Но если Кулонж был Дюпоном? Если они оба были одним и тем же лицом? Морис остановился посредине тротуара, не обращая внимания на толкавших его прохожих. Почти немыслимо было допустить такую неосторожность. Только сумасшедший мог так поступить. Ведь каждый мог вспомнить опасного убийцу, который год назад сам себе дал прозвище «Душитель». Многие газеты получали от него письма. Возможно, он похож на Дюпона, и он решил объявиться под давлением своего подсознания. Теперь рассуждения Мориса перешли в область криминалистики. Погруженный в размышления, он медленно продолжал свой путь. Может быть, в доме номер девяносто три предместья Сен-Мартин не окажется никакого Кулонжа?
Однако он был. Через полуоткрытую калитку Морис прошел в мрачный, неровно вымощенный двор. Кусок гофрированного картона закрывал окно консьержки. Грохочущий шум телевизора перекрывал крики грудного ребенка.
«Сначала нужно будет спросить», — подумал Морис и постучал по картону.
Дверь открылась. Округлая женщина лет пятидесяти появилась на пороге и дружелюбно спросила:
— Что вам угодно?
— Мсье Пьер Кулонж здесь живет?
— Да, но он еще не пришел домой.
Морис достал из кармана монету, чтобы сделать женщину разговорчивей.
— Вы разрешите мне… — движением подбородка он указал на комнату.
— …Подождать его у меня? — закончила фразу женщина. — Пожалуйста.
Она отступила и дала ему пройти.
У нее была пышная, но хорошо сохранившаяся фигура. В уголках ее очень живых маленьких глаз при улыбке появлялись морщинки, а волосы с проседью были стянуты на затылке. На ней был дешевый, но очень чистый рабочий фартук и серая вязаная кофточка. В комнате было необычайно чисто.
— Он часто приходит домой поздно? — спросил Морис, чтобы поддержать разговор.
— Когда как. Он, наверное, скоро придет.
— Я слышал, что он писатель.
— Во всяком случае, он постоянно пишет, он даже переутомляется. Все это нездорово.
— Он любит свою работу? — спросил Морис.
— Ну, если бы он занимался только сочинительством…
Вдруг распахнулась стеклянная дверь и в комнату вошел высокий сильный молодой человек. Ему можно было дать лет двадцать пять-тридцать.
— Добрый день, тетя! — звонким голосом сказал он.
Заметив Мориса, он смутился. Его маленькое лицо, обрамленное густыми каштановыми волосами, было хорошо очерчено. Тонкие черты лица плохо гармонировали с мускулистым телом. На полных губах и во взгляде его карих глаз был немой вопрос.
— Господин ожидает тебя, — сказала консьержка. Заметив, что Морис смутился, она прибавила, обернувшись к нему:
— Вы хотели говорить с моим племянником?
— Конечно, если он — Пьер Кулонж.
— Да, это я, — подтвердил молодой человек и снял плащ. — Мадам Брионне — моя тетя.
— Я рецензент при издательстве Фонтевро. — Морис предпочел не открывать своих карт. — Сегодня после обеда я читал вашу рукопись.
— Мою рукопись? Какую?
— Я говорю о «Жертве».
Молодой человек непонимающе смотрел на него.
— Вы ее сегодня читали? У Фонтевро?
— Да, вы ее туда прислали.
— Нет, это сделала я, — призналась мадам Брионне с дружеской улыбкой.
— Что? Что ты сделала?
— Я отправила ее вчера после обеда.
— Не спросив меня? Ты с ума сошла!
— Но я же… я хотела сделать тебе приятное.
— Да это сумасшествие! — Кулонж очень разозлился.
— Что с тобой?
— Этого не следовало делать. Ты только скомпрометировала меня.
Его тетка готова была заплакать. Она повернулась к Морису.
— Он сам бы не решился.
Кулонж тоже обратился к посетителю, как к посреднику:
— Войдите в мое положение. Что бы вы сказали, если бы вы написали роман, и кто-нибудь, не спросив вас, отправил бы его в издательство?
— Разве у вас есть особые причины не предлагать его Фонтевро? — спросил Морис.
Кулонж пожал плечами и вынул из кармана пачку сигарет. Морис заметил, что настроение его изменилось.
— Если вы уже читали «Жертву»… — начал он.
Морису он показался вдруг юным. Теперь перед ним стоял робкий высокий юноша, со страхом ожидающий приговора.
— И как она вам?
— Это превосходный детективный роман.
— Превосходный детективный роман, — повторил молодой человек, словно не веря своим ушам. — И вы полагаете, что его можно публиковать?
— После небольшой обработки, наверняка.
