Переговорив с Александром, отец выделил его и взял с него форменную расписку, которая и по сие время хранится у меня. В то время наше богатство состояло из фабрики, оцененной в двести двадцать пять тысяч, собственного дома у Арбатских ворот, стоимостью в сто десять тысяч и наличных денег в банке — девяносто тысяч. Поторговавшись с Александром, отец заявил ему, что если он хочет получить свою долю теперь же, то она будет меньше моей. Александр согласился и получил на свою долю дом, то есть, говоря другими словами, капитал в сто десять тысяч. В тот же день отец составил духовное завещание, в котором на случай своей смерти оставил мне фабрику, а матери — капитал.
— Значит, ваша доля оказалась вдвое больше доли вашего брата? — вставил вопрос Холмс.
— Не совсем, — ответил Серпухов. — Доля брата равнялась трем четвертям моей доли, но одну четверть он уже успел выбрать раньше. Моя же доля была определена на четверть больше потому, что я, во — первых, был всегда при деле, а, во — вторых, тратил на себя очень мало денег.
— А ваша матушка? — спросил Холмс.
— Ей досталось лишь то, что она принесла с собой в приданое.
— Она любила широкую жизнь?
— Наоборот, она была очень скупа. Это — то и было главной причиной ее раздоров с Александром.
— Дальше.
— Спустя три года после раздела, то есть пять лет тому назад, отец мой простудился и умер, а мы с матерью получили каждый свою часть. В продолжение этих трех лет Александр заходил к нам два раза и третий раз пришел лишь для того, чтобы проводить прах отца до кладбища. За три года он успел так сильно расшатать свое состояние, что от него оставались лишь крохи. Вскоре после смерти отца дом брата был продан с молотка, и из вырученных от продажи денег ему досталось, за уплатой банковского и других долгов, девять тысяч.
Так прошел еще год.
Наступил день именин мамаши.
Как сейчас помню, рано утром я сходил на фабрику, отдал кое — какие распоряжения, сказал главному управляющему, что больше не приду в этот день, и к двенадцати часам дня возвратился домой. Гости еще не собрались, но, к моему величайшему удивлению, я застал у матери брата Александра. Но мое удивление стало еще больше, когда я увидел его подарок.
Это был огромный образ святого Александра Невского, писанный масляными красками.
Фигура святого была изображена в натуральный человеческий рост, а вместе с рамой занимала площадь сажени [4] полторы в вышину и аршина два в ширину.
Подобный подарок со стороны совершенно неверующего человека женщине маловерующей был прямо — таки несуразным.
Но еще больше удивился я, услыхав разглагольствования Александра. В этот день он казался каким — то задумчивым, все время говорил о своих грехах, о боге, о том, что чувствует приближение смерти, и тому подобных вещах. Признаюсь, в первые минуты я подумал, что он или рехнулся, или допился до белой горячки. Однако, присмотревшись к нему поближе, я заметил, что он не пьян и говорит совершенно серьезно.
Мать, видимо, тоже была поражена подарком.
Александр просил только об одной милости: что бы она поставила этот образ против своей кровати, у себя в спальне, и настойчиво требовал, чтобы мать исполнила его просьбу, если не при его жизни, то хотя бы после смерти.
Получив на это обещание, он, видимо, успокоился. Я и мать прекрасно знали, что денежные дела его очень плохи, что последние средства он уже промотал и живет сейчас лишь мелкими займами, но он, просидев у нас полдня, не заикнулся даже о деньгах и ушел, очень нежно простившись с матерью и со мной.
С тех пор он не показывался к нам.
Стороной я наводил о нем справки и узнал, что последние месяцы он живет в двух меблированных комнатах, ведет очень уединенную жизнь, и его часто видят молящимся.
Через два месяца после именин матери мы вдруг получили неожиданное известие, что Александр скончался.
Это было десять месяцев тому назад, и смерть его поразила нас как громом, тем более что Александр был очень здоров и никогда не хворал. Его тело перенесли к нам.
Между его вещами мы нашли запечатанный конверт. В коротком письме он делал кое — какие распоряжения на случай смерти. В нем он писал, что чувствует ее приближение и просит похоронить себя на Преображенском кладбище в склепе, устроенном им еще при жизни, на заранее купленном месте. Тут же в пакете лежала и квитанция на купленное место.
Прочитав эту предсмертную просьбу, мы с матерью исполнили ее в точности. Брат Александр был похоронен на Преображенском кладбище, в маленьком чистеньком склепе, а образ, подаренный им матери, был поставлен в указанном месте.
