Не успел я ответить, как Холмс подался вперёд и заговорил:
— Разумеется, предположить можно всё, что вам будет угодно. Но скажите мне, Бьючамп, если мы вернёмся к более важным темам, где ещё, кроме замка в Зенде, у графа Руперта есть тайные убежища?
— О, я этого не знаю.
— И что, даже слухов не слышали о том, где они могут быть?
Бьючамп покачал головой:
— Да нет, ничего такого не припоминаю.
Холмс встал и подошёл к окну, открыл его, глубоко вдохнул свежий утренний воздух и лишь потом вернулся к месту, где сидел Бьючамп.
— Какая жалость, — произнёс он с грустью. — Я ведь и правда думал, что правая рука графа Руперта должна была пользоваться достаточным доверием, чтобы располагать подобной информацией о своём хозяине. Особенно такой близкий ему человек, как вы, барон Гольштейн.
Бьючамп вскочил, его рука метнулась к внутреннему карману пиджака, но Холмс оказался проворнее его. Одним мимолётным движением он подскочил к молодому человеку и нанёс ему сокрушительный апперкот в челюсть. Тот безмолвно упал прямо в кресло, без чувств.
— Что происходит?! — воскликнул я в недоумении.
— Ничего особенного, я просто не дал ему применить оружие, — ответил Холмс, нагибаясь и вытаскивая из кармана Бьючампа маленький пистолет «дерринджер». — Крайне ненадёжное оружие с неприятной особенностью заедать в самый ответственный момент, к тому же у него такая объёмная кобура, что её нигде толком и не спрячешь, она везде будет оттопыривать платье.
— Так Бьючамп нам враг?
— Этот человек, — Холмс кивнул на распростёртую перед нами фигуру, — барон Генрих Гольштейн, до недавнего прошлого кавалерист и один из самых доверенных приближённых лиц графа Руперта. Да, и это он убил полковника Сапта.
— Что?! — Я не сдержал вскрика. — Вы в этом уверены?
— Помните имя Гольштейн?
— Ну конечно! Его упоминал на вилле на Бардетт-роуд Клетчатая Кепка.
— Именно. И похититель, который навестил лорда Бурлесдонского, имел при себе ящичек с сигарами с инициалами «Г. Г.». И курил он манильские сигары, как и наш новый знакомый, как и убийца полковника Сапта. Если вы помните, я обратил ваше внимание на то, что после содеянного убийца не отказал себе в удовольствии покурить на месте преступления. Пепел, который он там оставил, имеет исключительные отличительные особенности, и я легко его узнал. В номере Сапта в пепельнице я нашёл ещё и обгоревшую спичку, с помощью которой убийца прикуривал сигару. Спичка была поломана на две части. Бьючамп продемонстрировал нам ту же самую своеобразную привычку переламывания спички после того, как он ей воспользовался. Даже когда он давал мне прикурить в экипаже, то переломил спичку, которую подносил мне, и лишь потом выбросил в окно. А на коробке с сигарами, которые он мне предлагал, был заклеен правый уголок, явно для того, чтобы скрыть выгравированные на ней инициалы. Именно они и направили мои поиски на Бейкер-стрит, когда я и обнаружил человека по имени Генрих Гольштейн, отпрыска древнейшего руританского рода Гольштейнов, не самого знатного, но тем не менее известного при дворе. До недавнего времени Гольштейн служил в королевской кавалерии, а три года назад уволился при довольно сомнительных обстоятельствах.
Холмс протянул руку и вытащил из кармана Гольштейна коробку для сигар. Когда он снял чёрную ленту, то под ней, как он и предполагал, открылись инициалы «Г. Г.».
— Лента скрыла инициалы, но не смогла скрыть фамильного герба, вот смотрите, — и Холмс указал на противоположный угол коробки, где виднелось изображение орла, устроившегося на скипетре. — Вот это — фамильный герб Гольштейнов.
— И всю эту информацию вы собрали ещё до отъезда из Британии? — потрясённо спросил я.
— Да. Но мои подозрения о том, что мы имеем дело с вражеским агентом, были подкреплены ещё двумя его оплошностями. Он назвал смерть Сапта убийством, а тот факт, что он был убит, стал известен только людям, напрямую связанным с его смертью, потому что в газетах она была объявлена естественной, результатом сердечного приступа.
— В чём же ещё ошибся Гольштейн?
— Посмотрите на его трость, Уотсон, — сказал Холмс, передавая мне изящную вещицу с серебряным набалдашником.
Я внимательно её осмотрел, но не смог заметить ничего подозрительного, о чём ему и сказал.
— Посмотрите внимательнее на серебряный набалдашник, на то, чем он украшен.
— Тонкая работа, украшение в виде цветка.
