В то время как несчастный оттирал свои любимые штаны, Боллмейер воспользовался общим замешательством, быстро приложил печать к приказу об освобождении и рассыпался, в свою очередь, в извинениях. Дело было сделано. Негодяй вышел, небрежно бросив сторожам камеры бумагу, подписанную и скрепленную печатью.
«Что возомнил о себе этот Уиллерс? — возмутился он. — Заставляет меня таскать его бумаги! Лакей я ему, что ли?»
Сторожа бережно подобрали пакет, и бригадир приказал отнести его по адресу в Мазас. Это был приказ немедленно освободить из тюрьмы Боллмейера. В тот же вечер он оказался на свободе.
Это был уже второй его побег. Арестованный за кражу Фюре, он бежал первый раз, засыпав перцем глаза сопровождавшему его конвойному, и в тот же вечер присутствовал во фраке и белом галстуке на премьере в «Комеди Франсез». Уже осужденный военным судом на пять лет каторги за кражу в полку, он едва не вышел из тюрьмы при помощи товарищей, спрятавших его в мешок с мусором. Неожиданно произведенная перекличка разрушила этот так хорошо задуманный план. Но я могу очень долго рассказывать о необыкновенных приключениях Боллмейера первого периода.
То граф де Мопа, то виконт Друэ д’Эрлон, граф де Моттевиль, граф де Бонневиль — элегантный, приятный игрок, законодатель мод, он объезжает курорты Биарриц, Экс-ле-Бен, Люшон, проигрывая по десять тысяч за вечер, окруженный красивыми женщинами, у которых пользуется большим успехом. В полку в него влюбилась, к счастью платонически, дочь командира полка! Теперь вам ясно, что это за личность? Вот этого-то человека и должен был победить Рультабий!
Мне подумалось, что я уже достаточно познакомил Эдит со знаменитым разбойником. Она слушала меня в глубоком молчании, которое, в конце концов, встревожило меня, и тогда я, наклонившись к ней, увидел, что она заснула. При таком отношении к моим рассказам у меня могло, казалось, сложиться не бог весть какое мнение об этой особе. Но так как она позволила мне любоваться ею, сколько мне хотелось, результатом стало, наоборот, чувство, которое я позже тщетно старался изгнать из своего сердца.
Ночь прошла спокойно. Наступивший день я встретил с глубоким вздохом облегчения. Тем не менее Рультабий отпустил меня спать только в восемь часов утра, отдав все распоряжения на текущий день. Он уже был среди призванных им рабочих, которые вовсю трудились над исправлением бреши в башне В. Работы велись так быстро и добросовестно, что форт Геркулес к вечеру того же дня был герметично закрыт со всех сторон. Сидя утром того же дня на толстом бревне, Рультабий начал зарисовывать в свою книжку план замка. Подсмеиваясь над усилиями, которые я, устав от бессонной ночи, предпринимал, чтобы не закрыть слипавшихся глаз, он сказал мне:
– Видите ли, Сенклер, глупцы могут подумать, что я укрепляюсь, чтобы защищаться. Это правда лишь отчасти, потому что я укрепляюсь, главным образом, для того, чтобы рассуждать. И если я и заделываю все бреши, то чтобы Ларсан не проник через них. Я не мог бы рассуждать, например, в лесу! В лесу невозможно сосредоточиться! А в запертом замке — другое дело! Если вы внутри и к тому же вы не сумасшедший, то и ваш разум находится при вас!
– Да-да! — повторял я, кивая. — Вы непременно во всем разберетесь…
– На этом, — подытожил он, — отправляйтесь-ка спать, мой друг, потому что вы спите на ходу.
Глава IX
Неожиданное прибытие Старого Боба
Когда около одиннадцати часов утра старуха Бернье по приказанию Рультабия постучала в мою дверь, я в первую очередь поспешил к окну. Утро было бесподобно, и море так прозрачно, что солнечный свет пронизывал его насквозь, освещая подводные рифы, водоросли и все морское дно. Ментонский берег обрамлял гладь моря цветущей рамкой. Виллы Гаравана, белые и розовые, казалось, появились на свет в эту ночь. Полуостров Геркулес, как огромный букет, плавал на поверхности вод, даже древние камни и те благоухали.
