– Так, значит, вы считаете, что в моей гипотезе что-то есть?
– Очень возможно. Матери нелегко признаться в том, что кто-то из детей планирует ее убить, особенно незнакомцу. Чтобы не смотреть ужасной правде в лицо, она может попытаться решить вопрос иначе. Кроме того, она может и сомневаться; у нее попросту не будет доказательств. А вы заметили у кого-нибудь интересную реакцию, когда она огласила условия нового завещания?
– Все были ошарашены, не так ли? Поднялся такой шум, и я сомневаюсь, что им все и кончится.
– Ну, не все были так уж ошарашены.
– Вы про Гарри Плейфорда? Верно. Его не тронули ни возмущение жены, ни ее жестокие слова о его покойном брате, Николасе, ни поспешный уход огорченной матери. По-моему, Гарри Плейфорд настолько лишен эмоций, что не взволнуется, окажись он хоть в эпицентре землетрясения. Он не только нечувствителен, но и глуп. В смысле… ой, как это грубо прозвучало, я совсем не то хотел сказать!
– Я согласен с вами, mon ami. Реакцию Гарри Плейфорда в расчет пока можно не принимать, так как это, судя по всему, его обычная манера. Думаю, он привык во всем полагаться на жену – ее эмоций с лихвой хватает на них обоих, и она этого не скрывает.
– Да уж, ее беспокойства хватит и на дюжину таких, как они, – подтвердил я. – Так вот, насчет интересной реакции – вы не обратили внимания на Майкла Гатеркола? Мне показалось, что он прямо борется с собой, стараясь подавить то ли ярость, то ли горе, которые так и просились наружу. Признаюсь, был момент, когда я думал, что они возьмут над ним верх, и мы узнаем, что его так мучит.
– Как вы выразительно описываете, – сказал Пуаро. – Однако мистер Гатеркол вряд ли мог взволноваться из-за завещания. Ведь он сам его составил еще до того, как все сели за стол, и был совершенно спокоен. Так что же повлияло на его настроение?
– Вот и я над этим голову ломаю, – сказал я. – Что такого неожиданного могло случиться? Может быть, его поразила реакция Скотчера: тот ведь, кажется, совсем не обрадовался новости, помните?
– Нет, и это вполне понятно. Он ведь на пороге смерти. Что ему дает это новое завещание? Ничего. Денег он все равно не увидит, зато получит гору неприятностей – на него будут обижаться Дорро, Клаудия… вот поэтому-то я и удивляюсь.
– Чему вы удивляетесь?
– Намерениям леди Плейфорд – быть может, она хотела не столько облагодетельствовать Скотчера, сколько досадить ему? Заставить его страдать, мучиться… В конце концов, именно такую его реакцию мы и наблюдали, а леди Плейфорд производит впечатление женщины, которая знает, чего хочет, и всегда добивается своего.
– А что, если она и Джозеф Скотчер вместе состряпали какой-нибудь заговор? – сказал я.
– Почему вы так думаете? – переспросил Пуаро.
Мы уже достигли противоположного края лужайки, той точки, откуда открывался самый лучший вид на Лиллиоук. Устроители сада явно рассчитывали, что гуляющие будут останавливаться здесь и любоваться домом.
– Ну, не знаю. Может быть, потому, что они очень похоже себя ведут. Леди Плейфорд оставляет все умирающему, у которого просто нет времени насладиться эффектом ее благодеяния. Джозеф Скотчер тут же предлагает руку и сердце девушке, которая, если ответит согласием, сразу после алтаря окажется у смертного одра своего супруга, а потом останется вдовой. И в том, и в другом случае кажущееся исполнение мечты на поверку подменяется грубой и жестокой реальностью.
– Интересное наблюдение, – заметил Пуаро, продолжая идти вперед. – И все же мне понятно нетерпеливое желание сочетаться узами брака с тем, кого любишь, когда чувствуешь, что жизнь угасает. Это символический союз, и в нем есть нечто утешительное.
– А что, если сиделка Софи ничем не отличается от прочих? – сказал я.
– Пока я размышляю о красивых романтических жестах, ваши мысли заняты вещами более практическими, n’est-ce pas[10]?
– Но разве такое не приходило вам в голову? Если они поженятся и леди Плейфорд все же умрет раньше него, то кому достанется все состояние? Софи, жене Скотчера.
– Кэтчпул, что это за шум?
Мы замерли. Звук, казалось, шел из-за кустов справа: там явно плакал человек, а несколько секунд спустя всхлипы сменились прерывистым шепотом.
– Что это такое? – спросил я у Пуаро.
– Кто-то шепчет. Говорите тише, иначе нас услышат или уже услышали.
Не успел он это сказать, как я сразу понял: звук, привлекший мое внимание, есть не что иное, как шепот напуганного человека, который тихо, но настойчиво сообщает кому-то что-то важное.
– Похоже, их там двое, – прошептал я. – Поищем?
– В этом саду? – возмутился Пуаро. – Здесь проще найти определенный лист, – скажем, тот, на который упал ваш взгляд сразу по приезде, – чем человека.
– Ну, люди все же не листья, их искать проще, – сказал я.
– Вовсе нет – ведь мы с вами не знаем планировки этого сада, а они, скорее всего, знают… Нет, лучше вернемся в дом. Там нас ждет работа. Пора приступать к делу. К тому же, вернувшись, мы сразу увидим, кто в доме, а кого нет. Это проще, чем искать иголку в стоге сена.
– А что вы понимаете под работой, которая нас ждет? – спросил я.
– Теперь я знаю, зачем нас сюда пригласили, меня и вас. Вовсе не ради нашей приятной компании. Non, pas du tout[11]. Мы здесь для того, чтобы шевелить маленькими серыми клеточками. Это входит в замысел леди Плейфорд.
И не успел я спросить: «Какой замысел?», как Пуаро тихо, словно задумавшись, добавил:
– Мы здесь для того, чтобы предотвратить убийство.
В дом нас впустил Хаттон. Он, вполне естественно, не произнес ни слова, но всем своим видом дал понять, что будет лучше, если мы с Пуаро притворимся, будто никуда не выходили, а он не открывал нам дверь.
Мы прошли сначала в столовую, которая оказалась пуста, затем в гостиную. Там мы обнаружили Гарри, Дорро, Клаудию и Рэндла Кимптона. В камине ярко горел огонь, но в комнате по-прежнему было холодно. Все сидели и пили что-то похожее на бренди – все, кроме Кимптона. Он как раз наполнял бокал, когда мы вошли, но тут же передал его Пуаро, который сразу поднес его к носу. Напиток, чем бы он ни был, явно не встретил одобрения великого детектива. Он поставил бокал на первый попавшийся столик, даже не пригубив содержимого. Кимптон, занятый другим бокалом, который он наполнял для меня, ничего не заметил.
– Ну, какие новости? – спросила Дорро, подаваясь вперед. Ее глаза тревожно перебегали с меня на Пуаро и обратно.
– Новости, мадам?
– Предложение, которое Джозеф Скотчер сделал Софи Бурлет. Мы оставили их вдвоем в столовой – из чувства такта, разумеется, – и с тех пор никто о них ничего не слышал. Я полагала, что они придут сюда, к нам. Хотелось бы узнать, чем кончилось между ними дело.
– Твое неравнодушие просто восхитительно, Дорро, – сказал Кимптон и закурил сигарету. Гарри Плейфорд вынул из кармана серебряный портсигар и тоже закурил.
– Разумеется, она согласилась. – Клаудия зевнула. – Какие могут быть сомнения. Они, конечно, поженятся, если только дама с косой не окажется проворнее. Ужасно похоже на «Микадо», правда? Месье Пуаро, вы знаете «Микадо»? Оперетту Гилберта и Салливана? Изумительная музыка – и убийственно смешной сюжет. Нанки-Пу хочет жениться на Юм-Юм, но при одном условии – ровно через месяц его обезглавит Ко-Ко, Верховный палач. Нанки-Пу, конечно, соглашается, ведь он обожает Юм-Юм.
– Славный малый, – сказал Кимптон. – Я бы тоже женился на тебе, дражайшая моя, даже если б через месяц мне отрубили голову.
– И поставил бы меня перед дилеммой: что мне сохранить – твое тело или твою голову, – отозвалась Клаудия. – Думаю, что по зрелом размышлении я бы выбрала голову.
До чего нелогичный и неприятный ответ, подумал я. Но Кимптон, которому он предназначался, был, похоже, совершенно им очарован.
– А почему не то и другое, божественная? – спросил он. – Или это противозаконно?
– Да, обязательно должен быть закон, который это запрещает, иначе неинтересно, – сказала Клаудия. – Придумала! Если я откажусь выбирать между мертвой головой и бездыханным телом, то и другое унесут и предадут огню, а я не получу ничего. Тогда я выбираю голову!
– Мой мозг глубоко польщен, хотя и посылает конечностям сигналы о нанесенной им только что обиде. Должен сказать, что даже для столь выдающегося разума, как мой, поддерживать в данном случае равновесие довольно сложно.
Клаудия запрокинула голову и засмеялась.
Я же нашел их обмен репликами не только поразительным, но даже – что греха таить – довольно мерзким.
Дорро, кажется, была одного со мной мнения.
– Перестаньте же! – Она прикрыла лицо руками. – Когда вы только прекратите? Случилась ужасная вещь. Сейчас не время для фривольностей.
– Не согласен, – возразил ей Кимптон. – Фривольность – это вольность, а значит, ею вольны наслаждаться все – как принцы, так и нищие.
