Она сказала это уверенно. В голосе, который звучал, словно женщина находилась в трансе, на этот раз не было ни страха, ни слез. Она говорила с легким акцентом.
— Да, это так, — подтвердил я. — И, боюсь, я должен задать вам несколько вопросов. Не могли бы вы включить свет?
Я услышал, как она недовольно пошевелилась, и скрип пружин кушетки. Я чувствовал, что она пристально смотрит на меня в темноте. Странный это был разговор-допрос, лишенный снисхождения и милосердия к отчаянному, даже скорее безнадежному состоянию брошенной женщины. Когда ты больше не нужен, это очень стыдно, унизительно. Помолчав, девушка с горечью произнесла:
— Я знаю, что вы думаете. Вы считаете меня… обыкновенной шлюхой. — Она выплюнула это слово с холодной яростью, как добропорядочная англичанка. — Ну, так вы ошибаетесь. Теперь вы это понимаете. Вы не должны обращаться со мной…
— Дорогая моя девочка, какое имеет значение, кто вы? Зачем это? Если вам неловко, можете одеться, не зажигая света. Если нет, я могу галантно закрыть глаза, пока вы одеваетесь. Но я не хочу, чтобы вы уходили. Однако, прошу вас, давайте прекратим этот глупый разговор в темноте.
— Я оденусь, — сказала она, и по ее голосу я понял, что она плачет.
В комнате слышались шорох одежды и скрип кушетки, пока она одевалась эта маленькая тень в голубоватом свете, падающем с неба через окно на крыше. Я испытывал непонятную тревогу и, смеясь над собой, чтобы ободриться, начал беззвучно напевать какую-то мелодию. Но беспокойство вновь овладело мной, усиленное запахом амбры. Амбра для страсти, яркие точки звезд для романтики, а в комнате под нами в темноте усмехается разверстой ямой рта отрубленная голова…
На меня нахлынули воспоминания… И тут же в комнате зажегся свет, — низкая лампа с плафоном в виде цветка орхидеи бросала слабое освещение на длинный диван и смягчала красновато-багровый цвет подушек. Девушка сидела там какая-то беззащитная, покинутая, в рубашке, и натягивала чулок. Тени ложились на ее согнутые плечи, белоснежные, как освещенная лучом яркого света слоновая кость. Тени сгущались вокруг ее грудей, призрачного золотистого облака ее волос, когда она низко наклоняла голову, и подчеркивали нежный рисунок ее губ. Когда она подняла голову, в ее янтарных глазах, обрамленных густыми черными ресницами, уже светился вызов.
— Мне все равно, — произнесла она, и опять я отметил ее легкий акцент. — Мне все равно. — И продолжала медленно натягивать чулок. — А вы не похожи на полицейского, — сказала девушка и после недолгого размышления добавила, словно вспоминая: — Хорошо было лежать здесь, дремать… Кажется, я немного напилась. — Она поднесла руки к вискам и кивнула. — Вы бы тоже напились, если бы столкнулись с тем, что мне пришлось пережить. — Она вся передернулась от воспоминания.
Да, это начинало походить на банальные истории, когда женщина оказывалась непонятой. Только я надеялся, что она не начнет ее.
— Расскажите мне о сегодняшнем вечере, — попросил я.
— Да, расскажу. — Она пыталась сохранять небрежный тон. — Не понимаю почему, но я с удовольствием расскажу вам. Значит, Рауль умер.
Она говорила тихим, ломким голосом, полным жалости к себе. Ее угрюмый взгляд встретился с моим. Она пыталась побороть слабость от опьянения, хотела казаться смелой и вместе с тем искала защиты.
Девушка тихо спросила:
— Его убили, да?
— Да, убили. Как вы об этом узнали?
— Я чувствовала… Я все вам расскажу. Если только… — она покусывала губы, и ее лицо стало почти некрасивым от плача, — если только не сойду с ума. Понимаете, я любила Рауля, или мне так казалось. Не знаю… Когда я узнала, что он умер, оказалось, что это меня почти не тронуло. — Ее взгляд стал туманным, словно обращенным внутрь себя. — За последнее время он очень изменился. Раньше он и не подошел бы ко мне. Я хотела, чтобы меня любили. Он был мне нужен. Но эта травма что-то с ним сделала. У него стало часто меняться настроение. И когда он вернулся из Австрии, думаю, он был искалечен для жизни, и он это понимал. Рауль вел себя… как эти глупые книжные герои, — в ее голосе послышалась горечь, — и говорил о долге чести и о девушке, на которой собирался жениться. Но когда он вернулся, он… взял меня… Странный город Париж, — задумчиво вздохнула незнакомка. — Кажется, здесь невозможно быть одиноким, но ты бесконечно одинок. Ты хочешь, чтобы тебя любили, страшно любили, больше, чем где-нибудь еще; и где-то должны быть люди, которые полюбили бы тебя, но их нет…
Измученным, исстрадавшимся голосом она тихо роняла печальные слова.
