— Ух ты!! Его миссис Гэтти заперла, точно говорю! В часовне, как мистера Гэтти!
Все были потрясены. Какое разумное предположение! С нее вполне станется. И мы с Брауном отправились в Моут-Хаус, оставив Бонда и Миллера держать оборону.
Гэтти уже легли и незваным гостям не слишком обрадовались. Старый Гэтти, когда его вытащили из постели, чтобы задать несколько важных вопросов, не скрывал недовольства и сам стал спрашивать, какого, мол, черта, и все такое прочее. Оказалось, эта пташка спит в ночной рубашке! Нам прямо неловко было.
Услышав новость, он успокоился и стал сама любезность. Отправился в спальню — беседовали мы в гостиной, и с лестницы второго этажа на нас таращились перепуганные горничная и кухарка — и поднял с постели миссис Гэтти. Она вышла в пеньюаре, в волосах — папильотки, на носу — золотые очки. То ли она и спит в них, то ли без них чувствует себя неодетой.
— Викарий? — переспросила она.
— Да, — отвечали мы.
— Надо же!
— Да.
— Пропал?
— Да.
— Знаете что, — начала миссис Гэтти с видом человека, на которого снизошло озарение. — Он, должно быть, провалился в какой-нибудь карьер. Опасные там места, я всегда говорила.
Она казалась совершенно нормальной, а вот старина Гэтти смотрел на нас, словно хотел сказать: «Мы еще и не на такие фокусы способны!»
Мы откланялись и пошли по домам.
Уильяма отправили спать, и кое-как я уговорил остальных последовать его примеру. Миссис Куттс, наверное, всю ночь пролежала не сомкнув глаз; она не стала запирать входную дверь на щеколду, чтобы викарий, если придет, мог сам попасть в дом. Я завалился в кровать и уснул. Очень уж я вымотался — весь день то одно, то другое.
Глава VI
Почитатели Диккенса
Утром, примерно в половине шестого, меня разбудил Уильям Куттс. Я открыл глаза и увидел над собой его лицо — вспотевшее, сияющее нечестивой радостью и волнением.
— Слушайте, Ноэль! Да вставайте же, балда эдакий, послушайте меня! Ноэль! Ноэль!!
Он энергично меня толкал и пыхтел в мое правое ухо — я лежал на левом боку. Первой моей мыслью было, что я каким-то образом опять очутился в школе; я сел в кровати, обдумывая, как я сейчас схвачу этого умника и надаю ему тумаков. Потом, опознав обидчика, я вернулся к реальности, протер глаза и собрался его хорошенько обругать. Однако не успел я подобрать приличествующие случаю выражения, как Уильям сказал:
— Вставайте! — И добавил: — Я его нашел!
— Что? — Теперь уж я совсем проснулся. — Где?
— В загончике. Не могу его вытащить. Он на цепи.
Не тратя времени на переваривание столь удивительной новости, я натянул рубашку и брюки, сунул ноги в туфли, не забыв, конечно, завязать шнурки, и через двадцать секунд скатился вслед за Уильямом по лестнице.
В деревне посреди небольшого скверика есть загончик для потерявшегося скота. Можно сказать, исторический памятник — никто им никогда не пользовался. А теперь сюда угодил викарий. В середине загона в землю воткнули шест, и к нему-то и привязали Куттса — собачьей цепью с ошейником. Рот ему заткнули шоферской перчаткой и замотали портянкой (есть, кажется, такой предмет одежды у военных). Руки ему связали, и вид у него был самый что ни на есть дикий и срамной. Ошейник застегнули на замок, но мне кое-как удалось открепить цепь и вынуть кляп.
— Не пытайтесь разговаривать, сэр, — сказал я. — Ладно еще Уильям нашел вас так рано.
Викария основательно поколотили — разбили рот, а кожа на костяшках пальцев была сильно содрана.
— Да уж, — заметил он с мрачным, как выражаются в книгах, удовлетворением. — Будь то местные хулиганы — их мигом бы разыскали. Я уверен — совершенно уверен! — что понаставил им отметин.
Разговаривали мы уже после того, как он отдохнул и поел хлеба с молоком. Я от души плеснул ему в тюрю бренди. Миссис Куттс начала протестовать, но мы впервые в жизни не обратили на нее внимания. Я и сам сторонник трезвости, однако, если кто когда и нуждался — именно нуждался! — в глоточке янтарного зелья, так это бедный старина Куттс. Он был едва жив и не валился с ног только за счет жуткой злости на обидчиков. Рассказал он презанятные вещи; выслушав, я немедленно заявил:
— Миссис Брэдли — вот кто непременно во всем разберется!
Вкратце история произошла следующая.
После потасовки с сэром Уильямом старина Куттс отправился по своему обыкновению домой, налил себе стаканчик лимонада, взял хлеба с сыром и пригоршню изюма и уселся перед приемником, собираясь провести приятный вечерок. Однако из-за ссоры ему было не по себе, да еще по радио постоянно шли помехи — какая-то дурацкая зарубежная радиостанция глушила концерт, который он хотел послушать. Будучи сыт по горло, викарий решил прогуляться, причем как можно дальше от веселящихся прихожан.
