И Джойс и ребёночек по-прежнему находились в отдельной палате — с подозрением на желтуху («Нет повода для беспокойства, мистер Гринуэй»), и Фрэнк в очередной раз вошёл в комнату под номером двенадцать. Почему он испытывал лёгкую робость — он и сам понять не мог; однако он прекрасно знал, что у него есть все поводы для продолжающихся опасений. Доктора твёрдо настаивали, чтобы он пока ничего не рассказывал об этом («Ваша жена ещё очень слаба, мистер Гринуэй»), Впрочем, она и так скоро узнает, просто не может не узнать. Однако он охотно согласился подыграть врачам, а сестра обещала предупредить каждого из навещавших Джойс («Послеродовый период очень сложен, мистер Гринуэй»). И ни одного номера «Оксфорд мейл», разумеется.
— Ну, как ты, любимая?
— Отлично.
— А маленький?
— Отлично.
Они расцеловались и скоро перестали стесняться.
— Приходил телевизионщик? Хотела тебя вчера об этом спросить.
— Пока нет, любимая. Но он всё починит — не бойся.
— Надеюсь. Долго я здесь не пробуду — ты это понимаешь?
— Да не беспокойся ты об этом телевизоре.
— А кроватку ты уже поставил?
— Повторяю: перестань волноваться. Ты должна скорее стать на ноги и присматривать за парнем — это всё, что от тебя требуется.
Она счастливо улыбнулась, и, когда он поднялся и обнял её одной рукой, она с любовью припала к его плечу.
— Забавно, не правда ли, Фрэнк? Мы приготовили имя только для девочки. Ведь мы были уверены, что это будет Девочка.
— Да-a. Хотя я думал… Что, если Саймон? Прекрасное имя, как тебе? Саймон Гринуэй — правда неплохо? Звучит Достойно. Понимаешь, что я имею в виду?
— Да. Видимо, да. Впрочем, для мальчика есть много чудесных имён.
— Например?
— В общем… Знаешь нашего соседа внизу, мистера Квина? Его зовут Николас. Хорошее имя, как тебе оно? Николас Гринуэй. Мне очень нравится, Фрэнк.
Пристально наблюдая за его лицом, Джойс могла поклясться, что возникло нечто такое. На мгновение она испытала приступ паники. Но он не мог знать. Это всё её виноватое сознание: она воображала Бог весть что.
В «Дон Кихоте» было довольно пустынно, когда они сели за столик в самом дальнем от стойки бара углу, и Льюис никогда ещё не видел, чтобы Морс проявлял столь очевидное равнодушие к пиву, которое он никак не мог допить, точно старая дева — рюмку домашнего вина на утреннике в церкви. Они сидели молча вот уже несколько минут, и первым нарушил молчание Льюис:
— Думаете, мы продвинулись в расследовании, сэр?
Морс, казалось, глубоко задумался над вопросом.
— Полагаю, да. Продвинулись.
— И уже есть какие-нибудь мысли?
— Нет, — солгал Морс. — Надо собрать побольше фактов, прежде чем заниматься гипотезами. Да… Послушай, Льюис, я хочу, чтобы ты пошёл и поговорил с этой, как там её, с домработницей. Знаешь, где она живёт?
Льюис кивнул.
— И можешь ещё позвонить миссис Джардайн — правильно? — владелице дома. Возьми мою машину: думаю, я пробуду в синдикате весь день. Вечером за мной заедешь.
— Вы хотите, чтобы я узнал что-нибудь особенное?..
— Господи Иисусе! Тебе сиделку не подать, чтобы сопли вытирала? Выясни всё, что сумеешь, чёрт тебя дери! Ты знаешь об этом деле столько, сколько я!
Льюис откинулся назад и ничего не сказал. На себя он сердился гораздо больше, чем на инспектора, и допивал свою пинту в молчании.
— Ну, тогда я поеду, сэр? И мне ещё хотелось бы заскочить домой, если вы не возражаете.
Морс сделал неопределённый жест, и Льюис поднялся, чтобы уйти.
— Дали бы вы мне ключи от машины.
Морс почти не прикасался к пиву, и со стороны казалось, что он с необычайным вниманием рассматривает пол у себя под ногами.
Миссис Фарт убирала первый этаж дома номер один по Пайнвуд-клоуз уже несколько лет, и для вереницы одиноких мужчин, снимавших комнаты у миссис Джардайн, она стала чуть ли не частью арендованной собственности. Большинство из них пребывали в поисках чего-то лучшего и редко останавливались надолго; но все они были довольно милы. Главным образом грязь скапливалась на кухне, и хотя она чистила и пылесосила остальные комнаты, её основной задачей являлась именно кухня, где она обыкновенно проводила полчаса, отмывая плиту, и ещё полчаса утюжила сорочки, нижнее бельё и носовые платки, то, что каждую неделю подвергалось стирке в ближней прачечной. Работа отнимала около двух часов в день — редко больше, а часто даже немного меньше. Но она всегда брала как за два часа, и никто из постояльцев никогда не возражал. Ей нравилось выполнять свои обязанности, когда никого не было дома. У Квина она работала по пятницам, с трёх до пяти.
