Они сидели за квадратным столом. Временами мать бросала задумчивый взгляд на пустое четвертое место и, тихо вздыхая, думала, когда же сын приведет невестку.
Василий Макарович всегда замечал ее состояние и старался отвлечь жену случайным вопросом. Она спохватывалась, понимала намек, но в душе оставалась тоска по внуку. Пока есть еще силы, хотелось понянчить ребятенка, счастливей стали бы ее дни.
К завтраку мать испекла поленце макового рулета. Его спинка дразнила медовой корочкой. Юрий ел пирог, запивая крепким чаем.
Отец посматривал на сына и с ухмылкой, выглянувшей из-под усов, сказал матери, что балует Юрку — пироги печет, а ему блинов никак не сготовит.
Она кивнула рано поседевшей головой и с материнской любовью ответила:
— А кто ж его побалует? Женится, может, невестка теплом одарит.
Юрий оживился и, поблагодарив за пирог, спросил:
— Мама, ты давно в мебельном была?
— Как ремонт делали, больше не ходила. А что?
— Пригляди четвертый стул.
— Стул купить? — переспросила мать.
— Ты пригляди… Чтоб одинаковые были.
— Для кого, сынок?
Но ответил отец:
— В домино играть. Для партнера. Угадал?
— Точно, для партнера, — усмехнулся сын.
В его словах мать уловила больше догадок, чем надежды.
Юрий встал, направился к вешалке. И уже оттуда крикнул матери:
— Задержусь сегодня!
До автобусной остановки шли с отцом молча. Только один раз Василий Макарович обронил:
— Так что… покупать четвертый стул?
— Покупайте!
У проходной Мягков встретил Старбеева. Поздоровались, но тот, ничего не спросив, свернул к зданию дирекции.
Может, опять прихватило, подумал Мягков и поймал себя на том, что впервые заинтересовался здоровьем Старбеева. «Нехорошо получается. Я все вокруг своего пупа верчусь…» И от мыслей этих стало стыдно.
До начала смены оставалось двенадцать минут. Он мог бы зайти в конторку и сказать Старбееву свое решение, но оставил разговор на обеденный перерыв.
Вскоре Старбеев прошел по пролету и вроде замедлил шаги возле станка Мягкова, но подошел к его соседу — Терентьеву, секретарю партбюро цеха, и, о чем-то поговорив с ним, направился в конторку.
Сухопарый Терентьев, глянув на Мягкова, неожиданно улыбнулся.
Видно, неспроста ухмыляется, подумалось Мягкову. Не хватало еще, чтоб на партбюро вызвали… Но, вспомнив про улыбку, не поверил в догадку. Улыбка в таких случаях не полагается.
И он с усилием отгонял от себя все мысли, кроме одной. Он думал о Нине. В его душу ворвалось что-то огромное и счастливое, о силе которого он не имел представления. Он медлил ответить на безмолвный вопрос Нины: «Ты любишь меня?» Хотя отчетливо понимал, что молчание не может быть долгим.
Он вспомнил, как в прошлом году был в Москве и пошел в зоопарк. Где-то в стороне от тигров и львов он увидел царственную птицу с янтарными глазами. Это был красноклювый белый журавль. Стерх — называют его. Тогда Мягков узнал, что человек, увидевший стерха, будет счастливым. «Ты слышишь, Нина! Я видел стерха. У него большие белые крылья, обрамленные антрацитовыми перьями… Ты москвичка… Ты тоже, наверное, видела стерха. Я сегодня приду к тебе».
О том, что наступил перерыв, Мягков сообразил, лишь увидя, как Терентьев выключил станок и пошел вдоль пролета.
Мягков помыл руки, зачесал выбившиеся из-под берета русые волосы и пошел в конторку.
Старбеев стоял у книжного шкафа, просматривал книги. Отобранные уже лежали на столе рядом с телефоном.
Мягков остановился, обвел взглядом кабинет начальника цеха, словно попал сюда впервые, присел у длинного стола, примыкавшего к тому, где работал Старбеев.
— Отдохнуть пришел? — негромко спросил Старбеев.
— Посижу перед дальней дорогой. Так положено.
— Куда собрался?
— Пришел за маршрутом, — деловито сказал Мягков и посмотрел на часы. — Это ж надо! Остановились. Забыл завести.
— Мои ходят.
— Теперь все будет ваше.
— Так думаешь? Или для красного словца сказал…
— Словами не бросаюсь. Смысл-то другой. Вы же крестный.
— Поверил?
— Иначе б не пришел.
— Спасибо.
— За что? За прошлое все говорено. За настоящее… Еще ничего не сделано. За будущее не положено. Каким оно будет?
