Мосье Отэ кивнул.
– Когда вы сказали отцу о ваших намерениях относительно мадемуазель Добрэй, – продолжал он, – ваш отец удивился?
– Он был просто ошеломлен. Потом приказал мне тоном, не терпящим возражений, выбросить эту мысль из головы. Он никогда не даст согласия на наш брак, сказал он. Крайне уязвленный, я спросил его, чем ему не нравится мадемуазель Добрэй. Он так и не дал мне вразумительного ответа, туманно намекал на какую-то тайну, окружающую мать и дочь. Я отвечал, что женюсь на Марте, а прошлое ее матери меня не интересует. Тогда отец стал кричать, что вообще не желает больше обсуждать эту тему и что я должен отказаться от своей затеи. Такая ужасная несправедливость, такой деспотизм просто взбесили меня, особенно, может быть, потому, что сам он всегда был предупредителен с мадам Добрэй и Мартой и не раз говорил, что надо бы пригласить их к нам. Я совсем потерял голову, и мы всерьез поссорились. Отец кричал, что я целиком завишу от него, и тут, должно быть, я и сказал, что все равно сделаю по-своему, когда его не станет…
Пуаро вдруг перебил его:
– Значит, вы знаете, что говорится в завещании?
– Знаю, что половину своего состояния он оставил мне, а вторую половину – матушке, с тем чтобы после ее смерти я наследовал ее часть, – ответил молодой человек.
– Продолжайте же, – напомнил ему следователь.
– Потом мы кричали друг на друга, мы оба были уже в совершенно невменяемом состоянии, и тут я вдруг спохватился, что могу опоздать на поезд. Мне пришлось бегом бежать до самой станции. Поначалу я был вне себя от ярости, но вдали от дома гнев мой постепенно остыл. Я написал Марте о том, что произошло между мной и отцом, и ее ответ еще больше успокоил меня. Она писала, что мы должны быть стойкими и в конце концов отец перестанет противиться нашему браку. Нам надо проверить свое чувство и убедиться, что оно глубоко и неизменно. И когда мои родители поймут, что с моей стороны это не просто увлечение, они, конечно же, смягчатся. Разумеется, я не вдавался в подробности по поводу главной причины, которую выдвигал отец против нашего брака. Но скоро я и сам понял, что грубая сила – плохой помощник в таком деле.
– Что ж, перейдем теперь к другому вопросу. Скажите, мосье Рено, имя Дьювин вам знакомо?
– Дьювин? – повторил Жак. – Дьювин? – Он нагнулся и не спеша подобрал с пола нож, который прежде смахнул со стола. Он поднял голову и поймал на себе пристальный взгляд Жиро. – Дьювин? Нет, по-моему, незнакомо.
– Не желаете ли прочесть письмо, мосье Рено? Тогда, может быть, вам придут в голову какие-либо соображения насчет того, кто мог бы написать такое письмо вашему отцу.
Жак Рено взял письмо, быстро пробежал его, и краска залила его лицо.
– Оно адресовано отцу? – взволнованно спросил он. Голос его дрожал от возмущения.
– Да. Мы нашли письмо в кармане, в его плаще.
– А… – Он осекся, метнув взгляд на мадам Рено.
Следователь понял, что он хотел спросить, и ответил:
– Пока – нет. Не догадываетесь ли вы, кто автор письма?
– Нет, понятия не имею.
Мосье Отэ вздохнул:
– Невероятно загадочное дело. Ну что ж, отложим пока письмо. Итак, на чем мы остановились? Ах да, орудие убийства. Боюсь невольно причинить вам боль, мосье Рено. Я знаю, вы подарили этот нож вашей матушке. Очень печально… просто ужасно…
Жак Рено подался вперед. Его лицо, пылавшее, когда он читал письмо, теперь стало белым как мел.
– Вы говорите… отец был… был убит ножом из авиационной стали? Нет, невозможно! Это же маленький, почти игрушечный ножик!
– Увы, мосье Рено, такова горькая правда! Этот игрушечный ножик оказался прекрасным оружием. Остер как бритва, а черенок так удобно ложится в руку.
– Где он? Можно мне посмотреть? Он что, все еще в… теле?
– О нет, конечно. Его вынули. Вы действительно хотите посмотреть? Чтобы удостовериться? Что ж, это возможно, хотя мадам Рено его уже опознала. Мосье Бекс, могу я вас побеспокоить?
– Конечно. Я тотчас схожу за ним.
– Может быть, лучше проводить мосье Рено в сарай? – вкрадчиво предложил Жиро. – Он, вероятно, захочет увидеть отца.
Молодой человек содрогнулся и отчаянно замотал головой. Следователь, который всегда был не прочь досадить Жиро, ответил:
– Пока не надо… потом, может быть. Мосье Бекс, будьте так любезны, принесите сюда нож.
Комиссар вышел из гостиной. Стонор подошел к Жаку и стиснул его плечо. Пуаро поднялся и стал передвигать подсвечники, стоявшие не совсем симметрично, – они давно уже не давали ему покоя. Следователь снова и снова перечитывал таинственное любовное послание в надежде найти подтверждение своей первоначальной версии – убийство на почве ревности.
Вдруг дверь с грохотом распахнулась и в гостиную ворвался комиссар.
– Господин следователь! Господин следователь!
– Ну? В чем дело?
– Ножа там нет!
– Как это – нет?
– Исчез. Испарился. Стеклянная банка, в которой он лежал, пуста!
– Что? – закричал я. – Не может быть! Ведь сегодня утром я видел… – Слова замерли у меня на языке.
Все, кто был в гостиной, уставились на меня.
– Что вы такое говорите? – вскричал комиссар. – Сегодня утром?
– Я видел его там сегодня утром, – сказал я медленно. – Около полутора часов назад, если говорить более точно.
– Стало быть, вы входили в сарай? Где вы взяли ключ?
– Попросил у полицейского.
– И вы входили туда? Зачем?
Я замялся было, но потом решил, что самое лучшее, что я могу сделать, – это чистосердечно признаться во всем.
– Мосье Отэ, – заявил я, – я совершил серьезный проступок и теперь считаю своим долгом покаяться в нем и просить вашего снисхождения.
– Да говорите же, мосье.
– Дело в том, что, – начал я, ощущая непреодолимое желание провалиться сквозь землю, – я встретил девушку, мою знакомую. Ей очень хотелось увидеть все собственными глазами, и я… ну, в общем, я взял ключ и показал ей покойного мосье Рено.
– О! – воскликнул следователь вне себя от негодования. – Вы действительно совершили серьезный проступок, капитан Гастингс. Это грубейшее нарушение! Как вы могли на это решиться!
– Знаю, – смиренно сказал я. – И готов выслушать самое суровое осуждение.
– Надеюсь, не вы пригласили приехать сюда эту девушку?
– Конечно, нет. Я встретил ее совершенно случайно. Она англичанка, а сейчас живет здесь, в Мерлинвиле, но я об этом ничего не знал, пока сегодня утром нечаянно не встретился с ней.
– Ну, ладно, ладно, – сказал следователь, смягчаясь. – Конечно, это против всяких правил, но девушка, должно быть, молода и недурна собою. Ах, молодость, молодость! – меланхолически вздохнул он.
Но комиссар, менее романтическая личность, и не думал отступать:
– Но разве вы не заперли дверь на замок, когда уходили?
– В том-то и дело, – нехотя признался я. – Не могу этого себе простить. Моей приятельнице стало дурно, она чуть было не потеряла сознание. Я дал ей бренди с водой и настоял на том, чтобы проводить ее обратно в город. В волнении я забыл запереть дверь и спохватился, только когда вернулся на виллу.
– Стало быть, минут двадцать, по крайней мере… – проговорил комиссар медленно и не закончил фразы, ибо и так было ясно, что он думает по этому поводу.
– Совершенно верно, – сказал я.
– Двадцать минут, – многозначительно повторил комиссар.
– Прискорбно, – сказал мосье Отэ, снова становясь суровым. – Неслыханно!
Тут внезапно вмешался мосье Жиро:
– Вы считаете, что это прискорбно?
– Конечно.
– А я считаю, что превосходно, – заявил мосье Жиро.
Вот уж в ком не рассчитывал найти союзника!
– Вы говорите «превосходно», мосье Жиро? – переспросил следователь, искоса бросая на сыщика недоверчивый взгляд.
– Вот именно.
– Это почему же, позвольте полюбопытствовать?
– Потому что теперь нам известно, что убийца или его сообщник всего час назад еще находился здесь, рядом. Странно будет, если мы, зная это, не схватим его в самом скором времени. – Мосье Жиро говорил решительно и безапелляционно. – Он сильно рисковал, стараясь заполучить нож. Возможно, опасался, что на нем остались отпечатки пальцев.
Пуаро повернулся к Бексу:
– Вы ведь говорили, что их нет?
Жиро пожал плечами.
– Видимо, убийца не был в этом уверен.
Пуаро взглянул на него.
– Ошибаетесь, мосье Жиро. Убийца был в перчатках. Значит, он-то был уверен, что отпечатков на ноже нет.
– Я же не утверждаю, что нож взял сам убийца. Возможно, это был его сообщник, который про перчатки и не знал.
Помощник следователя собирал со стола бумаги. Мосье Отэ обратился к нам:
– Итак, мы свою работу выполнили. Может быть, мосье Рено, вы желаете, чтобы вам зачитали ваши показания. Я намеренно придерживался неофициального тона, насколько, разумеется, позволительно при судебном разбирательстве. Меня обвиняют в либерализме, но я готов снова подтвердить: мои методы оправдывают себя. Теперь это дело в руках нашего талантливого, нашего прославленного мосье Жиро. Тут уж он, без сомнения, покажет, на что способен. Право, я удивлен, что убийцы до сих пор гуляют на свободе! Мадам, позвольте еще раз выразить вам мои искренние соболезнования. Мосье, желаю вам всего наилучшего.
