Перед ней стояла женщина, одетая во все черное. Знакомая женщина, только Ли не сразу узнала ее. Как она вошла? Когда Ли приподняла голову, дверь была закрыта. Музыка на танцплощадке внизу прервалась. Женщина развязала платок. Ли вспомнила, как ее зовут.
— Тамара?
Танцплощадка ожила и заулюлюкала. Хлопнула ракетница, и черный силуэт за окном налился зеленым мерцающим светом.
— Зачем вы пришли? Что-то серьезное?
Только теперь Ли заметила, что правая рука Тамары перебинтована. Она присмотрелась: на черной одежде темные пятна. Пятен было много.
— Вообще-то, мне нужен ваш мальчик! — сказала Тамара. — Но, в общем, это теперь все равно. Все равно вы вместе.
— Что — мы вместе? — спросила Ли, и ей не понравился собственный голос.
— Как бы это по-русски… — Тамара облизала губы, губы ее еще хранили следы помады. — Вы вместе наслаждаетесь нашим горем!
— Чем?
— Вы бродите среди чужой крови. Вы туристы, вы осматриваете… — она покачивалась, сидя на стуле, — нашу войну, как какой-то экскурсионный объект.
— Что с вами?
— Не беспокойтесь, я не пьяная, хотя выпила, конечно. — Она помолчала и добавила: — Я потеряла сегодня близкого человека.
— Чего вы хотите от нас?
— В общем, ничего. — Тамара поднялась. — Я пришла сказать, что если вы хотите, то у вас есть возможность спасти девушку вашего сына. Если вы хотите, я дам вам адрес. Я скажу, что можно еще сделать…
— Мы должны спасти ее? Мы?
— Не должны! — она уже распахнула дверь и стояла на пороге. — Я сказала, вы можете ее спасти, если хотите… Но, наверное, это не к вам вопрос, а к мальчику! Хороший у вас мальчик, рыженький…
Ник держал за руку эту наивную дуру, этого нежного поросенка, которому, как выяснилось, только позавчера исполнилось девятнадцать лет, эту великовозрастную девицу. Даже ночью она отказывалась купаться голышом, а после каждого глотка считала необходимым болезненно и жарко прошептать: «Какое вино крепкое!.. Как крепко!»
Когда вернулись на территорию турбазы, окно его кельи еще горело. Он подумал, что Ли по памяти восстанавливает откушенный кусок Писания, вероятно, это у нее хорошо, с чувством получается, с чувством и не без удовольствия.
— Ты меня поцелуешь?
Таня давно стояла зажмурившись.
— Давай, не теперь только.
— А когда?
— Завтра! — обещал Ник. — Завтра поцелую.
— Почему завтра?
— Я устал, — он отпустил ее руку и слегка подтолкнул. — Иди к себе в пустую комнату, ложись спать и подожди до завтра.
Монастырь замер. Танцплощадка молчала. Висели оборванные во время драки заградительные канаты. Разбросанные по двору темными неподвижными пятнами спящие собаки напоминали камни. Камни еле заметно глазу дышали.
Растворив дверь, он долго, неподвижный, стоял в темноте комнаты. Он чувствовал, что лампочка еще горячая, что свет погасили только что, наверное, за минуту до его появления, но в комнате было два запаха.
Он не мог понять (неожиданно навалившаяся усталость мешала быстро думать, он будто заснул стоя), что произошло, почему так сразу сменилось настроение. Он смотрел на Ли, а та смотрела так же молча на него из глубины своей кровати. За окном кто-то прошел по двору, завозилась, заскулила собака.
— Ложись спать, Ник, — попросила Ли и сама, повернувшись на бок, уперлась лицом в подушку.
— У тебя были гости? — спросил он.
— Нет… Никого не было… Ложись…
Она уже спала. Она не притворялась, она действительно моментально переменилась, глубоко вздохнула во сне, прошептала неразборчиво что-то. Ник склонился к матери. От смятой подушки пахнуло снотворным.
Снимая часы, он обнаружил на столе небольшой листок бумаги, поднес его к глазам, но при свете звезд можно было разобрать сами строчки, но не прочесть их. Не желая зажигать света, уже босиком без рубашки он вышел на цыпочках в коридор.
На куске тонкого картона (это была крупная бирка от мужской рубашки) было написано:
«Очамчире. Гостиница „Гумиста“. Номер 51. Не позже чем послезавтра. Послезавтра к вечеру будет поздно ее спасать».
Утром Ник, не вставая с кровати, показал матери эту записку.
— Кто это написал?
Она сонно помотала головой, потерла театрально глаза.
— Покажи!
