Эту проповедь, как и предыдущую, Марджери за кончила чуть ли не на полуслове, фразой из «Песни песней»: «Ешьте, друзья, пейте; упивайтесь, о возлюбившие!» Она улыбнулась и отвесила аудитории легкий поклон.
— До субботы, друзья.
И исчезла.
Аудитория, казалось, не сразу заметила ее исчезновение. В зале не было слышно ни звука. Наконец публика очнулась, раздался гул голосов, началось движение; дамы «внутреннего кружка» Марджери, не впервые внимавшие откровениям своей госпожи, все же казались пораженными, нервно переглядывались, постепенно приходили в себя. Иным джентльменам среди публики явно стало тесно в своих одеяниях.
В выставленные корзины для сборов беспрерывно сыпались щедрые дары. Некоторые из активисток подхватили корзины и двинулись в толпу, но остальные, к моему удивлению, направились на выход. Я склонилась к уху Вероники:
— Сегодня чаепития не будет?
— Нет! — крикнула она мне, перекрывая галдеж публики. — Четверг! Сейчас объясню!
Вместе с людским потоком мы выплеснулись на улицу, протиснулись сквозь строй корзинщиков и лоточников, под фонарями дожидавшихся окончания службы, и остановились в некотором отдалении.
— Четверг, — напомнила я Веронике.
— Что — четверг? А, Марджери… Медитации… В четверг она уединяется и размышляет. До и после службы.
Я мгновенно попыталась представить себя на месте Марджери. Глубоко задумалась и вдруг поняла, что Вероника меня о чем-то спрашивает.
— Извини…
— Я спросила, чего бы ты хотела, плотно пообедать или слегка закусить?
— Нет-нет, не будем на ночь наедаться.
— Тогда зайдем в паб?
Мы зашли в ближайший паб, где, разумеется, уже сидел кое-кто из присутствовавших сегодня на богослужении в Храме. Они смеялись, веселились и вовсе не походили на смиренных прихожан обычного христианского храма. Мы уютно устроились за миниатюрным угловым столиком, заказав крохотные порции выпивки и соответствующего размера сэндвичи.
— Ну, как впечатление? — спросила Вероника.
Я внимательно вгляделась в ее глаза, но не заметила никакой иронии. И ведь эту невинную наивность не припишешь даже ее девической неопытности.
— Вне сомнения, самое странное богослужение на моей памяти, — ответила я, отщипнула кусочек сэндвича с сыром и в свою очередь задала вопрос: — Это ее обычная манера?
— Сегодня она несколько подавлена смертью Айрис. Марджери хотела посвятить этот вечер мемориальной службе, но миссис Фицуоррен категорически против. Ей не нравилась связь Айрис с Храмом, и она винит в смерти дочери Марджери.
— Даже так?
— Нет, пожалуй, я сильно преувеличиваю. Скажем иначе: она не готова делить скорбь семьи с посторонними. Марджери это понимает, но все равно обиделась. А ты бы не обиделась? Я видела ее первую реакцию. Она прямо вся пылала.
— Пожару б не было, — проворчала я. — Конечно, после такого накала сидеть и чаи распивать… Я бы на ее месте прогулялась по свежему воздуху.
— Она говорит, что медитации дают ей необходимую энергию, подкрепляют ее духовно и физически. Очень своеобразная личность.
— Без сомнения. А скажи, Марджери проводит такого рода медитации вместе с вами?
— Да, иногда бывает. Она называет это «обучение молчанием». Мы как бы слушаем Вселенную. Как говорит Марджери, «открываемся любви Господней». Ты спроси ее.
— Конечно.
— Когда ты хочешь с ней увидеться?
— Собиралась сегодня, но…
— Извини, мне нужно было сообразить и объяснить заранее. Я возьму, если не возражаешь, вот этот сэндвич с телятиной? Спасибо. Позвони завтра и договорись с Мари о времени.
— Обязательно. — Я подобрала последний треугольничек с чем-то непонятным, но по запаху напоминающим рыбу. Вероника сидела с сэндвичем в руке, и взгляд у нее был какой-то неуверенный.