У Кулонжа засияло лицо. Он радостно проговорил:
— Тетушка, что ты на это скажешь? Мой роман будет издан у Фонтевро!
Сложив руки, с восторгом на лице, мадам Брионне выслушала эту новость. Морис был сбит с толку и решил рубить сплеча.
— К сожалению, имеется одно препятствие, — заявил он. — Этот роман принадлежит Даниэлю Морэ.
В мгновение ока радость исчезла. Лицо Кулонжа омрачилось.
— Но ведь Морэ умер, — возразила мадам Брионне. — С этим ничего не поделаешь.
— Именно потому, что он умер, я и пришел сюда, — пояснил Морис. — Вы не улавливаете связи?
В тягостном молчании племянник и тетка объединились против Лателя.
— Неужели вы и в самом деле поверили, — продолжал Морис, — что я пришел сюда только для того, чтобы сообщить вам свое мнение о романс?
— Я так не думал, — ответил Кулонж. — Вы что, считаете меня круглым идиотом?
Он повернулся к мадам Брионне. Гнев его прошел.
— Итак, неудача. Но у Фонтевро так и должно было произойти.
Его тетка начала плакать. Он успокаивающе похлопал ее по плечу.
— Ну, это не так уж плохо.
К удивлению Мориса, совесть, казалось, его не мучила. Морис начал догадываться о правде.
— Так и должно быть, — с горечью проговорил Кулонж. — Если все время пишешь за других, то, естественно, мечтаешь когда-нибудь увидеть книгу под своим именем.
— Вы «Жертву» написали для Морэ?
— Конечно. Если бы вы этого не знали, вас, вероятно, здесь бы не было, — ответил Кулонж и с иронией добавил: — Лебединая песня Даниэля Морэ! Эта даровая находка для издательства. Нет лучшей рекламы, чем хорошее убийство!
«Итак, — думал Морис, — Кулонж, видимо, решил, что он пришел уговорить его остаться на этот раз, как и прежде, анонимным автором. Значит, Даниэль имел фактического автора, работающего на него, „писателя-призрака“». Великий Даниэль Морэ не сам написал свои романы, самые удачные. Морис презирал подобные махинации и не мог простить этого Даниэлю. Он стыдился за него и был разочарован. Его дружба с Даниэлем была основана на совершенно фальшивых предпосылках.
— Когда я услышала по радио, что мсье Морэ умер, — объяснила мадам Брионне своему племяннику, — то сказала себе, что теперь он уже не сможет воспользоваться твоей книгой. Я решила, что наступил благоприятный момент попытать тебе счастья. Поэтому я и взяла в твоей комнате рукопись, написала под заголовком твое имя и отправила ее в издательство.
Подробности подтверждались. Мадам Брионне, по-видимому, говорила правду. Морис был глубоко разочарован. Он приехал к Кулонжу, чтобы разоблачить его, как обманщика, а вместо этого нашел жертву грязных махинаций.
— Вы можете это доказать?
— Что? — спросил Кулонж.
— То, что являетесь автором «Жертвы»?
— Конечно. У меня наверху есть черновик рукописи.
Кулонж только теперь заметил, что не все в порядке.
— Но вы не пришли бы сюда, если бы не знали этого, — задумчиво проговорил он.
— Я не был уверен, — ответил Морис. — Вы неправильно меня поняли. Если «Жертва» действительно ваше произведение, оно должно выйти под вашим именем.
Кулонж теперь уже ничего не понимал.
— Кто вы, собственно говоря?
— Друг Даниэля Морэ. Он рассказал мне фабулу этого романа за несколько дней до смерти. Моя фамилия — Морис Латель.
— Латель… Критик и писатель?
— Да.
— Я всегда читаю ваши заметки в «Париж-Стопе», и у меня есть все ваши произведения, наверху в моей комнате. Я очень рад, честно, это для меня большая честь…
Кулонж запутался в своих излияниях, и Морис выручил его из неловкого положения.
— Покажите мне, пожалуйста, ваши черновики.
Они вышли из комнаты консьержки. На лестничной клетке пахло стираным бельем. Перешагивая через две ступеньки, Кулонж извинялся перед Морисом:
— У нас не очень хорошо. Я все время живу здесь. Тетя меня вырастил а.
— У вас есть другая профессия?
— Я банковский служащий.
— Давно ли вы стали работать на Морэ?
— Уже четыре года. «Жертва» — уже шестой детективный роман, который он получил от меня.
«Шесть романов за четыре года — это почти половина того, что появилось за это время под фамилией Морэ».
— Я всегда оставляю черновики. Они все у меня в сохранности.
Комната была такая тесная и маленькая, что между кроватью и шкафом оставалось место только для письменного стола, на котором стояла пишущая машинка.