Это по поводу бедного мистера Квина, догадалась она, пригласила войти и вкратце рассказала то, что знала. Обычно она заканчивала и уходила раньше, чем он возвращался с работы. Но в прошлую пятницу ей нужно было сходить в Кидлингтонский центр здоровья за мистером Фартом. У него был бронхит, и ему было назначено в тот день прийти на приём к доктору в половине пятого. Но погода так испортилась, что она велела ему оставаться дома. Поэтому пошла сама за новым рецептом для мистера Фарта, заглянула в аптеку и потом отправилась домой и выпила чаю. К Квину она пришла во второй раз примерно четверть седьмого и пробыла там около получаса, закончив глажение.
— Вы ведь ему оставляли записку, верно, миссис Фарт?
— Я подумала, что он будет беспокоиться, почему я не закончила.
— Это было около четырёх часов, вы сказали?
Она кивнула и вдруг разнервничалась. Бедный мистер Квин умер в пятницу вечером, сразу после её ухода, да?
— Мы обнаружили записку в мусорной корзине, миссис Фарт.
— А где же ещё, сэр? Он её, наверно, скомкал и выкинул.
— Разумеется, — Льюис поймал себя на мысли, что нуждается в участии Морса, но он прогнал эту мысль. Начали проклёвываться интересные идеи. — Вы оставили записку в гостиной?
— Да. На серванте. Я всегда там оставляю записки в конце месяца — отработав четыре недели, вот.
— Ясно. А можете вспомнить, машина мистера Квина была в гараже, когда вы вернулись?
— Нет, сержант, к сожалению. Шёл дождь, я ехала на велосипеде что есть мочи. Да и к чему мне заглядывать в гараж?
— Значит, вы не видели мистера Квина?
— Нет, не видела.
— Ясно. Ну ничего. Естественно, мы озабочены…
— Значит, вы думаете, что он умер в пятницу вечером?
— Нет, я ничего не говорил. Но если мы сумеем установить, в какое время он возвратился из офиса — это нам здорово поможет. На данный момент мы считаем, что он вообще не возвращался домой в пятницу вечером.
Миссис Фарт посмотрела на него с озадаченным видом.
— Зато я могу вам сказать, в котором часу он вернулся домой.
В комнате вдруг стало очень тихо, и Льюис поднял напряжённый взгляд, оторвавшись от своих записей.
— Повторите, что вы сказали, миссис Фарт?
— Да-да, сержант. Я оставила ему эту записку, и он её видел.
— Видел, говорите?
— Да, обязательно видел. Вы сами только что сказали, что нашли её в мусорном ведре.
Льюис погрузился в мягкий диван, и его возбуждение улеглось.
— Боюсь, он мог обнаружить вашу записку в любое другое время, миссис Фарт.
— Да нет же, вы не понимаете. Он видел записку перед тем, как я пришла во второй раз в четверть седьмого.
Льюис опять словно застыл и внимательно слушал.
— Видите ли, он оставил мне ответную записку, потому-то…
— Он оставил вам записку?
— Да. В ней говорилось, что он пошёл по магазинам, что-то наподобие. Я точно не помню — но что-то в этом роде.
— Значит, вы… — вновь начал Льюис, — вы оставили записку в четыре и возвратились в четверть седьмого, говорите?
— Верно.
— И вы думаете, что он заходил домой? Когда? Примерно в пять?
— Видимо, да. Обычно он приходит с работы приблизительно в это время.
А вы уверены, что записка предназначалась вам?
— О да. Он обратился ко мне по имени.
— А можете вы… Можете вспомнить точнее, что именно там говорилось?
— Вряд ли. Но вот что я вам скажу, сержант: она, может быть, сохранилась у меня до сих пор. Наверно, я положила её в передник. Я всегда ношу передник…
— Постарайтесь найти эту записку.
Пока миссис Фарт ходила на кухню, Льюис молился всем известным ему богам, чтобы они сжалились над ним, и, когда она вернулась и протянула ему маленький, сложенный вдвое листок бумаги, от облегчения у него закружилась голова. Он прочитал его с благоговейным трепетом друида, задумавшегося над священными руинами:
М-с Ф.
Ушёл за покупками — ненадолго. Н. К.
Короче не придумаешь, и это слегка озадачило Льюиса. Однако он не сомневался в огромной важности записки.