— Он взял меня. Мы пришли сюда, потому что он боялся, как бы об этом не узнала его невеста. Но он стал странным, Рауль. В его характере появились новые черты. Наверное, после травмы. Он стал более… не знаю… загадочным, что ли. Он всегда разговаривал со мной по-французски — а я терпеть не могу французский; он страшно действует мне на нервы. Но в его устах он звучал так музыкально!.. Рауль сидел здесь, так что его лицо было видно при свете звезд, и читал мне стихи из „Цветов зла“. Дивные стихи. А один раз он едва слышно и неожиданно прошептал мне стихи какого-то английского поэта. У меня даже сердце замерло, так это было неожиданно возвышенно, как церковный гимн… — Ее голос чарующе звучал при слабом освещении. — „Когда гончие весны выходят на зимний след, и мать месяцев на лугах и равнинах…“
Казалось, комната наполнилась призраками, тени которых спускались со звездного неба, колыхались при свете лампы, освещающем и ее бледное лицо, обрамленное густыми золотистыми волосами, с закрытыми глазами и с медленно шевелящимися губами.
— Сегодня он сказал, что хочет увидеть меня в последний раз. Но у него было такое странное лицо — он выглядел полусумасшедшим. „Я хочу встретиться с тобой в том же самом месте около одиннадцати. Хочу тебе кое-что сообщить. Ты оценишь эту шутку“. Так он сказал.
Я пришла сюда еще до одиннадцати. Лежала и мечтала. Но… У вас когда-нибудь бывало предчувствие? Как страх смерти… который выбирается из глубины сердца… с холодным крюком? У меня это было сегодня вечером. Я терзалась предчувствиями, я ожидала чего-то ужасного. Я ощущала здесь себя такой одинокой, когда внизу гремела музыка и стоял такой шум… я где-то бродила мыслями, а рядом никого не было. Я знала, что внизу смерть, мне не нужно было говорить об этом.
Потом, не знаю, во сколько это было, — незадолго до вашего прихода… потом я увидела, как вон та дверь открывается.
Она снова испугалась. Замерла и несколько минут сидела с остановившимся взглядом, словно прикованным к этой двери.
— Не знаю, почему я так испугалась. Ведь я ждала Рауля, хотя было уже гораздо больше одиннадцати. Но я увидела, как открывается эта дверь, очень медленно, и разглядела мужскую фигуру на фоне этого света. Я поняла, что это не Рауль. Мужчина довольно долго стоял там и не двигался. От страха у меня закружилась голова. А он медленно и бесшумно вошел, и я почувствовала, как он остановился возле меня. Затем он вдруг схватил меня за руку.
Наверное, я вскрикнула. Но все равно внизу моего крика никто бы не услышал. Мужчина тихо сказал: „Не думаю, мадемуазель, что Рауль придет на это свидание. У него назначена другая встреча… с червями“.
Он только это и сказал. Но я знаю, что не потеряла сознание, потому что чувствовала на своем запястье его руку и его взгляд на моем лице. Затем он повернулся, вышел и бесшумно закрыл за собой дверь… но моя кисть в том месте, где он ее касался, стала влажной… Я чуть не сошла с ума. Я чиркнула спичкой и… О господи! На моей кисти осталась кровь, кровь с его руки!
Постепенно напряжение оставило ее, и женщина словно опустилась в кошмар. Вдруг до моего сознания дошло, что я слышу громкий стук: „Прочь из проклятого места! Прочь, говорю! Раз, два, ничего, этим займемся потом. Страшитесь бездны Ада? Фи, милорд, фи! Солдат, а боитесь?.. И все-таки, кто бы мог подумать, что в этом старике так много крови! Запах крови все еще здесь; всех духов Аравии не хватит, чтобы убрать его с этой маленькой ручки“.
Удары затихли. Мгновенное ощущение ужаса прошло, и передо мной была только испуганная девушка, закрывшая рукой глаза и пытающаяся сохранять самообладание. Я мягко сказал:
— Вы узнали этого человека?
— Нет. Не знаю, кто это был. Я видела его всего секунду, а говорил он шепотом.
— Но вы подозреваете…
— Не знаю, говорю вам! Я не знаю, кто это был!
— Слушайте! Мы не знаем, кто убил Рауля; мы даже не знаем, как он это сделал. Попытайтесь вспомнить.
— Не могу…
— А вы можете сказать, кто мог его убить?
— Нет! — закричала она чуть ли не в истерике. Отняв от лица руки, девушка подняла на меня наполненные слезами глаза. — Но даже если бы смогла, я не посмела бы сказать вам.
Я был удивлен страстностью ее тона:
