Складывалось впечатление, будто от него исходит какая-то сила…
— Вы знали Рихарда Хантри? — спросил я Плаутера.
— Как нельзя лучше! — уверенно ответил он. — Я был, в определенном смысле, одним из открывателей его таланта.
— Не считаете ли вы, что Хантри все еще жив?
— Не знаю… Питаю искреннюю надежду на это. Но если предположить, что он все еще живет и работает, то абсолютно никому не показывает своих картин. Это уж точно!
— Какие же могли быть причины для его исчезновения?
— Не знаю… — покачал он головой. — Думаю, что он является человеком, проходящим разные фазы, как… месяц, что ли… Быть может, он уже достиг окончания одной из фаз…
Плаутер окинул взглядом заполненный людьми зал. Посмотрел с презрением на толпящихся группками праздных гостей, потом спросил с несколько большим интересом:
— А та картина, которую вы собираетесь показать мне, вы подозреваете, что это его работа?
— Не знаю, — откровенно признался я. — Возможно, вы сумеете подсказать имя ее автора.
Я провел Плаутера к своей машине, и там, при свете фар, показал ему одну из картин Гримеса: небольшой по размеру морской пейзаж.
Артур Плаутер взял из моих рук картину. Его движения были ловкими и профессиональными, словно он демонстрировал на практике, как надо обращаться с художественными произведениями. Посмотрев на полотно не больше минуты, он покачал головой:
— К сожалению, эта картина не представляет никакого интереса. С большой уверенностью могу утверждать, что ее рисовал не Хантри.
— А вы не смогли бы хотя бы предположительно назвать имя этого художника?
Артур Плаутер задумался на пару минут, внимательно и детально рассматривая пейзаж, потом ответил:
— Это мог быть Якоб Вайтмор… Возможно, ранний Вайтмор, бездарно реалистичный. К сожалению, бедный Якоб Вайтмор попытался объять в своем творчестве историю современного искусства: он достиг сюрреализма и тут же, перед смертью, начал открывать для себя символизм…
— Давно он умер?
— Вчера, — спокойно ответил Плаутер, с усмешкой посмотрев на меня.
Он был, похоже, доволен нокаутирующим характером своей неожиданной информации. Действительно, я с минуту стоял, переваривая то, что услышал. Плаутер же пояснил:
— Лишь недавно я узнал подробности о его смерти. Купаясь неподалеку от Сикомор-Поинт, Якоб Вайтмор сделал неудачный заплыв далековато в море: там у него случился вроде бы сердечный приступ.
Задумавшись еще на минуту, Артур Плаутер снова посмотрел на картину и добавил:
— Интересно, что собирался со всем эти делать Поль Гримес… Цены на полотна хорошего художника могут, конечно, подняться. Но Якоб Вайтмор никогда не считался таковым.
— Может быть, его картины хоть чем-то напоминают творчество Хантри? — спросил я.
— Совсем нет! — уверенно ответил искусствовед. Потом, посмотрев на меня, он с любопытством спросил: — А почему вы так спросили?
— Мне сказали, что Поль Гримес являлся человеком, способным продать не очень сведущему покупателю какую-нибудь фальшивую картину «под Хантри».
— Понимаю. Но ему было бы очень трудно продать такую картину, как эта, пытаясь выдать ее за детище Хантри. Даже для последних лет творчества Якоба Вайтмора этот пейзаж не относится к лучшим. К тому же художник довел работу едва ли до половины… Он был обречен морем: рисовал его так часто и однообразно… — задумчиво добавил Плаутер, не скрывая своего жесткого юмора.
Я внимательнее посмотрел на грубоватые сине-зеленые всплески красок на пейзаже, как бы снующие по бесконечному морскому простору картины. Даже если это была и наихудшая картина Вайтмора, мысль о том, что ее создатель умер в том же самом море, которое так часто изображал, придавала полотну какую-то определенную глубину и выразительность… И наверняка вызывала сочувствие, а не юмор.
— Следовательно, Якоб Вайтмор жил недалеко от Сикомор-Поинт? — спросил я, чтобы уточнить эти сведения.
— Да, у самого пляжа, вблизи Университетского городка.
— У него была семья?
— Последние годы он проживал с подругой, — ответил Плаутер. — Именно эта дама звонила мне сегодня, просила приехать и осмотреть картины, оставшиеся после Вайтмора. Насколько я понял, она желает их продать, возможно, даже за бесценок. Честно говоря, я не приобрел бы их и за самую низкую плату.
Артур Плаутер возвратил мне картину, а потом пояснил, как добраться к дому Вайтмора. Я искренне поблагодарил его.