Пока он возился с приемником, пытаясь избавиться от помех, пока перекусывал, прошло много времени, и потому, когда он уходил из дому, было, наверное, около девяти или чуть больше. Желая держаться подальше от парка, где тарахтел оркестр, викарий отправился в сторону каменоломен — к бухте. Шагал он быстро, немного устал и потому присел на камень у воды полюбоваться морем, а потом решил искупаться. Он, нечего и говорить, в душе спартанец, наш старик.
Уже почти совсем стемнело. (До бухты от дома викария не меньше полутора часов ходьбы.) Он разделся, сложил одежду у входа в пещеру. Прилив почти закончился. Поплавав совсем немножко, Купе начал вытираться носовым платком — никогда, кстати, не пробовали? — и тут, к его удивлению, со стороны моря кто-то три раза махнул фонарем, видимо, с борта корабля. Викарию стало любопытно, потому что с чего бы какому-то судну бросать здесь якорь? Ведь это довольно рискованно. Очевидно, корабль стоял у пустынного островка под названием Скэлл Рок; однако проход к острову, загроможденный подводными рифами, знали очень немногие, и только местные жители. Большое судно здесь пройти не могло, и даже маленькое сильно рисковало. Да и незачем тут причаливать, потому что рядом хорошая гавань, где фарватер помечен буями.
Викарий протер глаза и попытался разглядеть, кто там. Тут прямо в него уперся луч судового прожектора и сразу отскочил. А фонарь опять три раза переместился туда-сюда, только теперь он горел чуть повыше, как будто на мостике.
Все это казалось странным, но викарию стало холодно, и он немного побегал, чтобы согреться, и начал одеваться. Когда он уже нагнулся за шляпой, кто-то, подкравшись тихо, точно кошка, сильно ударил его в спину, и викарий упал. Не успел Куттс ничего сообразить, как сверху на него навалились, и он задал хулигану от души (если судить по костяшкам его пальцев, то так оно и было). Однако тут подоспел второй, и Куттса мигом скрутили, заткнули ему рот, завязали глаза и потащили окольными путями к загончику. Вот ирония судьбы — похитители наверняка заметили наши фонари, когда мы искали Куттса. Или же он к тому времени был в загончике… Все деревенские либо веселились на празднике, либо спали. По мнению викария, похитителей никто не видел. Ясное дело! И все равно какая наглость! Нападавшие вычернили себе лица. Старый разбойничий прием. И ни один не произнес ни слова. Переговаривались мычанием. А ведь трудно узнать человека по мычанию, тому свидетельством разные нудные салонные игры, хорошо нам всем известные. Одна называется «Чей пищит поросеночек?», а другая как-то еще… И вот, переговариваясь с помощью мычания, они воткнули посреди загона шест и поступили с викарием, как я уже описал. Повязку с глаз сняли, а кляп оставили.
Мы пытались разобраться, кто же это был, но викарий никого не разглядел и не узнал. Ведь уже совсем стемнело, он их, по сути, вообще не видел. Искать нужно, сказал он, двоих здоровенных парней, у одного из которых физиономия такая, словно он врезался в поезд.
— Второго я вообще не достал, зато первый похож на букварь в многодетной семье, — похвалился Куттс. — И если они местные…
Вмешивать в это дело миссис Брэдли викарий не хотел, но я настаивал, и он уступил. Мы с Дафни пошли к Манор-Хаусу; мне, в частности, не терпелось взглянуть на сэра Уильяма. Он человек крупный. Правда, мне как-то не верилось, что он станет чернить лицо или звать на помощь какого-нибудь отчаянного головореза, чтобы расквитаться за личную обиду. С другой стороны, они с викарием ужасно поссорились, и совпадение выходило очень странное.
Нрав у сэра Уильяма бешеный, а викарий из чувства собственного достоинства мог просто не открыть имени обидчика, даже если и узнал его…
Я как раз объяснял все это Дафни, когда мы подошли к воротам парка и направились к дому сэра Уильяма.
Что говорить об утре после праздника, о гадости запустения…
Парк являл собой ужасное зрелище. Куски дерна выворочены, трава затоптана, замусорена клочками бумаги, банановой и апельсиновой кожурой, битыми бутылками, конфетти. На дорожке валялась шляпа, три разные перчатки (это я говорю лишь об увиденном по пути!), обертки от шоколада, куски кокосовой кожуры — всем свинарникам свинарник. Я состою в обществе борьбы за чистоту и отлично знаю, что может натворить толпа — гидра многоголовая, но, честное слово, никогда не видел ничего подобного тому, что делалось в парке сэра Уильяма в то августовское утро. А ведь еще ночь выдалась без дождя, иначе было бы куда хуже. Нет, словами не передать, ужас, настоящий ужас!
