– Да, мадемуазель, именно вы. Ведь это вы сказали, что заторопились вниз, потому что решили, будто услышали второй удар, а это значит, что один уже был.
Пуаро быстро оглядел присутствующих.
– Неужели вы не понимаете, что это означает? – воскликнул он. – Неужели? Смотрите! Смотрите! – Он подскочил к креслу, в котором вечером сидел Литчем Рош. – Помните положение тела? Сэр Хьюберт сидел к столу не лицом, а боком и лицом к окну. Сядет ли так человек, решивший совершить самоубийство? Jamais, jamais[8]! Нет. Он сел бы за стол, написал бы последнее «Прости», наклонился бы, открыл ящик, достал пистолет, приставил к виску и выстрелил. Вот как стреляются! А теперь представьте себе, что это не самоубийство. Литчем Рош сидит у стола, убийца стоит с ним рядом, они беседуют. И так, не прекращая беседы, убийца стреляет. Куда в таком случае летит пуля? – Пуаро сделал паузу. – Она пробивает Литчему Рошу голову, вылетает в открытую дверь и попадает прямехонько в гонг.
Ну как, начинаете понимать? Это и был первый удар, который услышала только мадемуазель, потому что ее комната расположена ближе всех к лестнице.
Что же делает убийца дальше? Запирает дверь, опускает ключ в карман убитого, разворачивает кресло и, чтобы завершить картину, разбивает зеркало. Иначе говоря, инсценирует самоубийство. Потом выходит через окно, закрывает его и уходит, но не по траве, на которой могут остаться следы, а по клумбе. Потом в двенадцать минут девятого возвращается в дом через окно гостиной, где никого нет, стреляет из револьвера в сад, в воздух, и выходит в холл. Вы ведь сделали все именно так, мистер Джеффри Кин, не правда ли?
Секретарь воззрился на Пуаро, который при последних словах подошел к нему почти вплотную. Из горла у него вырвался клокочущий нечленораздельный звук, и Джеффри Кин упал без чувств.
– Вот вам и ответ, – сказал Пуаро. – Капитан Маршалл, не будете ли вы любезны позвонить в полицию? – Он склонился над бесчувственным Кином. – Интересно, пролежит ли он так до их приезда?
– Джеффри Кин, – пробормотала Диана. – Не понимаю. Почему?
– Видимо, как секретарь он имел доступ к бумагам, к счетам и чекам, чем и воспользовался. В какой-то момент мистер Литчем Рош его заподозрил. И вызвал меня.
– Почему же вас, а не полицию?
– Полагаю, мадемуазель, вы и сами в состоянии ответить на этот вопрос. Ваш приемный отец решил, будто вы неравнодушны к его секретарю. Ведь, стараясь скрыть свое отношение к капитану Маршаллу, вы подчеркнуто флиртовали с мистером Кином. Да-да, и не пытайтесь отрицать! Мистер же Кин, узнав о моем намечающемся приезде, был вынужден действовать быстро. Его план строился на том, чтобы дело представить так, будто преступление совершено в восемь двенадцать, то есть в тот момент, на который он подготовил себе алиби. Единственной уликой могла бы стать пуля, оставшаяся лежать на полу где-то около гонга, так как у него не было времени ее искать. Но пулю мистер Кин подобрал, когда мы отправились в кабинет. Он решил, что все слишком взволнованы и никто не заметит, как он наклонится. Но я заметил! Эркюль Пуаро замечает все. Позже я задал ему вопрос: что он такое поднял? Мистер Кин поотнекивался, попытался ломать комедию. Сказал, будто нагнулся, чтобы поднять вашу розочку, хотел разыграть молодого влюбленного, который пытается защитить возлюбленную. Умно, и не скажи вы, что срезали астры…
– Не понимаю, при чем тут астры.
– Неужели? Послушайте! Ночью на клумбе я нашел четыре следа от ваших туфель, а ведь вы срезали цветы, их должно было остаться больше. Значит, кто-то разровнял землю – после того, как вы срезали букет, но до того, как вернулись за розой. И конечно же, это был не садовник – ни один садовник не возьмется за грабли позже семи. Нет, землю разровнял кто-то другой, тот, кто хотел скрыть свои следы, это сделал убийца, который совершил преступление раньше, чем в доме услышали второй выстрел.
– Но почему же никто не услышал первого? – спросил Гарри.
– Потому что револьвер был с глушителем. Глушитель еще найдут. Где-нибудь в кустах. И глушитель, и револьвер.
– Он страшно рисковал!
– Почему же? Все ушли наверх переодеваться к обеду. Момент был выбран удачно. Единственная сложность заключалась в том, чтобы вовремя избавиться от пули, но и с этой задачей он, как ему показалось, справился.
