— Еще двое — значит, уже шесть.
— Пру Пламмер.
— Семь.
— Скотты. Эрл беспомощен — уже пять лет не выходит из дому дальше крыльца. Старый Сет не только инвалид, но и слабоумный. А Дрейкли всего семнадцать. Остается Матильда. Ей придется заседать в суде, пока Джуди будит заботиться об инвалидах.
— Матильда Скотт — уже восемь.
— Ширы. — Судья почесал подбородок. — Элизабет — наша стенографистка, а Сэмюэл, надеюсь, войдет в жюри.
— Но это невозможно, — запротестовал Джонни. — Священник — один из присяжных в деле об убийстве первой степени? К тому же мистер Шир, вероятно, не верит в высшую меру наказания…
— А в этом штате, — улыбаясь, кивнул судья, — за убийство первой степени полагается смертная казнь. Разумеется, Сэмюэл Шир ее не одобряет. Моя проблема — убедить его воздержаться от высказывания подобных взглядов в суде. Если он будет помалкивать, возможно, нам удастся включить его в жюри.
— Девять. — Джонни покачал головой. — Трудно примириться с мыслью, что в этом процессе мы на стороне беззакония и беспорядка. Продолжайте.
— Ты увидишь гораздо худшее, прежде чем все закончится, — предупредил судья. — Кэлвин Уотерс. С Кэлвином другая проблема. Присяжный, у которого с трехлетнего возраста не все дома, нам подходит. Беда в том, что остальные тоже знают Весельчака Уотерса. Ну, выбора у них нет. Без Кэлвина мы не достигнем священного числа двенадцать. Кто остался? Нам нужно наскрести еще двоих.
— Как насчет старика на холме — Хоузи Леммона?
— Не пойдет. Хьюб уже посылал к нему Берни Хэкетта. Хоузи схватил свой дробовик и заявил, что не желает иметь ничего общего с судами и убийствами и что он ничего не знает и не хочет знать о гибели тетушки Фанни. Берни едва не получил заряд дроби в ногу.
— Тогда кто еще? Избелы! Вот вам и двенадцать!
— Не все так просто, как кажется, — вздохнул судья. — Конечно, Мерт и Сара, которой двадцать девять, вполне подходят для участия в жюри, а десять плюс два равняется двенадцати. Но не в данном случае. Из этих двух остается только один.
— В пятницу я обратил внимание, что гости тетушки Фанни держались в стороне от Сары и ее дочурки, — пробормотал Джонни. — Остальные ее не примут?
— Они бы ее приняли — тем более в такой ситуации. Но этого не допустит Мерт.
— Ее отец?
— Я не рассказывал тебе о Саре. Не могу придумать лучшей иллюстрации того, что нам противостоит. — Судья вздохнул снова. — Это произошло… да, Саре было девятнадцать… лет десять назад. Тогда Хилли, жена Мерта, была еще жива, а Сара была их единственным ребенком. Она была хорошенькой веселой девушкой, а не полинявшей половой тряпкой, какой ее видел ты.
Это случилось на Рождество. Коммивояжер из Нью-Йорка, торговавший галантереей, попал в снежную бурю, его машина сломалась, и он, ожидая, пока Питер Берри ее починит, и пока дорогу расчистят, остался здесь до начала Нового года. Кажется, он остановился в свободной комнате у Берри — разумеется, за плату. Из-за праздников Сара часто бывала в деревне на той неделе. А когда коммивояжер уехал, она уехала с ним.
— Сбежала?
— Вот именно. Мерт и Хилли были вне себя. Мало того что этот тип был ньюйоркцем, да еще с иностранной — во всяком случае, не англосаксонской — фамилией, так он еще был атеистом или притворялся им. Не сомневаюсь, что прохвост дурачил деревенщин. От его насмешек над религией у Мерта Избела изо рта шла пена. И с этим человеком сбежала его единственная дочь!
Но на этом неприятности не кончились. Примерно через год Сара вернулась домой. За это время она не прислала ни одного письма, и мы поняли почему. Сара вернулась с ребенком — Мэри-Энн — и без мужа. Она не видела этого типа уже несколько месяцев. Он обрюхатил ее и бросил, разумеется не собираясь на ней жениться.
— Грязный пес! — воскликнул Джонни.
— Не он один, — сказал судья. — Мерт Избел из той же породы.
— Что вы имеете в виду?
— Хилли умерла. Позор дочери, вспышки гнева супруга, сопровождавшиеся цитатами из Библии, и слабое сердце доконали ее. А Мерт с тех пор, как похоронил жену, не обратился ни с единым словом ни к Саре, ни к малышке.
— Вы шутите!
— Ну, ты же видел их вместе. Разве Мертон Избел хоть раз взглянул на Сару или на Мэри-Энн? Они живут в одном доме, Сара ведет хозяйство, готовит отцу еду, стелит ему постель, стирает носки, сбивает для него масло, отделяет сливки, помогает доить коров и работать в поле, а он притворяется, будто ее не существует вовсе. Невидимая женщина с невидимым ребенком.
— В Шинн-Корнерс все так к ней относятся? — резко спросил Джонни.
