Солнце припекало мне голову, а воображение все больше распалялось. Мне уже чудилось, что за мной неотрывно следят, наблюдают за каждым моим шагом. Вон тот старик, сидящий на бревнышке и притворяющийся спящим. Почему он вдруг открыл желтый слезящийся глаз и посмотрел в мою сторону? Почему следом за мной идет конопатый мальчишка в драной рубашке, чего ему надо? Зачем высунулась из открытого окна какая-то морда и уставилась на мою персону? Все, все здесь связаны какой-то тайной, состоят в одном заговоре. Все они — отрубленные головы Лернейской гидры, а самая главная голова — бессмертная — спрятана под Волшебным камнем. И их бесполезно рубить — они вырастут снова. Непроизвольно я ускорил шаг, а потом почти побежал, испытывая непонятный страх, словно в этот солнечный, жаркий день ледяные пальцы стали сжимать мое горло. Я чувствовал, что веду себя глупо, нелепо, но не мог остановиться.
Ноги вынесли меня за околицу, к водонапорной башне, и только тут, споткнувшись о какую-то корягу и упав, я замер, тяжело дыша, будто загнанный олень. Ко мне подошел какой-то невысокий человечек средних лет, с залысинами, оттопыренными ушами и разноцветными глазами: один серый, а другой — голубоватый, причем смотрели они в разные стороны. Я перевернулся на спину, с любопытством наблюдая за этим странным явлением природы.
— От кого это ты утекал? — спросил он, протягивая мне руку и помогая подняться на ноги. — Стырил что?
— А ты, наверное, Мишка-Стрелец, — догадался я. — Смотритель этой башни?
— Он самый. Давно тебя тут поджидаю.
— Зачем?
— Ну как же! Все, кто приезжает в Полынью, лезут на верхотуру и обозревают окрестности. С тебя два доллара. За бинокль отдельно — еще доллар.
— А если мне это неинтересно?
— Брось, не гнушайся. Залезешь — не оторвешься. Тебя еще придется оттуда метлой гнать.
— А почему тебя Стрельцом зовут?
— Я с детства сигареты стреляю. Угости папироской?
— Бери. Ладно, давай сюда бинокль. Погляжу, что за панорама такая.
Я нацепил на шею оптический прибор, отсчитал Мишке-Стрельцу рубли по курсу и полез по железной лестнице наверх. Там, на высоте примерно тридцати метров, находилась небольшая площадка, огороженная перильцами. Смотритель поднялся вместе со мной и встал рядом.
— Ну как? — выжидающе спросил он. — Здорово?
— Погоди ты! Я еще бинокль не отрегулировал.
Здесь было и в самом деле довольно интересно: весь поселок лежал передо мной как на ладони. Маленькие домики, словно игрушечные кубики, вросли в землю, а возле них суетились люди-муравьи. Слева расстилалось голубое озеро, по которому пробегали мелкие барашки волн, где-то в самом его центре покачивались три лодки, а к другому берегу подступала мохнатая и суровая рать елей и сосен. Прямо — там, где кончались дома, — начиналось болото, и оно тянулось на многие километры топкой слизью. Но были там и островки твердой суши, покрытые зеленой травой, а кое-где сиротливо стояли на своем посту чахлые деревца. Справа вилась узкая лента дороги, по которой я и пришел в Полынью из уездного городка N. Сейчас дорога была совершенно пустынна. Я вновь перевел бинокль на поселок и отыскал свой дом, подступавший к самому болоту. Затем посмотрел на соседний дом, где тетушка Краб копошилась в огороде. Словно почувствовав мой взгляд, она распрямилась, подняла голову и поглядела в сторону башни, приложив ладонь к бровям. Я стал наводить бинокль на другие объекты. Вон вышел из магазина милиционер Громыхайлов, нетвердо стоящий на копытах… Староста Горемыжный сидел в своей беседке, из которой торчали его длинные ноги… По улице торопливо шел доктор Мендлев, и стекла его очков блестели на солнце… Около кладбища застыли в соперничестве два храма — православный и тот, где читал свои проповеди Монк. Люди заходили и в церковь, и в этот уродливый «айсберг». Я увидел выскользнувшего из него пекаря Раструбова… За околицей, в кузнице, на минутку показалась кудлатая голова Ермольника: он глотнул воздуха и скрылся в черном проеме дверей… Неподалеку шествовал учитель с сыном Намцевича и охранником. В руках у мальчика был ворох цветов… А вот к ним присоединилась и Аленушка, и они пошли дальше все вместе. Учитель, Клемент Морисович, что-то объяснял им, показывая рукой на репейник… Сделав пол-оборота, я поглядел на особняк Намцевича. Он сидел там же, на балконе, а в руках у него был полевой бинокль, и он наводил его на меня. С минуту мы смотрели друг на друга через увеличительные стекла. Словно проводили разведку перед решающим поединком. Я весело помахал ему, и он точно так же ответил мне. Обмен любезностями состоялся. Рядом с Намцевичем, в кресле, застыло скульптурное изваяние — черноволосая красавица Валерия. Кто она? Кем ему приходится?.. Потом я отвернулся и вновь отыскал свой дом. Мне показалось что-то странное в его положении, что-то изменилось. Ну конечно! Минуту назад окно в мою комнату было закрыто, а сейчас оно распахнуто настежь. И там, в глубине, я увидел мелькнувшую тень. Какой-то человек находился в моей комнате… «Ну все! — подумал я. — Мне это надоело. Пора принимать самые решительные меры и делать облаву на незваных гостей. Какие бы силы им ни покровительствовали…» Способ выследить незнакомца я придумал давно и решил им воспользоваться в самое ближайшее время. Хотя, если разобраться, этот человек (или существо?) не причинял мне никаких неудобств, просто незримо присутствовал где-то рядом.