— Выдающаяся женщина, — сообщила Вероника своему сэндвичу. Ее мохнатые брови сошлись на переносице. Я насторожилась. Она заметила и вспыхнула. — О, нет, ничего, пустяки… Я, видишь ли, однажды… Мне показалось… В общем-то ничего секретного, почему не рассказать… Раз я зашла в Храм довольно поздно. Устраивала в убежище женщину с двумя детьми. Хотела поговорить с Марджери, сразу ее не нашла, направилась дальше, в ее квартиру, думала у Мари спросить. Сунула голову в маленькую личную часовню Марджери, вижу — Мари там. Только я открыла рот, успела ее окликнуть, как она ко мне — прыг! Да за руку меня — хвать! И вон поволокла. Решительная особа. Она, конечно, преданная прислуга, Марджери за ней как за каменной стеной, но другим иной раз туго приходится. Я уперлась — в чем, мол, дело? Она на меня шипит: тихо, тихо, дескать, заткнись, убирайся, — и озирается. Я глянула — а там Марджери. Стоит на коленях, руки висят, голова запрокинута, рот приоткрыт — в трансе. Меня не видит, ничего не слышит. Мари выволокла-таки меня за дверь, но я успела оглянуться и заметила, как Марджери рухнула на пол, словно кукла-марионетка, которую срезали с ниток. Мари захлопнула дверь, заперлась и направилась к Марджери. Я слышала шаги. Не бегом, а обычным шагом. Я об этом никому не говорила, и Марджери тоже не говорила. Знает ли она, что я ее тогда видела? Это во вторник случилось.
Народ из паба разошелся, хозяин убирал с соседних столов и поглядывал в нашу сторону. Мы поставили пустые стаканы на стол и потянулись за своими пальто.
— Спасибо за доверие, Ронни.
— Ты не думаешь, что мне это померещилось?
— Нет-нет. Ни в коем случае.
Укладываясь в свою узкую койку, я размышляла о судьбе Майлза Фицуоррена, о мотивах Шерлока Холмса, о духовном мире Марджери Чайлд. Неспокойная выдалась ночь.
Пятница, 31 декабря — суббота, 1 января
Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью;
А учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии.
Послание 2-е Тимофею, 2; 11—12
На следующее утро я позвонила в Храм. Ждать пришлось долго, меня пару раз разъединяли, и наконец я услышала голос Мари, говорившей по-английски с жутким акцентом. Я перешла на французский, но она упрямо продолжала терзать язык Шекспира. К концу этой своеобразной беседы я узнала, что мисс Чайлд сегодня никак не сможет уделить мне более четверти часа, но что мисс Чайлд хотела бы посвятить беседе со мной более длительный период времени; таким образом, я получила приглашение отобедать с мисс Чайлд на следующий день, в субботу, в половине шестого. С прибавлением всех возможных любезностей я заверила Мари на языке Мольера и Расина, что нет для меня более желанного варианта и что я принимаю это приглашение.
Посидев перед телефоном еще с полминуты, я снова сняла трубку и попросила соединить меня с Оксфордом. Ожидая междугородного соединения, взяла утреннюю газету. В статье, посвященной убийству мисс Фицуоррен, в этот день упоминалось о рейде полиции в ночной клуб, результатом чего стало несколько скандальных задержаний. Несмотря на желание репортера подогреть интерес читателя, было ясно, однако, что ничего нового Скотленд-Ярд не обнаружил и не надеется обнаружить. Лишь социальный статус жертвы мешал делу немедленно кануть в Лету.
Тем временем меня соединили с Оксфордом, и пришлось потратить несколько минут, напоминая собеседнику об определенных обязательствах и одолжениях. Сообщив ему, что мне требуется, я пообещала позвонить через час. Холмс, конечно, послал бы в таком случае телеграмму, но я в вопросах мягкого шантажа предпочитаю личный контакт.
Завтрак — и снова к аппарату. Получив адрес и номер домашнего телефона еще одного абонента, я аккуратно записала их в блокнот, поблагодарила, повесила трубку. Так, теперь наденем шляпу, перчатки, проверим содержимое отощавшего кошелька… Улыбка и кивок консьержке, неимоверно тощей особе, еще раз напомнившей мне о плачевном состоянии кошелька… Неподалеку такси, но я решительно направляюсь к подземке. Благотворительность истощает ресурсы. Хватит изображать Гарун-аль-Рашида. Стоимость заказанного мною эльфам-портным на пять фунтов превышала все, что я скопила за три года обучения в Оксфорде. В понедельник — филантроп в обносках, в пятницу не хватает на такси, а в воскресенье — без пяти минут миллионер… во всяком случае, долларов у меня скоро будет в избытке.
В Оксфорде сквозь моросящий дождик я добралась по записанному в блокноте адресу. Приняли меня на диво любезно, несмотря на то, что помешала занятому человеку. Два с половиной весьма продуктивных часа — и я покидаю гостеприимный дом с длинным списком литературы и фамилий. Несколько часов в библиотеке Бодли, зарывшись в литературу, прах поколений на пыльных страницах. Бесцветный обед за пару шиллингов, снова страницы, страницы — тысячи страниц. На обрат ном пути беседа с коллегой по имени Дункан (если помните, у нас намечена совместная презентация в январе). За краткой беседой последовал еще один обед, более продолжительный и вдохновляющий. Вернувшись к себе на северную окраину, я еще немного почитала перед сном.