Повертела картонку в пальцах (когда лак облупливался на ее ногтях, руки переставали быть такими красивыми).
— Не знаю! — кинула картонку на стол. — Наверное, из шкафа выпала… не знаю… — Она с удовольствием потянулась. — Пошли на пляж! Хочу искупаться голышом. — Ли глянула быстро на сына (было совершенно понятно: она лжет). — Кстати, сможешь меня сфотографировать в голом виде, если тебе это интересно.
Ли смотрела в маленькое зеркальце в этот момент, подправляла помадой мокрые губы. Она облизала губы и кончиком помады нарисовала уголки.
В отличие от предыдущей ночи эту ночь она спала с комфортом в своей голубой ночной рубашке. Она стояла против окна, и солнце, просвечивая ткань, делало рубашку полупрозрачной. Отложила помаду, провела щеткой по полосам. Зеркальце в ее руке сильно отсвечивало — солнечный зайчик метался по серому потолку, по стенам.
Ник представил себе, что Ли согласится, что он вот сейчас заправит пленку в аппарат, и она встанет против окна, он представил себе, как она, скрестив маленькие руки, потянет голубой шелк, как сдернет его, выпрямится и глянет из-под волос. Он почти угадал этот взгляд — взгляд, полный неловкости, взгляд человека, которому расстрел вдруг заменили на сорок плетей.
Представил и отказался от этой мысли.
— Ну, что ты замер? — усмехнулась Ли. — Отвернись, мне нужно переодеться!
Она положила свое зеркальце, и Ник взял его со стола. В зеркальце он мог бы увидеть Ли, но он рассматривал собственное лицо. Взял помаду, нарисовать себе женские губы он все-таки не решился, а нарисовал только красную мушку на левой щеке.
— Зонтик брать? — спросила Ли. Он так и не повернулся. Он слышал, как хрустит заполняемая ее пляжная сумка.
— Возьми! Как твоя нога?
Он посмотрел сначала на небо, какое оно пронзительно яркое и высокое сегодня, потом вниз, на двор. По двору лениво перемещались собаки.
«Сколько же их здесь?..» — подумал Ник.
— Нога… — Оттянув ремешок босоножки, Ли подушечкой пальца трогала затвердевшую мозоль. — Не знаю! Она почему-то не болит… Пошли, что ли? Я, в общем, готова!
Прежде чем выйти, он должен был заправить свой фотоаппарат. Кассета скользила в потных пальцах, пленка все время выскакивала. Он так же, как и накануне, смотрел вверх. Небо отвлекало, сбивало руку, а каждый отпечаток пальца на неиспользованной эмульсии — это брак.
Пластмассовые белые стулья открытой кофейни почему-то напоминали искусственные скелеты животных из кабинета биологии (в прошлый раз, когда они пили здесь кофе во время дождя, стулья ничего такого ему не напоминали, наверное, голова была занята чем-то другим). Но кепки, нависающие над столиками, все те же. Может быть, их было теперь поменьше среди развязных туристов. Заглушаемые русской и украинской речью голоса, похожие на крики чаек. Ник подумал, что когда по городу ударят из орудий, эти кепки будут так же сидеть за теми же столами, он подумал, что их не станет, когда не станет самой кофейни, когда ресторан разлетится от взрывов на кирпичи. Кепки были принадлежностью этого места, частью монументального интерьера.
— Как жарко сегодня! — сказала Ли. На лбу ее выступили мелкие капельки пота. Она покончила уже со своей порцией хачапури и краешком салфетки стирала со щеки остатки яичного желтка. — Но кофе обалденный здесь варят… Знаешь, — она взяла чашечку. Прихлебывая, она смотрела не на сына, она смотрела на море за парапетом. — Знаешь, — повторила она. — Очень хочется в воду окунуться, в море… — Это было обычное ее построение, знакомое Нику с детства, но голос Ли звучал немножко не в той тональности, все-таки она не выспалась.
— Ма!
— Что? — она оторвалась взглядом от моря. Глаза у нее были действительно немного сонные.
— Ма, ты ведь обманула меня!
— Насчет чего обманула? — глаза смотрели, не мигая, но так и не просыпались до конца.
— Насчет записки!
— А!.. Тебе интересно, из какого шкафа я ее вынула?
— Интересно!
— Не скажу.
— Скажешь, ма. Скажешь, потому что я и так догадался! — Она опять смотрела на море. Чашечка резко звякнула о блюдце. — Помнишь вчерашнюю каменюгу в воде, у волнореза…
— Мне кажется, нам лучше в это не лезть.
— Почему?
Чужие дела. Чужой монастырь, знаешь, как говорится, не стоит со своим уставом… Я хочу еще кофе. Возьми мне…
