Девушка протянула руку и шлепнула инспектора ладонью по рукаву пиджака:
— Почему вы так этого хотите? Почему всегда настаиваете, чтобы я завязала? Вам-то от этого какая радость? Неужели не все равно, кто перед вами сидит — я или другая девушка? Какая разница?
Декок еще раз вздохнул.
— Сегодня с тобой трудно иметь дело. Наверное, это все погода. Постоянный дождь навевает грусть. Я понимаю твое одиночество. Конечно, ты одинока. У тебя нет клиентов, и тебе скучно. Вот почему ты играешь со мной, признаешься в любви… Это самая обыкновенная провокация! — Он покачал головой. — На самом деле ты поступаешь со мной не слишком честно, Барбара. По-моему, я этого не заслужил, тебе не кажется? Я даже не помню точно, сколько раз за эти годы заглядывал к тебе просто поболтать по душам, поговорить о том, о сем — не о твоем бизнесе, а просто о жизни. Я знал, что тебе приятно, ты нуждаешься в этом, поскольку в душе презираешь и то, чем занимаешься, и сам Квартал… — Он вновь умолк и тоскливо вздохнул. — Ну хорошо, положа руку на сердце, ты мне нравишься. Но в данном случае что это меняет? Вздумай я приходить к тебе по той же причине, что и прочие упомянутые тобой голодные мужчины, — ты бы неизбежно стала воспринимать меня точно так же, как их. А я этого не хочу.
Барбара опустила голову и довольно долго молчала. Наконец она посмотрела на инспектора. На щеке ее поблескивала дорожка от слез, тушь на глазах потекла и размазалась.
— Вы меня не вините? Ведь нет?
Губы девушки подрагивали от волнения. Декок мягко улыбнулся.
— Разумеется, нет, детка, с чего бы это? — Он положил руку ей на колено и дружелюбно проворчал: — Ладно, проверь, не высох ли мой плащ хотя бы чуть-чуть.
Барбара встала и вышла в соседнюю комнату, служившую спальней. Декок задумчиво посмотрел ей вслед и отметил про себя, что у нее и впрямь роскошные бедра. Он в очередной раз потер щеки и с трудом поднялся. Девушка помогла ему надеть плащ.
— Поговори с отцом Матиасом или свяжись со своими родителями. Уверен, они встретят тебя, плача от радости.
Барбара безрадостно улыбнулась.
— Я об этом подумаю, — пообещала она.
Декок взял у нее шляпу и зашагал вниз по лестнице. Дождь все еще не кончился. Детектив недовольно сморщил нос и пошел прочь не оглядываясь.
На следующий день Декок опять не появился в участке. Стол его оставался пустым. Знакомые очертания внушительной фигуры у окна, яркая индивидуальность инспектора за долгие годы стали неотъемлемой частью большой дежурной комнаты полицейского участка на Вармез-стрит. Отсутствие старого детектива было настолько ощутимо, словно пропала одна из важнейших частей самого здания.
Особенно заволновался молодой Фледдер. Без Декока он чувствовал себя неуверенно и толком не представлял, как дальше вести расследование, а оно, несомненно, должно было продвигаться. Под руководством наставника — когда молодому детективу оставалось лишь четко выполнять его указания — все казалось простым и ясным, чем-то вроде занимательной игры в вопросы и ответы.
Фледдер тщетно прождал инспектора несколько часов, потом, не удержавшись, позвонил ему домой, но госпожа Декок сказала лишь, что сегодня ее мужа на работе не будет. Только и всего. А Фледдер даже не осмелился спросить, где ему искать шефа. Оставалось смириться с мыслью, что старый сыщик не придет, и все тут.
Из-за этого же комиссар Роос пребывал в отвратительном настроении и расхаживал по участку с недовольной физиономией. Несколько раз он спрашивал Декока, и Фледдер пытался умерить начальственный гнев, придумывая всевозможные отговорки. Напрасный труд — старик видел его насквозь. От этого расположение духа комиссара отнюдь не улучшилось. Да и вчера Декок преспокойно проигнорировал совещание, созванное лично Роосом. Инспектор просто-напросто не вышел на работу, и шефа это раздражало до колик.
О том, что Декок упрям и несговорчив, знали все. Он был одиночкой и всячески отказывался следовать приказам вышестоящего начальства и правилам дисциплины. Инспектор поступал только так, как считал нужным, — это было хорошо известно. Если бы в прошлом Декок часто и с блеском не доказывал, что обладает талантом прирожденного сыщика, то в его карьере в амстердамской полиции давным-давно стояла бы точка. В глубине души начальство уважало старого опытного инспектора и гордилось им. А потому, стиснув зубы, позволяло ему придерживаться собственных методов работы, которые обычно приводили к впечатляющим результатам.
