Конечно, эту дьявольскую смесь следовало испытать. Я не случайно попросил пригласить городового второго участка, поскольку дом, где живут Аветисовы, относится ко второму полицейскому участку. И городовой подтвердил, что несколько дней назад на Армянской улице странным образом сдохли кошки.
Вы успели заметить, что в столовую ко мне все посетители заходили по одному. Надев кожаные перчатки, я вручал вошедшему распечатанное письмо, ранее вскрытое погибшим, с уже вложенным туда моим безобидным листком, якобы для того, чтобы прочесть его содержимое. Понятно, что для этого его надо было вынуть из конверта. Побоялся выполнить это только один человек… Внук убиенного, один из лучших учеников мужской гимназии по химии и биологии. Парень не предполагал, что его любимый пес лизнет выпавшее из рук старика письмо. Все видели, как горько оплакивал Гриша любимую собаку, именно собаку, а не своего деда, в случае смерти которого внук оставался единственным прямым наследником всего состояния. Если, конечно, не было бы завещания или дарственной в пользу третьего лица, например Изольды Генриховны, — закончил монолог Ардашев и поймал на себе чей-то пристальный ненавистный взгляд. Он повернулся. В упор, не отрываясь, сжимая кулаки, на него смотрел Гриша. Его маленький, чуть заостренный нос, удерживающий окуляры толстых очков, делал его похожим на озлобленного крысенка.
…На суде подросток объяснил, что, получив наследство, он надеялся вылечить свою безумную мать в одной из швейцарских клиник.
Совершенно СЕКРЕТНО № 2/237 от 02/2009
Приказчик из книжной лавки Савелий Пахомов опаздывал на работу. Выпавший за ночь снег остановил и без того неспешную жизнь губернского города. До угла Николаевского проспекта и Варваринской улицы, где располагался популярный среди гимназистов и учащихся реального училища магазин «Читальный город», если поторопиться, можно было поспеть минут за десять-пятнадцать. Утром, перед открытием, у дверей уже толпились нетерпеливые покупатели. Опоздание могло стоить молодому человеку места.
Хозяин книжной лавки, известный в Ставрополе присяжный поверенный Клим Пантелеевич Ардашев, цены на свой товар распорядился установить самые умеренные, чем снискал уважение местной просвещенной общественности.
Савелий шел привычным маршрутом по улице Ясеновской и, не дойдя саженей двадцати до бывшей аптеки Минца, от неожиданности вздрогнул — из открытой форточки в окне сложенного из тесаного ракушечника дома раздался страшный женский крик: «Помогите! Помогите!»
Ни минуты не раздумывая, юноша рванул на себя ручку парадной двери, оказавшейся незапертой, и попал на широкую площадку, куда, в свою очередь, выходили две другие двери, одна из которых была приоткрыта. Он вошел в комнату, по-видимому, служившую хозяевам кабинетом. В воздухе витал запах дорогих духов, а в тусклом свете настольной керосиновой лампы, спиной к вошедшему, в черном кожаном кресле сидел мужчина, облаченный в лиловый атласный халат. Седая голова упала на крышку письменного стола.
— Извиняюсь, я услышал крик и вошел… — бормотал испуганный молодой человек. — Вам плохо?
Ответа не последовало. В доме стояла гробовая тишина. Сава подкрался ближе и, почти не дыша, аккуратно, откинул корпус незнакомца назад. И тут же отпрянул: из уголка рта стекала струйка крови, а в груди торчал нож с диковинной рукоятью.
Человек сидел за дубовым столом, с покрытой зеленым сукном столешницей, сплошь залитой чернилами, вытекшими из опрокинутого письменного прибора. Уже немного подсохшая темная лужа имела с одной стороны правильную прямоугольную форму. Тут же лежал лорнет.
Настольный прибор состоял из чернильницы с серебряной крышечкой, массивного пресс-папье с резной ручкой, стакана для карандашей из черного мрамора, отделанного серебром, и календаря в форме Московского Кремля, с колесиками, вращающими числа и дни недели. В окошках значилось: среда, 29 февраля, 1908.
Из-за стоящей у стены плотной ширмы раздался шорох. Молниеносно бросившись за нее, Савелий увидел распахнутый пустой сейф, на тяжелую дверцу которого сел огромный, пестрый, как костюм клоуна, попугай, который, завидев человека, заорал, хлопая крыльями: «Помогите!» Одновременно, видимо, сквозняком, захлопнуло дверь в кабинете и послышался, легкий поворот ключа. Обезумев от страха, приказчик кинулся назад, ухватился за массивную медную ручку, начал трясти, но дверной замок не поддавался. Боковая дверь в проходную комнату тоже оказалась запертой.
