— Здравствуйте, Мишель. Простите, что вчера я вас подвела. Не по своей вине, как вы догадываетесь.
Намек понятен. Он означает: «Мой старикашка был несноснее обычного». И сразу весь туман, сгустившийся в моей душе, рассеивается. Я весело принимаюсь за дело. Мы расставляем книги по порядку, клеим этикетки. Мы приятели. Как мне хочется, чтобы мы оставались приятелями. И не более того. И все же, после обмена ничего не значащими словами, меня охватывает беспокойство. Я иду приоткрыть дверь. Никого. Прислушиваюсь. Никакого шума.
— Мне показалось, что я слышу шаги. Мне бы вовсе не хотелось, чтобы нам помешали.
Я наблюдаю за выражением ее лица. Никакого признака испуга. Просто нечто похожее на искреннее удивление.
— Кто бы это мог сюда прийти? — говорит она.
Я не осмеливаюсь ответить: ваш муж. Впрочем, в данный момент все мои страхи, все терзавшие меня сомнения кажутся мне нелепыми. И чего только я вчера не напридумывал ради одного-единственного удовольствия — сделать себе больно. Мы расправляемся с авторами на «Б», «И», «Д». Писатели на «Е» и «Ф» отсутствуют. Буква Г. Жюльен Грин. Его «Дневник» заканчивается вторым томом.
— Какая жалость! — вскричала Люсиль. — А не смогли бы мы купить продолжение? Что за увлекательное чтение!
Меня смущает такая высокая оценка. Не то Люсиль глуповата, не то во мне сидит литератор?
— Если вас это интересует, я с удовольствием одолжил бы вам остальные тома.
— О! Спасибо, Мишель.
— Я даже могу сделать это не откладывая. Спустимся ко мне. Наша работа подождет.
Мы садимся в лифт. Стоим в кабине почти впритык. Стоит мне вытянуть губы, и я мог бы ее поцеловать, мелькнуло у меня в голове. Смеха ради. Ради игры. Что за восхитительная непристойность! Скользит раздвижная дверь. Я иду по коридору впереди Люсиль. Она останавливается.
— Я подожду вас тут, — шепчет она.
— Да нет! Пошли со мной. Чего вы боитесь?
Может, Рувр стоит и слушает за дверью. Может, он распахнет дверь. Она в нерешительности. Долг или же… Или же что? Любопытство. Внезапное желание узнать, как я обосновался. А еще — желание продлить эту волнующую минуту.
— Ну тогда давайте побыстрей, — бормочет она.
Мы ступаем бесшумно. Я открываю дверь перед Люсиль. Она замирает посреди кабинета и оглядывает все вокруг.
— Как много книг! — тихо произносит она.
— Подойдите. Не бойтесь. Тома Грина стоят вот тут.
Она смелеет, подходит к томам, которые я тщательно подобрал один к другому, готовясь к завершающему этапу своей жизни.
— Какой же вы начитанный, — оробев, произносит Люсиль. — А я читаю только те книги, которые отмечены премией в конце года, да легкие романы — например, Труайя, Себрона. О! А это что еще такое? Эрбуаз?
Она достает с полки два моих романа, открывает их на первой странице и читает, не веря своим глазам: Мишель Эрбуаз. Она вопрошающе поворачивается лицом ко мне.
— Это ваши сочинения?
— Да, мои. Я написал их давным-давно. Мне было… уже не помню точно… двадцать четыре или двадцать пять лет…
— А вы не дадите мне их почитать?
Она спрашивает так настойчиво, а я — я так радуюсь тому, что она натолкнулась на мои книги без всякого усилия с моей стороны, что больше не способен разыгрывать скромника.
— Возьмите, — просияв, говорю я. — Но при одном условии: не давайте их читать мужу. Пусть это останется нашим секретом.
— Обещаю вам, Мишель.
Она тронута, смущена, благодарна, восхищена. Она повстречала живого писателя! Не задавайся, старикан! Само собой, она повидала на своем веку немало других, но наверняка только издали, на этих светских встречах с читателями, на которые приходят снобы и раздают автографы. Здесь же, наоборот, перед ней редкая птица, которая, в виде исключительной привилегии, садится к вам на руку.
— Благодарю вас, — еще говорит она. — Я их не задержу. А где другие?
— Какие такие другие?
— А как же, ведь вы написали не только эти два романа?
— Да то-то и оно. У меня не оказалось времени продолжить… Моя профессия… мои обязанности… Но я вижу, мне придется описать вам всю мою жизнь.
Я рассмеялся, прежде всего потому, что мне было весело, а еще потому, что сказал себе: «Если ты, воспользовавшись обстоятельствами, раскроешь ей свое прошлое, она будет вынуждена раскрыть тебе свое, и тогда ты узнаешь… о Жонкьере!»
Я провожаю Люсиль до двери и в порыве доброй дружбы целую кончики ее пальцев.
— До завтра?
— До завтра, — отвечает она.
— Это правда?
— Обещаю.
