— Спасибо, Джексон. Извините, что на вас сорвался.
— Да ничего, сэр. Чего с теми в углу делать? Они пока тихо лежат, но…
Еле передвигая от усталости ноги, я подошел к пятерым солдатам, укрытым одеялами. Свободных коек больным мы выделить не могли, как бы плохо им ни было, да и надеяться, что спустя пару дней станет полегче, тоже не приходилось. Очередная вспышка эпидемии была в самом разгаре.
Разумеется, мы сталкивались со смертельными болезнями с первых дней войны. (Попав на фронт, я получил свое первое задание — сообщить разъяренному майору, что у него корь.) Но того, что происходило с солдатами сейчас, я объяснить не мог. Примерно с месяц назад с обеих сторон на наш медпункт начали поступать больные, и с каждым днем их становилось все больше.
Все они страдали от необычной инфекции дыхательных путей, которая сопровождалась высокой температурой, ломотой в теле и — чрезвычайно часто — горячечным бредом. Для маленького перегруженного медпункта, где работал всего один немолодой врач, а его единственным помощником был парень, год назад поступивший в ученики к мяснику в Смитфилде, такие пациенты стали настоящим проклятием. Бедолаги.
Прошлым вечером я ввел конкретно этим пяти страдальцам морфий. Как выяснилось теперь, один из них умер, двое все еще были без сознания, трое потихоньку начинали шевелиться — при этом лбы у них были прохладные, а дышали они спокойно и глубоко. Честно говоря, я думал, все будет гораздо хуже — обычно смертность при этом заболевании достигала пятидесяти процентов. Я велел Джексону размочить галеты в кипяченой воде — больше нам нечего было им предложить — и протереть больных губкой. Теперь хоть у них появился шанс выкарабкаться.
Я устало привалился к шесту палатки, потягивая из кружки стремительно остывающий напиток. Вдруг у меня за спиной послышался голос, который я не спутал бы ни с одним другим. Как всегда лаконично и безапелляционно он произнес:
— Ватсон, вы мне нужны.
Ну все, начались галлюцинации, подумал я, не особенно этому удивившись: я уже и не помнил, когда в последний раз ел или спал. Холмс с начала войны занялся какими-то чрезвычайно секретными делами. До меня доходили слухи, что иногда его видели в гостиных влиятельных особ в самых разных странах. Правда это была или нет, неизвестно. Но одно я знал точно — в залитом кровью медпункте на Западном фронте Холмсу делать было определенно нечего.
Тем не менее кто-то все же схватил меня за плечи и принялся яростно трясти:
— Доктор, а ну соберитесь! Вы мне нужны!
К моим губам поднесли красивую серебряную флягу. Я ее решительно оттолкнул:
— Холмс, если я сейчас выпью, то скончаюсь на месте. Ну а насчет того, что я нужен… Я и сам это знаю. По моему глубокому убеждению, нуждаться в таких стариках, как я, не должен никто, но на практике…
Я умолк, потому что меня бесцеремонно развернули и чуть ли не носом ткнули в молодого мужчину в белоснежном халате, со стетоскопом в кармане и большим черным медицинским саквояжем в руке, который уже деловито направлялся к моим больным и раненым. Бросив на меня серьезный взгляд, он кивнул.
— Доктор Остенборо, это Ватсон, — небрежно представил нас друг другу Холмс. — Я так и знал, что вы откажетесь уехать, не оставив замены, а этот юноша очень просил дать ему шанс. Ну что, поехали?
— Остенборо, — с глупым видом повторял я, пока Холмс вежливо, но настойчиво выталкивал меня из палатки. — Он разве не при дворе работал?
— Ага, был одним из личных врачей короля. Теперь-то вы понимаете, насколько все серьезно?
Снаружи нас уже дожидался сержант британской армии. И стоял он, прислонившись к капоту старого французского такси!
— Самая настоящая сволота, — радостно отрекомендовал мне свой автомобиль сержант, — хуже колымаги мне еще видать не доводилось. Но поедет как миленькая, сэр, точно поедет!
— Я добирался до вас самыми необычными способами, — сообщил мне Холмс. — Пришлось взять эту развалюху — других вариантов не было. Забирайтесь внутрь, Ватсон, и прихватите с собой это. — Он протянул мне серебряную флягу. — Все равно, пока не доберемся до канцелярии, поделать ничего не сможем. Нет-нет, сейчас я ничего объяснять не намерен.
Бренди, этот нектар богов, тут же навеял воспоминания о всяких роскошествах жизни, к которым я и в мирное-то время приучен не был.
— А фляга вместе с содержимым тоже из дворца?