Никогда еще природа не казалась мне более нежной, приветливой, любящей и в особенности достойной любви. Ясный воздух, нежные очертания берега, томное море, подернутые голубой дымкой горы — вся эта картина, которая для меня, жителя Севера, была совсем непривычна, навевала грезы о ласке. Вдруг я заметил человека, который хлестал какой-то палкой по поверхности моря. Негодяй, казалось, был вне себя от ярости. Я не мог понять, что заставило его так разозлиться на морскую воду, но у него, наверно, был какой-нибудь серьезный повод для неудовольствия, так как он не переставал наносить удары, вооружившись огромной хворостиной и стоя в маленькой лодочке, которую, дрожа, направлял веслом мальчуган. При этом незнакомец поднимал тучу брызг, к безмолвному негодованию нескольких иностранцев, столпившихся на берегу. Но, как это всегда бывает в тех случаях, когда никому не хочется вмешиваться в то, что его не касается, ни один из них не выражал свой протест. Что могло возмутить этого дикаря? Быть может, само спокойствие моря, которое сейчас же восстанавливалось вновь, на миг нарушенное святотатством этого безумца.
Мои наблюдения были прерваны появлением Рультабия, который сообщил мне, что завтрак будет в двенадцать. Он весь вымазался в известке. Одной рукой он опирался на деревянный метр, а другой поигрывал отвесом. Я спросил его, заметил ли он человека, хлеставшего по воде хворостиной. Рультабий ответил, что это Туллио, который по-своему загоняет в сети рыбу, пугая ее. Тогда я понял, почему местные жители называли его Морским Палачом.
Рультабий сообщил мне, между прочим, что утром он расспросил Туллио о человеке, которого тот возил накануне вечером вокруг полуострова Геркулеса. Туллио сказал, что человека этого он не знает; тот сел в лодку в Ментоне, заплатив рыбаку пять франков, чтобы он высадил его у мыса возле Красных Скал.
Я быстро оделся и присоединился к Рультабию. К завтраку должен был приехать новый гость — старик Боб. Некоторое время его ждали и не садились за стол, но, так как его все не было, в конце концов решили завтракать без него на цветущей террасе круглой башни Карла Смелого.
Великолепный дымящийся буйабес [18], принесенный из ближайшего ресторана и поданный под лучами теплого солнца, поднял нам настроение не меньше, чем все предосторожности Рультабия.
И правда, Ларсан был не так для нас страшен при блеске яркого солнца, сиявшего на чистом небе, чем при бледном свете луны и звезд. Ах! Как быстро забывает и как легко поддается впечатлению человек! Стыдно сказать: мы очень легкомысленно и гордо — во всяком случае я говорю за себя и за Артура Ранса, а также, разумеется, и за Эдит — подсмеивались над нашими ночными страхами… когда появился старый Боб. Нужно сказать, что его появление окончательно развеяло все наши мрачные мысли. Я никогда не видел более комичную фигуру, чем Боб, разгуливавший на ослепительном весеннем солнце в высоком черном цилиндре, черном сюртуке, черном жилете, черных брюках, черных очках, с седыми волосами и розовыми щеками. Да-да, мы от души посмеялись за завтраком на террасе круглой башни Карла Смелого. И старый Боб смеялся вместе с нами.
Что же делал старый ученый в форте Геркулес? Пожалуй, пора рассказать об этом читателю. Как он решился покинуть и свои американские коллекции, и свои работы, и свои чертежи, и свой музей в Филадельфии? Читатель не забыл еще, быть может, что Артур Ранс у себя на родине уже считался многообещающим френологом [19], когда его несчастная любовь к мадемуазель Станжерсон внезапно внушила ему отвращение к науке. Но после женитьбы на мисс Эдит, побуждаемый ею, он почувствовал, что с удовольствием отдастся науке вновь.
Во время их путешествия по Ривьере, осенью, предшествующей описываемым событиям, много шума вызвали новые открытия господина Аббо в Красных Скалах. В течение долгих лет, еще с 1874 года, ученые были заинтересованы человеческими останками, найденными в пещерах и гротах Красных Скал. Жюльен, Ривьер, Жирарден, Делезо приехали сюда и вскоре произвели сенсацию, установив, что первые люди жили в этом месте в доледниковый период. Правда, существование человека в посттретичный период [20] было доказано уже давно, но так как этот период, по мнению ученых, продолжался двести тысяч лет, то было интересно точнее определить время появления человека. Раскопки в Красных Скалах не прекращались и приводили ко все более удивительным открытиям. Однако лучший грот, Большая Барма, как его называли местные жители, оставался неприкосновенным. Это была собственность господина Аббо, державшего ресторан недалеко оттуда на морском берегу. Аббо решил, в свою очередь, начать раскопки в принадлежавшем ему гроте. И вот в обществе распространились слухи, что он нашел в Большой Барме необыкновенные человеческие кости, целые скелеты, превосходно сохранившиеся в железистой почве, современной мамонтам начала посттретичнго периода или даже конца третичного.