Перехожу к ужину. Она явилась. Простое однотонное платье. В ушах бриллианты. Вильбер надулся. Он перехватил приветливую улыбку Люсиль, предназначавшуюся мне. Я так и чувствую, как он ощетинился и брюзжит про себя. Бессвязный разговор за столом. Люсиль неосмотрительна. Она невзначай назвала меня по имени. Тяжелый взгляд Вильбера, вначале направленный на нее, переходит на меня. Я неприметно толкаю локоть Люсиль. Я не решаюсь записать, что оба мы в игривом настроении, флюиды соучастия незримо перебегают от одного к другому. Заглотив лекарства, Вильбер уходит. Отделавшись от него, мы смеемся.
— Я дала маху, правда? — говорит она. — Ну и пусть! Я не обязана перед ним отчитываться. Знаете, Мишель, я начала читать вашу книгу «Полуночник». Откровенно говоря, я второпях прочла всего страниц сорок, потому что Ксавье непрестанно меня дергал.
— Вам понравилось?
— Очень.
— Спасибо.
— Почему вы перестали писать?
Я заказываю два кофе, чтобы иметь время подумать над ответом. Я стараюсь быть с нею предельно честным. Правда, и только правда.
— Из трусости, — отвечаю я. — По-моему, литература — занятие богемное. А мне хотелось зарабатывать много денег. Факт тот, что я заработал их много, но это не помешало мне стареть с пустыми руками.
Кончиком ногтя она соскребает со скатерти малюсенькое пятнышко и мечтательно повторяет: «С пустыми руками!» Я не стану петь ей старую песню о затонувших судах, выброшенных на берег, о расчлененных обломках кораблекрушения. К тому же она ждет не этого разговора. Она не была бы женщиной, если бы не желала узнать про мои любовные приключения. Поэтому я храбро приступаю к этой главе.
— Я женился, как все. Мою жену звали Арлетта.
— Она была хорошенькая?
— По-моему, да.
Люсиль нервно смеется.
— Вы в этом не уверены? Вы, мужчины, принадлежите к странной породе. А потом?
— У меня родился сын. Он не захотел работать в моем деле. И стал гражданским летчиком. Я много путешествовал. Он также. Кончилось тем, что мы потеряли друг друга из виду. Он женился в Буэнос-Айресе и вскоре разбился при катастрофе, оставив после себя вдову и ее сына — Жозе Иньясио.
— Мой бедный друг, — вздохнула она. — Как же это печально. Но ведь правда, что этот маленький Жозе служит вам утешением?
— Я не видел его ни разу в жизни. Я не был знаком и с его матерью. Аргентина такая далекая страна. Правда, время от времени я получаю письма.
— Сколько же ему сейчас?
— Значит, так — он родился в тысяча девятьсот пятьдесят шестом. Выходит, ему двадцать два года. Не знаю даже, каков род его занятий.
— А ваша жена?
— Моя жена бросила меня, — говорю я. — Она покинула меня, даже не предупредив.
— О! Как прискорбно!
Я оперся ладонью о ее руку; возможно, я уже ждал такого случая.
— Нет. Все это в прошлом. Теперь рана зарубцевалась. Я больше ничего не жду от жизни.
Фраза, подобная этой, никогда не бьет мимо цели. Я заранее знаю, что Люсиль полетит ко мне на помощь.
— Не говорите так! — вскричала она. — Жизнь все-таки не мачеха. При вашем таланте ничто и никогда не кончается.
— У меня нет больше желания писать. Для чего? Для кого? У меня даже не осталось друзей.
Я искоса подглядываю за ней. Как она отреагирует? Люсиль зарделась.
— Так говорить нелюбезно с вашей стороны, — бормочет она. — Правда, мы знакомы недавно, но все же послушайте: ведь я чуточку больше, чем просто знакомая! Я — ваша читательница. А вы это ни во что не ставите.
Мне следует незамедлительно воспользоваться своим выигрышным положением, и я приправляю правду ложью.
— Полноте, — парирую я. — Напротив, я высоко чту вашу дружбу. Я даже готов признаться… вот уже несколько дней я больше не ощущаю себя несчастным, о-о, по глупейшей причине… Здесь никто ко мне не проявлял внимания… пока не появились вы. В моем возрасте одного проявления интереса уже достаточно, чтобы озарить все существование.
Она решается, преодолевая смущение:
— Я понимаю вас. Да еще как. И как же верно, что уже малейшее проявление интереса…
Она не заканчивает фразы. Голос ее дрогнул. Вскочив с места, она сжимает сумочку под мышкой и буквально убегает. Готов поклясться, что она расплакалась в лифте, и эти слезы действуют на меня благотворно. Я захвачен и сам, но держу ее на крючке. Окончилась необходимость в признаниях и во всей этой замысловатой игре, предваряющей любовь. Ах, Люсиль! Как хорошо, когда тебе идет семьдесят шестой год! Как же ты была права, избавляясь от Жонкьера и тем самым избавляя меня от миражей! Смерть одного возвратила жизнь другому. Правда, есть Рувр, которого нам следует остерегаться. Но как мало нам ни отпущено судьбой — несколько взглядов за обеденным столом, несколько слов под носом у Вильбера и несколько свиданий в библиотеке или где-нибудь еще, — это начало новой жизни. Я прощаю тебе все, дорогая Люсиль. Люсиль, милая. В самом деле, ну почему я должен сдерживать себя и не упиваться словами, не предаться опьяняющей нежности после стольких лет безнадежного воздержания! Да здравствует предстоящая мне бессонная ночь! Я распахнул окно в парк, и чело мое касается звезд.