Через полчаса я уже ехал в северном направлении и вскоре добрался до Поинта.
Подруга Якоба Вайтмора оказалась мрачно настроенной блондинкой, еще не пережившей довольно затянувшуюся стадию девичества. Она жила в одном из нескольких небольших домиков, разбросанных на песчаном откосе, который уходил одним концом в море. Услышав мой стук, она слегка приоткрыла дверь, глядя на меня через щель с таким недоверием, будто я пришел известить ее о новой катастрофе.
— Я интересуюсь картинами, — пояснил я вежливым тоном.
— Их уже немного осталось… Я продаю их понемногу. Якоб утонул вчера в море… Вы, вероятно, слышали об этом… Утонул, а меня оставил в полной нищете…
Ее тихий голос был насыщен горечью и печалью. Мрачные мысли, казалось, заполнили ее всю — от мозга до кончиков белокурых волос. Она бросила печальный взгляд поверх моего плеча в сторону предательского моря, по которому мирно скользили сейчас небольшие волны.
Мы все еще разговаривали через щель в дверях.
— Могу я войти в дом и осмотреть картины? — спросил я приветливым тоном.
— Да, пожалуйста, — она наконец открыла дверь пошире, но, как только я зашел, сразу же ее закрыла, как бы изолируясь от внешнего мира, унесшего ее друга
В комнате чувствовался запах близкого моря и затхлости. Малое количество ветхой мебели свидетельствовало о небольших достатках живущих здесь. У меня сразу же создалось впечатление, что этот старый домишко с трудом пережил битву с жестоким временем, которое было к нему так же беспощадно, как и к мрачному дому Джонсонов на Олив-стрит. Они были чем-то очень похожи друг на друга… Стариной, ветхостью, запустением и безысходностью… Но и еще чем-то…
Девица ушла на пару минут в соседнюю комнату, затем вернулась, неся стопку не оправленных в рамы картин. Она осторожно положила их на искривленный тростниковый столик, пояснив все тем же тихим унылым голосом:
— Хочу за каждую по десятке. Или же 45 долларов за все пять. Якоб брал за них обычно дороже. Он продавал их по субботам у столиков, где торгуют картинами, в Санта-Тереза. Не так давно он удачно продал одну картину какому-то антиквару. Я же продаю дешево, потому что не могу долго ждать…
— Тем антикваром был Поль Гримес, не так ли? — с интересом спросил я, стараясь говорить как бы мимоходом.
— Кажется… — ответила она, но теперь посмотрела на меня более внимательно и даже с какой-то подозрительностью. — Выходит, вы тоже торгуете картинами?
— Нет, конечно!
— Но ведь вы знаете Поля Гримеса, если сразу же упомянули о нем.
— Немного знаю.
— Это честный человек?
— Я не так уж близко знаком с ним, чтобы утверждать это. Но почему вы спросили об этом?
— Просто мне не показалось, что он честный… Разыгрывал целую комедию, стараясь показать, как ему нравятся картины Якоба. Он собирался разрекламировать их пошире, гарантируя принести нам таким путем чуть ли не целое состояние. Я подумала, что мечты Якоба могут оказаться близки к осуществлению… Цены на картины подскочат… Но потом Гримес купил лишь две плохонькие картины, и на этом все, к сожалению, закончилось… Одна из них даже не принадлежала кисти Якоба, ее рисовал кто-то другой…
— Кто же именно?
— Не знаю. Якоб мало говорил со мной о делах. Думаю, он взял ее у какого-то своего приятеля на комиссию…
— Могли бы вы хоть как-нибудь описать эту картину?
— Да… На ней была изображена какая-то женщина. Может быть, это был чей-то портрет, а, возможно, лишь рисунок, созданный воображением, я не знаю. Та женщина была красивая, с волосами такого же цвета, как и мои… — она дотронулась рукой до своей обесцвеченной прически. Это движение пробудило в ней почему-то страх или подозрение.
— Но почему это все так интересуются этой картиной? Она, выходит, действительно была ценной?
— Не знаю, — ответил я почти откровенно и пожал плечами.
— Думаю, что, видимо, ценная… — задумчиво проговорила она скорее себе, чем мне. — Якоб не хотел сказать мне, сколько получил за ту картину с женщиной… Но мы с ним жили на эти деньги последние два месяца. А вот вчера они кончились, эти деньги… Как, впрочем, и сам Якоб… — добавила она каким-то лишенным выражения голосом. Потом отвернулась, с минуту помолчала и поднялась с места.