— Нет-нет, тут ты не прав. Здесь все ее жалеют — все, кроме Мерта. Для пуританина адюльтер всегда был серьезным преступлением, так как, подобно убийству, он подвергает опасности семью и общину. Но внебрачная связь — другое дело. Этот проступок вредит в основном тем, кто его совершает.
— К тому же он всегда был широко распространен, — заметил Джонни.
— Да, конечно. Помни, что пуританин — человек практичный. Он поддерживает статут, рассматривающий внебрачную связь как преступление, из принципа, но часто смотрит на нее сквозь пальцы, понимая, что в тюрьмах мира недостаточно места для подобных преступников. Нет, в этой борозде камень — Мерт Избел. Мы испытываем жалость к Саре и Мэри-Энн, но можем проявлять ее, только когда Мерта нет рядом. А такого практически не бывает. Он удовлетворяет свою злобу, не выпуская Сару из поля зрения. В церкви и в других местах, где они появляются вместе, мы игнорируем Сару и девочку, так как, если мы не будем этого делать, Мерт сделает их жизнь еще более невыносимой. А если ему перечить, он вполне способен впасть в бешенство. К тому же это его дочь и внучка, а в новоанглийской деревне не принято вмешиваться в семейные дела… Только тетушка Фанни всегда оказывала Саре и девочке особое внимание. Ее не заботило, видит это Мерт или нет. По какой-то причине Мерт побаивался старую тетушку Фанни. По крайней мере, он игнорировал проявление ее доброты к изгоям.
Теперь ты знаешь, почему Сара Избел не может участвовать в жюри. Мерт воспротивится. В жюри могут войти либо он, либо Сара, а из них двоих деревня, безусловно, выберет Мерта. Он глава семьи, налогоплательщик, владелец недвижимости и церковный дьякон.
Таким образом, у нас одиннадцать присяжных.
— Но больше никого не осталось, — сказал Джонни. — Или я о ком-то забыл?
— Нет, это все.
— Значит, вы собираетесь навязать им жюри из одиннадцати человек?
— Сомневаюсь, чтобы мне это удалось.
— Тогда что вы намерены делать?
— Ну, — промолвил старик, что-то рисуя в блокноте, — остаешься ты.
— Я?! — Джонни был изумлен. — Вы рассчитываете на меня в качестве двенадцатого присяжного?
— Ну, полагаю, ты не захочешь в это ввязываться…
— Но…
— Хотя это было бы удобно, — закончил судья.
— В каком смысле?
— Ты бы сидел среди этих людей, Джонни, видя и слыша все происходящее. А у меня был бы человек среди присяжных, которому я мог бы доверять.
— Возможно, в этом что-то есть, — признал Джонни.
— Значит, ты согласен? — Судья уронил карандаш. — Превосходно, Джонни! Даже если Сара Избел каким-то чудом станет двенадцатым присяжным, или Хоузи Леммон передумает, или Эрл Скотт потребует, чтобы его привозили в инвалидном кресле, я пристрою тебя как дублера — ты слышал, как я излагал причину для наличия тринадцатого присяжного.
— Но как я могу заседать в здешнем жюри? — возразил Джонни. — Я даже не житель этого штата. Они никогда не примут постороннего.
— Ты не совсем посторонний, Джонни, если носишь фамилию Шинн. В любом случае им придется тебя принять. Я говорил тебе, что знаю дюжину способов справиться со строптивой коровой? Вот один из них. — Судья открыл верхний ящик стола и достал два скрепленных бланка с отпечатанным на машинке текстом.
— Мошенник, — усмехнулся Джонни. — Вы все подготовили заранее. Что это такое?
— В том, что касается защиты конституционной демократии, я отъявленный плут, — сказал судья Шинн. — Это документ, касающийся недвижимости на западной границе моих владений — дома и десяти акров земли. Дом обычно сдается в аренду, но последний съемщик выехал два года назад, и с тех пор он стоит пустой. А это, — судья достал из ящика еще одну бумагу, — документ о продаже. По его условиям, я, Луис Шинн, продаю тебе, Джону Джейкобу Шинну, дом и десять акров земли за… какую сумму ты предлагаешь?
— В настоящий момент, — с усмешкой сказал Джонни, — на моем банковском счете четыреста пять долларов и тридцать восемь центов.
— За сумму в десять тысяч долларов в воображаемой валюте, а ты любезно подпишешь обязательство «продать» мне недвижимость назад на тех же условиях, когда все будет кончено. Не знаю, сколько законов я при этом нарушаю, — продолжал судья, — и сейчас меня это мало интересует. Когда приедет Энди Уэбстер, он засвидетельствует твою и мою подписи, а завтра утром мы первым делом отнесем документы в ратушу, где их засвидетельствует Берни Хэкетт в качестве секретаря деревенской корпорации, за что ты заплатишь ему четыре доллара. После этого ты станешь владельцем недвижимости в Шинн-Корнерс со всеми вытекающими отсюда правами, включая право участвовать в жюри присяжных. Ничто так не впечатляет янки, чем документ о владении землей. Более мелкие детали вроде срока проживания, неучастия в голосовании и так далее мы благополучно проигнорируем.
