— Чего же? — спросил Крэй.
— Доказательств против себя, — сказал отец Браун.
Он еще не кончил фразы, когда полковник вскочил на ноги, глядя на него встревоженным взором.
— Ах ты, вот это правда! — вскричал он. — Они твердят мне, что вор хотел украсть серебро. И она, — он указал на Одри, хотя священник понял и без того, о ком идет речь, — и она говорит мне, что жестоко стрелять в бедного безобидного вора и обижать бедных безобидных индусов… А я ведь был веселым… таким же веселым, как Пэтнем!
Он помолчал и начал снова:
— Вот что, я вас никогда не видел, но рассудить все это попрошу вас. Мы с Пэтнемом вместе служили, но я участвовал в одной операции, на афганской границе, и стал полковником раньше других. Мы оба были ранены, и нас отправили домой. Одри была тогда моей невестой, она тоже ехала с нами. В дороге случились странные вещи. Из-за них Пэтнем требует, чтобы мы расстались, и она сама в нерешительности… а я знаю, о чем они думают. Я знаю, кем они меня считают. И вы это знаете.
А случилось вот что. Когда кончился наш последний день в большом индийском городе, я спросил Пэтнема, можно ли купить мои любимые сигары, и он показал мне лавочку напротив дома. «Напротив» — туманное слово, если один мало-мальски пристойный дом стоит среди пяти-шести хижин. Должно быть, я ошибся дверью, поддалась она туго, внутри было темно и, когда я повернулся, она за мной захлопнулась с лязгом, словно кто-то задвинул несколько засовов. Пришлось двигаться вперед. Я долго шел по темным коридорам. Наконец я нащупал ногой ступеньки, а за ними была дверь, изукрашенная — это я понял на ощупь — сплошной восточной резьбой. Я открыл ее не без труда, и попал в полумрак, где маленькие светильники лили зеленоватый свет. В этом свете я смутно разглядел ноги или пьедестал какой-то большой статуи. Прямо передо мной возвышалась истинная глыба, я чуть не ударился об нее, и понял, что это — идол, стоящий спиной ко мне.
Судя по плоской головке, а главное — по какому-то хвосту или по отростку, идол этот не очень походил на человека. Отросток, словно палец, изогнутый кверху, указывал на символ, вырезанный в каменной спине. Я не без страха попытался разобрать, что это за символ, когда случилось самое страшное. Бесшумно открылась другая дверь, и вошел темнолицый человек в черном костюме. Губы его изгибались, кожа была медная, зубы — ярко-белые; но больше всего ужаснуло меня, что он одет по-европейски. Я был готов увидеть пышно одетого жреца или обнаженного факира.
Но это как бы значило, что бесовщина завладела всем светом. Так оно и оказалось.
«Если бы ты видел обезьяньи ноги, — сказал он мне, — мы были бы милостивы к тебе — пытали бы, пока ты умрешь. Если бы ты видел лицо, мы были бы еще милостивей, и пытали бы тебя не до смерти. Но ты видел хвост, и приговор наш суров. Иди!»
При этих словах я услышал лязг засовов. Они открылись сами, и далеко за темными проходами распахнулась дверь.
«Не проси о пощаде, — говорил улыбающийся человек. — Ты обречен на свободу. С этой поры волос будет резать тебя, как меч, воздух жалить, как змея. Оружие вылетит на тебя ниоткуда, и ты умрешь много раз».
Крэй замолчал, отец Браун опустился на траву и принялся рвать ромашки.
— Конечно, здравомыслящий Пэтнем посмеялся надо мной, — снова заговорил полковник, — и стал сомневаться, в своем ли я уме. Я вам расскажу всего три вещи, которые потом случились, а вы судите, кто из нас прав.
Первый случай произошел в индийской деревне, на краю джунглей, за сотни миль от храма и от города, и от тех обычаев и племен. Я проснулся посреди ночи, в полной тьме, и лежал, ни о чем не думая, когда моего горла коснулось что-то тонкое, как волос. Я вздрогнул и, естественно, вспомнил слова в храме. Потом я встал, зажег свет, посмотрел в зеркало и увидел на шее полоску крови.