— А какого цветка?
— О! — не сдержался я. — Так это синяя дубница!
— Именно.
— Вот ведь наглец!
— Действительно наглец. Его самонадеянность не позволила ему даже заподозрить, что подобные мелочи могут быть кем-то замечены и могут привести к соответствующим выводам.
Но не успел мой друг продолжить, как раздался громкий стук в дверь. Мы обменялись встревоженными взглядами.
— Скорее, Уотсон, — тихо сказал Холмс. — Встаньте перед Гольштейном так, чтобы его не было видно от дверей, и сделайте вид, что разговариваете с ним.
Я сделал так, как он мне велел, в то время как сам Холмс пошёл открывать дверь. На пороге стоял Густав.
— Сейчас мы заняты беседой на исключительно важные темы, которые намерены сохранить в тайне. Извольте зайти позже, — приказал ему Холмс.
Красное лицо Густава, и без того утратившее большую часть своего дружелюбия, выразило напряжённое недоверие, когда он попытался заглянуть поверх плеча Холмса в комнату, где я вёл оживлённую беседу с Гольштейном. Он колебался и всё не уходил, и в тот самый момент Гольштейн заворочался и тихо застонал. Густав замер, услышав тот звук, и стал напирать на Холмса, чтобы лучше разглядеть происходящее в комнате. Гольштейн снова застонал.
— Я с вами полностью согласен, — тут же громко сказал я, будто бы отвечая на его слова, и дружески похлопал по плечу, демонстрируя полное согласие. Потом я тоже обернулся к Густаву, стараясь по-прежнему скрыть от него Гольштейна, и бросил: — И правда, оставьте нас. Нам ещё многое предстоит обсудить.
Густав нехотя подчинился.
Как только дверь за ним закрылась, глаза Гольштейна открылись, и он пришёл в сознание. Он вцепился в подлокотники кресла, чтобы подняться, и рот его уже было открылся, чтобы позвать на помощь, но не успел он произнести и звука, как я нанёс ему сильнейший удар в челюсть, отправив его обратно в нокдаун и в уже обжитое им кресло, снова без чувств.
— Великолепно, Уотсон, — сказал Холмс. — По крайней мере, его попытка позвать на помощь подтверждает мои подозрения о том, что в доме у него есть друзья, которые нам враги. Следовательно, у нас осталось совсем немного времени, пока они не предприняли каких-либо действий. Помогите мне связать его и вставить ему кляп.
Мы быстро соорудили кляп из столовой салфетки, разорвали простыни на верёвки и крепко привязали Гольштейна к креслу.
— Что будем делать дальше? — спросил я.
— Мы должны выбраться отсюда. Раз уж не можем выйти с тем же достоинством, с которым пришли, и через тот же вход, — он подошёл к окну, — то выйдем отсюда.
Я подошёл к нему и тоже выглянул в окно. От дворика перед конюшней нас отделяло добрых двадцать пять футов. Холмс указал на плющ, очень кстати росший на стене слева от окна.
— Мы воспользуемся им как лестницей, — сказал Холмс. — Только, боюсь, нам придётся оставить здесь чемоданы, иначе они задержат нас в пути. Но вот свой саквояж я возьму с собой, там слишком много полезных предметов, которые нам могут пригодиться во время пребывания на гостеприимной земле Руритании.
— И что же, у нас не будет больше дымовых шашек? — усмехнулся я.
— Ну что вы, это наш фирменный знак, Уотсон!
Мы стали быстро и тихо готовиться к бегству. Холмс спустился первым. С удивительной ловкостью он вцепился в плющ и безо всяких усилий достиг земли. Оказавшись внизу, он поманил меня за собой, но я сперва сбросил его саквояж, который тот легко поймал.
Поскольку я был крупнее, чем мой друг, плющ не остался ко мне таким же терпимым, как к Холмсу. Не успел я добраться до земли, как он оторвался от стены, и мне пришлось прыгать.
Мы поспешили к обветшалой конюшне, которая стояла в дальней части двора. Удача была на нашей стороне, и мы нашли двух лошадей, медленно пережёвывавших сено из кормушки. Хоть они и выглядели неухоженными и не отличались особой статью, для нас они были настоящим спасением. Быстро осмотрев всё вокруг, мы нашли сносную упряжь и пару старинных сёдел и подготовили лошадей к выезду. Однако садиться на них прямо во дворе мы не стали, а вывели их почти к самой дороге.
— Ну что, Уотсон, готовы к скачке? — спросил Холмс, поблёскивая глазами.
— О да, я готов ко всему, что могут выдать эти старые клячи, — ответил я, не ожидая прыти от наших скакунов.
Холмс указал на подножье холма.