Смерть брата оказалась роковой для моей матери, и отчасти и для меня…
— Каким образом? — спросил Холмс, внимательно слушавший до сих пор рассказ Серпухова.
Серпухов удивленно развел руками.
— Не могу точно определить. Из — за этого я к вам и обращаюсь, — ответил он. — Дело в том, что с этого времени все в нашем доме стало вверх дном. Со дня смерти Александра прошел месяц. И вот однажды утром выходит мать к чаю, смотрю — она сама не своя. Крестится, шепчет молитвы, заговаривает о грехах и о том, что деньги даны на то, чтобы посредством их делать угодное богу. Что, думаю, за притча? Точь — в–точь как с братом Александром перед смертью! В тот день я этого не понял, но меня поразило совсем другое. Вспомнив по какому — то поводу Александра, я заговорил о его беспутной жизни. Вдруг вижу: мамаша побледнела.
— Не говори, не говори про него худого! — воскликнула она, крестясь. — Он — святой!
Я так и подскочил на стуле от неожиданности.
— Что вы, — говорю, — матушка, богохульствуете!
— Нет, нет, — отвечает. — Ты ничего не знаешь, а я знаю! Все ему прощено, и стал он ныне угодником божиим. Мне откровение было.
— Когда?
— Сегодня.
— Что же это за откровение вам было? — спрашиваю.
— Не могу сказать! — отвечает.
Как ни бился я с ней, так и не сказала она ничего путного.
Признаться, я тогда же подумал, что мамаша рехнулась, да и теперь думаю, что у ней в голове чего — то не хватает.
С той поры старуха совсем переменилась. Они стала задумчивой, богомольной, начала на ночь запираться, а днем ездить куда — то. Ну — с, я проследил. Оказывается, ездит каждую неделю в банк, и всякий раз вынимает из своих денег то пять, то три, то шесть тысяч.
Что за притча! Ведь знаю, что она скупа и денег решительно никуда не тратит! Зачем же она их берет? Ломал я над этим голову и до сих пор ломаю, но, сколько ни бьюсь, ничего не могу придумать…
— Долго ли продолжалось это состояние? — перебил Холмс.
— Черт возьми, оно продолжается и по сие время! — воскликнул с досадой Серпухов. — Странные поездки матери в банк продолжались месяца три с половиной подряд, и я воображал, что ей почему — то взбрело на ум, будто банк, хотя и государственный, — учреждение ненадежное и поэтому она перетаскивает деньги домой. Но и здесь опять — таки являлся вопрос: почему она не взяла денег сразу, а берет их частями? Однако странности на этом не кончились. С месяц тому назад она пришла ко мне и сказала, что у нее ко мне есть серьезная просьба. Мы заперлись в кабинете, и она вдруг объявила, что ей нужны до зарезу пять тысяч.
— Но у вас же, маменька, есть свой капитал, — удивленно спрашиваю я.
Она отрицательно качает головой и говорит с блаженной улыбкой: «Я отдала все богу, если ты любишь меня, то дашь. Они пойдут на доброе дело».
Я рот разинул от удивления.
Жила на всем готовом, даже процентов не тратила и вдруг… чуть ли не сто тысяч исчезли в три с половиной месяца!
— Куда же вы дели весь свой капитал?
Ничего не ответила. Показала на образ и замолкла. Только настаивает, чтобы я дал ей денег.
— Да зачем, хоть объясните! — спрашиваю.
— Для спасения моей души, — говорит.
Подумал, подумал и дал.
Дней через десять приходит снова. Опять ей семь тысяч нужно. Стал я уговаривать, расспрашивать: плачет. Дал снова.
Этаким манером повторялось раз пять.
Вижу, что спасение души что — то дорого обходится. Стал выслеживать ее — ничего не вышло.
Никуда не ходит, никого не принимает, никуда денег не тратит, а между тем все берет и берет. Но что самое главное, так это то, что ее слезы и жалобы на нужды в деньгах совершенно искренни и натуральны…
Серпухов на минуту замолк и, взглянув на Шерлока Холмса, как — то виновато улыбнулся.
— Я знаю, — проговорил он, — что эта история не по вашей специальности, но… я думал услышать от вас хоть дельный совет. Я слышал, что вы не только хороший открыватель преступлений, но и прекрасный психолог. О преступлении в данном случае не может быть и речи…
Шерлок Холмс задумчиво глядел на свои ногти, но по сдвинутым бровям я догадывался, что мозг его работает.