Пуаро взял со стола пулю и повертел в руках.
– Кин подбросил ее к стене под зеркало, пока мы с мистером Дейлхаузом осматривали окно.
– О, Джон, – Диана повернулась к Маршаллу. – Давай скорее поженимся, и скорее увези меня отсюда.
Барлинг кашлянул.
– Дорогая Диана, учитывая условия завещания, которое оставил мой друг…
– Мне ничего не нужно! – воскликнула девушка. – Лучше я наймусь расклейщицей объявлений.
– Тебе не придется этого делать, – сказал Гарри. – Поделим все пополам, Ди. Не хочется пользоваться тем, что у дядюшки с головой было не все в порядке.
Неожиданно миссис Литчем Рош вскрикнула и вскочила с кресла.
– Месье Пуаро, но ведь это… ведь это означает… он… он разбил зеркало нарочно!
– Конечно, мадам.
– О! – Она посмотрела на Пуаро. – Но разбить зеркало – к несчастью!
– Вы правы, мистеру Джеффри Кину действительно не повезло, – бодро ответил ей Пуаро.
Мистер Саттерсвейт задумчиво смотрел на хозяина дома, который сидел напротив него за столом. Тот был полной его противоположностью, даже странно, что они подружились. Полковник больше всего на свете любил деревню и лошадей. И если и приезжал в Лондон, то на неделю, на две, да и то не по своей воле. Мистер Саттерсвейт был горожанин до мозга костей. Он прекрасно разбирался в тонкостях французской кухни, в дамских нарядах, знал про все городские скандалы. Обожал изучать на практике тонкости человеческой натуры, никогда при этом не отступая от однажды взятого правила: оставаться в роли стороннего наблюдателя.
Полковник же понятия не имел, что происходит в доме у ближайших соседей, приходил в ужас от любого проявления чувств, и со стороны, конечно, могло показаться, будто между этими двумя людьми нет ничего общего. Дружили они давно и главным образом потому, что дружили еще их отцы. А еще потому, что оба принадлежали к одному и тому же кругу, где придерживались строгих взглядов относительно нуворишей.
Было почти половина восьмого. Гость и хозяин сидели в уютном кабинете, и Мелроуз с жаром истинного знатока рассказывал о зимних скачках прошлого года. Мистер Саттерсвейт, чьи знания о лошадях были получены в основном во время тех, освященных традицией, утренних воскресных прогулок к конюшням, которые еще оставались в старых поместьях, слушал его со своей неизменной вежливостью.
Сию интересную беседу прервал резкий телефонный звонок. Мелроуз подошел к столу и поднял трубку.
– Алло, да, это полковник Мелроуз… Что? – Выражение лица его переменилось и приняло холодное официальное выражение. Следовательно, звонок был из магистрата, и говорили не о лошадях.
Несколько минут полковник молча слушал, потом коротко ответил:
– Хорошо, Куртис. Сейчас приеду. – Он положил трубку и повернулся к гостю: – Убит сэр Джеймс Дуайтон, тело найдено в библиотеке.
– Как?!
Потрясенный, мистер Саттерсвейт от неожиданности вздрогнул.
– Мне нужно немедленно ехать в Олдер-уэй. Хотите со мной?
Мистер Саттерсвейт вспомнил, что полковник сейчас является главным констеблем графства.
– Если я не помешаю… – мистер Саттерсвейт заколебался.
– Нет, конечно, не помешаете. Звонил инспектор Куртис. Честный, хороший парень, но совершенный болван. Буду рад, если вы присоединитесь, Саттерсвейт. На мой взгляд, вы могли бы оказаться очень даже полезны.
– Убийцу поймали?
– Нет, – отрезал полковник.
Опытный слух мистера Саттерсвейта тотчас уловил скрытый смысл, таившийся в этой краткости. И попытался припомнить все, что знал о Дуайтонах.
Последний Дуайтон был старый сэр Джеймс, человек чванливый и грубый. То есть как раз такой, что легко мог обзавестись врагами. Седой, краснолицый, он и в свои шестьдесят сохранил репутацию забияки и драчуна.
Потом мысленно мистер Саттерсвейт перешел к жене сэра Джеймса, леди Дуайтон. Перед ним ясно встал ее образ, образ молодой стройной женщины с золотистыми волосами. Он припомнил ходившие о ней слухи и сплетни. Так вот в чем причина, вот почему так встревожен Мелроуз. Мистер Саттерсвейт тряхнул головой и заставил себя вернуться к реальности.
Пять минут спустя они уже неслись по ночной дороге в двухместном, последней модели, спортивном автомобиле полковника.
Полковник был человек неразговорчивый. Первый раз он раскрыл рот мили через полторы.
– Вы ведь были с ними знакомы? – отрывисто спросил он.