— И все-таки говорю спасибо. За настоящее. В санатории я жил в палате, где соседом был историк. Директор краеведческого музея. Когда познакомились, я сказал: «Заведуете прошлым…» Знаешь, что он ответил? «Точнее будет так. Заведую будущим». И он прав… У нас есть цель. И наше настоящее есть точка отсчета к будущему.
— Вы так торжественно говорите, будто я в космос собираюсь.
— Совсем неторжественно. Гордо — согласен. И в наших буднях совсем не грех найти минуты, чтобы выразить свои личные чувства. Мы же люди… Без человеческих эмоций никогда не было, нет и быть не может человеческого искания истины. Это Ленин сказал. Ты пойми, Юра. Я тоже экзамен сдаю. Заранее знаю, тройка — балл непроходной. А экзаменаторов будет столько, что всех не перечислишь. И я пошел на это. Уже были синяки и еще будут. Одно скажу. Дело человеком ставится. У корабелов есть хорошая традиция. Когда корабль спускают на море, разбивают о борт бутылку шампанского…
— А нам что делать?
— Есть одна идея. Заманчивая, — быстро, жарко заговорил Старбеев. — А что, если пригласить наших ветеранов — Латышева, Балихина, Васюка… Пусть передадут эстафету молодым.
— Увлекает!
— Кстати, сын Латышева просится к тебе.
Мягков встрепенулся.
— Прямо ко мне?.. Я еще сам пью чай вприкуску.
— Сегодня последний стакан. Понял? А Вадим хороший парень. Тебе в масть. Я согласился. Ты решай.
— А Петр Николаевич благословил?
— Сам нацелил.
— Надо уважить.
Старбеев вынул листок, где пустовала первая строка, и аккуратно вывел: «Мягков Юрий Васильевич, бригадир».
— Ну вот, нас уже трое…
— Еще одного человека забыли, — напомнил Мягков.
— Кого же?
— Мартынову.
— Молодец! Будь я помоложе лет на двадцать, посватался бы… Поздно! А ты не упускай свой шанс. Приглядись. Ну ладно. Иди заканчивай смену. Завтра приходи сюда. Начнем!
Отец и сын Латышевы шли на завод.
Петр Николаевич свернул за угол, минуя остановку автобуса.
— Ты куда? — спросил Вадим.
Петр Николаевич взял его за руку и сказал:
— Первый раз надо пешочком протопать. Тогда дорога твоей станет. Есть такая примета. Каждый шаг прочувствуешь. И время есть, чтобы мысли в порядок привести.
— Как маленького ведешь. — Вадим усмехнулся, но руку не разжал. — За меня беспокоишься или за честь свою?
— Не то говоришь, сынок. Ты и есть моя честь.
— За меня не бойся. Не силком иду. Руку можешь отпустить. Не сбегу… Если что не соображу, буду спрашивать.
— Вопросами не увлекайся. Сам постигай дело. И всегда свое плечо подставляй… — Немного прошли молча. Петр Николаевич что-то шептал про себя, затем продолжил свою мысль: — Династия — это не только однофамильцы. Как бы поприметней сказать… Вот! Когда в семье всему начало рабочая косточка — тогда династия.
Они подошли к проходной. Справа высился красивый стенд с портретами передовиков производства. Седьмой была фотография Петра Николаевича. Вадим и раньше видел портрет, но сейчас смотрел с особым чувством гордости и заметил:
— Ты здесь как генерал.
— Матери скажи… Ей интересно будет.
— Непременно, — весело пообещал Вадим. — А что, токарь-генерал… Звучит!
— Ладно, — отмахнулся отец и пошел в раздевалку, а Вадим направился в конторку к Старбееву.
Начальника цеха не было. В конторке сидел Мягков.
Вадим поздоровался, присел на стул.
Мягков что-то читал, отложил листок и уставился на парня. Вроде лицо знакомое, и он спросил:
— Фамилия твоя Латышев?
— Верно.
— Похож.
— Глаза отцовские, а обличье матери, — пояснил Вадим.
— А зовут как?
— Вадим.
— Ясно. Будем знакомы. Мягков. Юрий. Слышал про тебя…
— Откуда знаете?
— Старбеев сказал.
— Значит, первая строчка ваша. Вон вы какой…
— Строчка на бумаге останется. Работу, парень, ценят.
— Главный дрессировщик «зубров», — торжественно произнес Вадим.
Мягков перебил его:
— Твой отец так станки окрестил. С той поры и пошло. Мне нравится. Лихо придумал.
— Он, когда в настроении, метко подмечает.
— Женат?
— Не созрел. Молод еще.
— Танцуешь?
— Что я, рыжий?.. Танцую.
— Намекаешь?
Только теперь Вадим понял, что сказал невпопад. И с наивной улыбкой промолвил:
— У вас волосы русые. Другой колер.
— На разговор ты мастак. А в деле?
— Соображаю. Имею слабость. Люблю задавать вопросы…