— Бренди сделали французские монахи. Последний из русских царей послал несколько бутылок своему английскому кузену. Фляжка — баварская, ее подарил мне принц Макс.
— Значит, у вас в друзьях сам канцлер Германии, да, Холмс?
— Он — да. А вот в его соотечественниках я не так уверен. Выпейте, Ватсон, и постарайтесь уснуть. Боюсь, силы вам понадобятся раньше, чем мы выполним задание.
Последним, что я увидел, прежде чем провалился в сон, была знакомая худощавая фигура Холмса (он что, похудел? Вполне возможно, а кто нет?) на соседнем сиденье. Он сидел, сложив руки на коленях и опустив голову на грудь. Можно было подумать, что мы просто в очередной раз отъезжаем от Паддингтона.
А осталась ли еще где-то эта обычная спокойная жизнь, за которую мы сражались?
* * *
Ту нашу поездку я помню лишь урывками. Какое-то время мы ехали спокойно. Не раз и не два нас останавливали солдаты, такие же запыленные, как и дорога. Потом мы пересели на поезд, затем еще на один. В какой-то момент я нашел у себя в ногах свою старенькую медицинскую сумку — Холмс не забыл про нее, — и у меня на душе почему-то сразу потеплело.
В себя я пришел, когда мы садились в очередной поезд. Внутри наше купе оказалось образцом элегантности и комфорта. Холмс толкнул угловую дверь, за которой обнаружилось давно забытое чудо света — просторная ванная комната, а в ней — щеголеватый проводник, как раз аккуратно раскладывавший по полочкам полный комплект одежды, удовлетворившей бы самого взыскательного джентльмена.
Переодевшись, я почувствовал себя другим человеком. Я присоединился к Холмсу, и мы принялись за завтрак, о котором в наши дни мечтает каждый вечно голодный англичанин.
— Этот костюм, — заметил я, быстро обмакивая дынные шарики в апельсиновый сок, — сидит просто идеально.
— Ничего удивительного, — строго заметил Холмс. — Я предоставил им самое подробное описание. Ладно, Ватсон, ешьте и слушайте меня. Вы знаете, какое сейчас на фронте положение. Последняя атака немцев захлебнулась, но и наша контратака не удалась…
— И американцы опять собираются прислать подкрепление, — заговорил было я, но Холмс тут же меня перебил:
— Вот именно, и немцам это известно не хуже, чем союзникам. В общем, сейчас на повестке дня один практический вопрос — на каких условиях заключать мир. Принц Макс именно ради этого согласился стать канцлером, и все надеются, что он доведет дело до успешного завершения.
— Если и есть человек, которому доверяют обе стороны, то это принц Макс, — согласился я.
— Его кандидатуру негласно одобрили и в Лондоне, и в Париже. Он также вел переговоры с президентом Соединенных Штатов. Разумеется, тайные.
— Ну наконец-то! — воскликнул я с набитым ртом.
— Рано радуетесь, доктор. Принц Макс без ведома кайзера огласил условия, на которых войну можно будет прекратить, а его глупейшество неожиданно встал в позу и отказывается признать необходимость срочного заключения перемирия. Что еще хуже, генерал Людендорф по-прежнему настроен весьма воинственно и настаивает на скорейшей организации очередного наступления. В этом его поддерживают несколько высокопоставленных военных, таких же фанатиков, как он сам.
— Самоубийца! — ахнул я. — Нет, что я говорю! Убийца!
— Все так. К сожалению, это весьма реальный вариант развития событий. Кайзер опять сел на свой частный поезд и вновь умчался за границу, подальше от гнусных людишек, которые так и норовят ткнуть ему в лицо нелицеприятную истину. А принц Макс вообще заболел: сейчас у него не хватит сил, чтобы выследить и загнать в угол официального правителя Германии.
— И что, болезнь серьезная? — простонал я.
— Боюсь, что так. Я видел принца вчера, и он, прямо скажем, был не в себе. Проблема в том, что у нас очень мало времени. Должно быть, принц уже получил ответ американского президента, и на его послание надо ответить как можно быстрее. А иначе война разгорится пуще прежнего.
Во взгляде Холмса сквозили озабоченность и тревога. Я прекрасно понимал всю серьезность сложившейся ситуации.
— Но принца ведь будут лечить лучшие врачи, — заверил я друга. — Лучшие врачи Германии — это о многом говорит!
— В медицинском плане они, несомненно, лучшие. А вот в политическом и военном — все как один ярые приверженцы кайзера и генерала Людендорфа и только и мечтают еще разок погоняться за призрачной химерой победы.