Закончив обзор, я вернул бинокль Мишке-Стрельцу, и мы спустились по лестнице вниз.
— Понравилось? — спросил он настороженно.
— Ничего кино, — сознался я. — Только звука нет.
— Ты, это, постой-ка… — произнес он, покосившись на шедшего мимо мужчину в малиновом берете. — Ты, я знаю, про деда своего все копаешь…
— Ну?
— Баранки гну… Есть у меня для тебя кое-что.
Мишка оглянулся, теребя в руках свою кепку. Он как-то мялся, не решаясь сказать. Словно боялся чего-то.
— Ну говори, раз начал.
— Я… эта… слышь, знаю, кто замочил старика.
— Кто? — Я почувствовал охватившую меня дрожь, мускулы напряглись, а глаза просто впились в лицо смотрителя. Губы его шевелились, он никак не мог собраться с духом.
— Ладно, — произнес он наконец. — Потом скажу. Вечером. Жди меня часикам к десяти к себе домой. Да закуску не забудь приготовить. Тогда и потолкуем.
— Хорошо! — согласился я, несколько разочарованный. — Приходи. Только обязательно.
— Ну так! — крикнул он мне вслед… И еще громче: — Водки бери не меньше литра!
— Буду ждать! — крикнул и я ему. И лишь потом подумал, что, наверное, напрасно мы обсуждаем наши дела столь громко…
Теперь мне захотелось посетить еще и проповедника Монка в его храме-капище. Поглядеть и послушать, о чем он толкует перед завороженными жителями Полыньи. Я не случайно назвал это уродливое здание айсбергом, по своему московскому опыту зная, что деятельность подобных сект видима лишь на одну восьмую часть; все остальное — скрыто от глаз непосвященных. Они начали вырастать на российской земле с середины восьмидесятых годов, как ядовитые грибы, обильно смачиваемые радиоактивными дождями. Впрочем, это явление расползалось по всему миру, приближая конец света.
Я открыл деревянные двери, взявшись за бронзовое кольцо, и ступил в полутемное помещение, где уже находилось несколько человек. И тотчас же громкий, чуть хриплый голос произнес:
— И вот еще один брат наш явился под сень Дома Радости, чтобы испить благоденственные капли из Чаши Жизни и Смерти! Приветствуем тебя, новый сподвижник нашей веры!
Я не сразу и сообразил, что Монк, стоявший на возвышении, окруженный четырьмя обритыми наголо служками в цветастых одеяниях, обращается именно ко мне. Он показывал на меня рукой, а в другой сжимал короткий жезл, с конца которого сыпались искры, наподобие бенгальского огня. Искрились и тонкие палочки, развешанные по стенам и углам помещения. Здесь пахло каким-то одурманивающим настоем трав, а лица собравшихся были как-то искажены, словно они преломлялись в амальгаме кривых зеркал.
— Привет, привет! — буркнул я довольно непочтительно. — Можете продолжать, вольно.
Монк постарался не заметить моей иронии, вновь обратившись к своей пастве, среди которой я заметил немало молодых людей. Была здесь даже Жанна — медсестра доктора Мендлева. Она отступила назад и отрокировалась ко мне, встав рядышком, почти касаясь моего плеча своей рыжей головкой. Ее зеленые глаза возбужденно блестели, будто только что она испытала плотское наслаждение.
— Я рада, что вы пришли, — шепнула она мне. — Вы не пожалеете. Это что-то… бесподобное.
— Вы уверены, Жанночка? — тихо сказал я. — Можно, я буду так вас называть? Не вешают ли вам лапшу на уши?
Она покосилась на меня, и я еще раз убедился в ее несомненной привлекательности: таких жгучих особ, способных сводить с ума неокрепших юношей, в средние века сжигали на кострах.