«Попал, как кур во щи», — вертелось в голове. Почему-то вспомнилась мама, ее добрая улыбка и вкусные блины на масленицу. Савелию захотелось расплакаться, уткнуться лицом в ее пахнувший печеным тестом и ванилью фартук и, как в детстве, найти там спасенье и защиту.
Внезапно послышались шаги, возбужденные голоса, поворот ключа в замочной скважине; в дверном проеме показались какие-то люди и городовой, вооруженный большим пистолетом. Не опуская ствола, «фараон» грозно приказал:
— Отойти к стене. Сесть на стул и не двигаться.
— Я ни в чем не виноват… Я шел на работу… Прошу известить моего хозяина, адвоката Ардашева, Клима Пантелеевича, — шмыгая носом, лепетал молодой человек.
— До прихода сыскной полиции никому ничего не трогать, — продолжал распоряжаться блюститель порядка, обращаясь к дворнику, истопнику, кухарке и горничной.
Только попугай не обращал ни малейшего внимания на строгие указания полицейского чина — перелетал с место на место и горланил заученные ранее слова: «Помогите!», «Поедем к актрисам!», «Всем шампанского!»
По прошествии получаса к злосчастному дому прибыл начальник сыскной полиции Ефим Андреевич Поляничко со своим заместителем, а также фотограф и врач. Сразу за ними в комнату вошел Ардашев и с молчаливого согласия полиции вполголоса побеседовал с задержанным приказчиком, после чего незаметно начал осматривать помещение.
Дом фасадом выходил на улицу и имел четыре больших комнаты с высокими, в пять аршин, потолками, пристройку для прислуги, подвал с ледником и деревянный каретный сарай. С кабинетом соседствовала столовая, оттуда можно было пройти в гостиную и затем в спальню. Прямо на улицу выходили большие окна трех смежных комнат. Только кабинетное окно смотрело в сад.
Помещение для прислуги представляло собой небольшую пристройку, поделенную на две части, каждая со своим входом. В одной, совсем маленькой, жила горничная — двадцатипятилетняя Вероника Лошкарева, в другой — истопник, пятидесятилетний Фрол Евсеевич Матюхов, с моложавой и бойкой кухаркой Авдотьей.
Каждый занялся своим делом. Поляничко допрашивал приказчика, фотограф делал снимки, доктор извлек из бездыханного тела нож, заместитель, действуя по циркуляру, собрал у прислуги паспорта и допрашивал горничную, кухарку, истопника и дворника. Только адвокат успевал присутствовать всюду одновременно, и, похоже, это ему удавалось.
Горничная в это время рассказывала, что она собиралась с утра протереть пыль на книжных полках кабинета. Подошла, приоткрыла дверь и увидела, как незнакомый молодой человек склонился над хозяином, чья рука безжизненно свисала к полу. Испугавшись, она закрыла дверь на ключ, выбежала на улицу, стала кричать и звать на помощь. Почти сразу прибежали истопник Фрол Евсеевич и кухарка. Как Вероника пояснила, Фрол с топором ринулся к двери кабинета, чтобы не дать злоумышленнику уйти.
По словам истопника, накануне вечером он, как обычно, затопил во всех трех смежных комнатах печи и камин в кабинете.
— Они, ваше благородие, беспокоились, чтобы утром я золу из камина выгреб. Должен, говорит, один человек важный визит нанесть, — немного волнуясь, вполголоса, теребя полы старого поношенного сюртука, изъяснялся Фрол, — не люблю, говорит, когда в камине зола, она потом на книги садится. Я поутру дров наколол и думал в дом идти, слышу — кричит ктой-то, потом вот Верка, горничная, вылетает и меня кличет, я с топором так и прибежал, быстрей к двери и давай стеречь его, окаянного, пока городовой не прибыл.
Допрошенная Авдотья рассказала, что рано-рано ушла на Нижний базар, что на Казанской площади, и принесла набитую продуктами корзину. Почти уже приготовила завтрак, чтобы подать к восьми, как требовал хозяин. А тут переполох. Еще добавила, что владелец дома жил бобылем, но «до женского полу был особенно охоч».
Ключи от комнат хранились у горничной, но пользовались ими все по надобности.
Спустя час тело антрепренера местного театра Якова Модестовича Веселухина на больничной карете было отправлено в морг.
— А нож, господа, зашел неглубоко, но до сердца достал, что и явилось причиной мгновенной смерти. Узкое и тонкое лезвие — штука опасная. Да, тут на нем надпись, по-моему, на итальянском: «Chela mia ferita sia mortale!» И узоры на костяной ручке с изображением головы. Что сие означает? — рассуждал вслух доктор.