Однако, смиряясь с «пиратскими рейдами» Декока, комиссару всякий раз приходилось жертвовать самолюбием, поскольку такое положение вещей подрывало его авторитет. Старому сыщику, как назло, всегда удавалось придумать разумное объяснение, полностью оправдывающее его, мягко говоря, неординарные поступки. Именно это, больше чем все остальное, вместе взятое, раздражало Рооса и вселяло в него неуверенность.
Находилось немало и таких, кто всячески пытался ограничить свободу действий инспектора, загнать его в тесные иерархические рамки. Однако даже если это и удавалось, то ненадолго. В такие моменты Декок и не думал спорить с начальством, а, наоборот, демонстрировал глубокое раскаяние, но зато прекращал предпринимать что-либо без официальных разрешений и прочих санкций, не проявлял никакой инициативы. И дело медленно, но верно тонуло в дебрях бюрократической тягомотины и запретов.
Оказавшись в затруднительном положении, начальство вновь отпускало вожжи, но в отместку поручало инспектору самые запутанные и практически безнадежные дела или, наоборот, расследование мелких краж и правонарушений. Детектив никогда не возражал, так как прекрасно знал, что рано или поздно временная опала кончится, особенно если кто-нибудь из коллег в очередной раз по-настоящему завалит важное дело. Поэтому он позволял себе нахально оставаться дома. Во всяком случае, сегодня, в понедельник, ему показалось, что это подходящий день для прогулки с собакой.
Сначала они с женой неторопливо и с большим удовольствием попили кофе, тепло, по-домашнему болтая обо всем и ни о чем: обсудили свадебный подарок племяннице Кларе, которая довольно поздно и неожиданно нашла наконец для себя подходящего мужчину, в связи с чем на долгое время стала объектом живейших обсуждений всей семьи Декок.
Когда эта тема была полностью исчерпана (по крайней мере, на какое-то время), инспектор позвонил в архив ратуши и навел справки о семейном положении человека, широко известного как отец Матиас, а также о женщине, не менее известной под кличкой Барбара Сиськи. Получив нужные сведения, он занес их в блокнот и с чувством выполненного долга налил себе третью чашку кофе.
— Кто такая Барбара? — полюбопытствовала его жена.
На лице Декока появилась загадочная улыбка.
— Одна очень милая женщина легкого поведения, — хмыкнул он.
Его жена удивленно вскинула брови.
— Милая женщина легкого поведения? — с легким подозрением переспросила она. — Разве такие бывают?
Декок жизнерадостно кивнул.
— Барбара как раз из таких. Девчонка слишком хороша для Квартала, ты уж мне поверь. Я думаю, когда-нибудь она превратится в милую маленькую домохозяйку с целым выводком детишек и заботливым мужем.
— Таким, как ты?
Декок укоризненно посмотрел на жену.
— Как ни странно, — пробормотал он, — именно так она обо мне и сказала.
Госпожа Декок пристально вгляделась в лицо любимого супруга.
— И ты ее хорошо знаешь?
Инспектор неуверенно пожал плечами.
— Ну, все зависит от того, что ты имеешь в виду. Например, я знаю, что она родом из маленького городка. Окончив школу, несколько лет проучилась в колледже, а потом устроилась на работу в некую контору. У нее начался роман с одним из шефов — женатым человеком намного старше ее. Насколько я понял, Барбара была почти ровесницей его дочерям. Когда об этом стало известно, по конторе поползли сплетни, и девушку уволили «по собственному желанию», а незадачливый любовник вернулся к жене, умоляя простить его за эту «ошибку». Блудного отца семейства приняли назад с любовью и распростертыми объятьями.
— А что же Барбара?
Декок старательно размешал сахар в кофе.
— Порой люди бывают жестокими и несправедливыми, — печально заметил он. — Барбару обвинили буквально во всем. Разумеется, пошли слухи, что она бесстыдно соблазнила уважаемого отца и верного мужа. Разразился скандал. Местные объявили ее развратницей и тыкали в ее сторону пальцем — стоило ей высунуть нос на улицу. Вскоре Барбара поняла, что ей больше этого не выдержать, и уехала в Амстердам, где и приобрела профессию, соответствующую былым упрекам. Собственно, по большей части из-за этого, я думаю, она и стала проституткой.
— Но она же была виновата…