Второй случай произошел в гостинице, в Порт-Саиде. Я проснулся и почувствовал — нет, иначе не скажешь: воздух жалил меня, как змея. Мучился я долго, бился головой об стену, пока не пробил стекло и, скорее, вывалился, чем упал в сад. Бедному Пэтнему пришлось заволноваться, когда он нашел меня без чувств в траве. Но я боюсь, что испугало его «состояние моей психики», а не то, что со мной случилось.
Третий случай произошел на Мальте. Мы жили в замке, окна наши выходили на море, оно подступало бы к подоконникам, если бы не белая голая стенка. Снова я проснулся, но было светло. Светила полная луна, когда я подошел к окну, и я увидел бы птичку на башне или парус на горизонте.
На самом деле я увидел, что в воздухе кружит сама собой какая-то палка. Она влетела в мое окно и разбила лампу у самой подушки, на которой я только что лежал. Это было странное оружие, такими палицами сражаются многие восточные племена. Но в меня ее метал не человек.
Отец Браун положил на траву недоделанный венок, и встал.
— Есть у майора Пэтнема, — спросил он, — восточные диковинки, идолы, оружие? Я хотел бы на них поглядеть.
— Да, есть, хотя он их не особенно любит, — ответил Крэй. — Пойдемте, посмотрим.
По пути, в передней, они увидели мисс Уотсон, которая застегивала перчатки, собираясь в церковь, и услышали голос майора, обучавшего повара поварскому искусству. В кабинете хозяина они встретили еще одного человека, который как-то виновато оставил книгу, которую листал.
Крэй вежливо представил его как доктора Омана, но по его изменившемуся лицу Браун догадался, что они — соперники, знает о том Одри или нет. Священник и сам понял его предубеждение, и строго сказал себе, что надо любить даже тех, у кого острая бородка, маленькие руки и низкий, хорошо поставленный голос.
По-видимому, Крэя особенно раздражало, что доктор Оман держит молитвенник.
— Вот не знал, что и вы этим увлекаетесь, — резко сказал он.
Оман не обиделся и засмеялся.
— Да, это бы мне больше подошло, — сказал он, кладя руку на большую книгу. — Справочник ядов. Но для церкви он великоват.
— Откуда эти штуки, из Индии? — спросил священник, явно стремившийся переменить тему.
— Из разных мест, — отвечал доктор. — Пэтнем служит давно, был и в Мексике, и в Австралии, и на каких-то островах, где есть людоеды.
— Надеюсь, стряпать он учился не там, — сказал Браун, глядя на странные предметы, висевшие на стене.
Тот, о ком они беседовали, сунул в дверь веселое, красное лицо.
— Идем, Крэй! — крикнул он. — Завтрак на столе. А для вас, святош, уже звонят колокола.
Крэй пошел наверх переодеться. Доктор Оман и мисс Уотсон двинулись вниз по улице, и Браун заметил, что врач дважды оглянулся, а потом даже выглянул из-за угла.
«Он там быть не мог… — растерянно подумал священник. — Не в этой же одежде! А может, он побывал там раньше?»
Когда отец Браун общался с людьми, он был чувствителен, как барометр; но сегодня он больше походил на носорога. Ни по каким светским правилам он не мог остаться к завтраку, но он остался, прикрывая свою невоспитанность потоками занятной и ненужной болтовни. Это было тем более странно, что завтракать он не стал. Перед майором и полковником сменялись замысловатые блюда, но он повторял, что сегодня — пост, жевал корку и даже не пил воды, хотя налил полный стакан. Однако говорил он много.
— Вот что! — восклицал он. — Я приготовлю вам салат!
Сам я его не ем, но делать умею! Салатные листья у вас есть…
— К сожалению, больше нет ничего, — сказал благодушный майор. — Горчица, уксус и масло исчезли вместе с судком.
— Знаю, знаю, — отвечал Браун. — Этого я всегда боялся. Потому я и ношу с собой судки. Я так люблю салат.
К удивлению остальных, он вынул из кармана перечницу и поставил на стол.
— Не пойму, зачем вору горчица, — продолжал он, извлекая горчицу из другого кармана. — Для горчичника, наверное… А уксус? (И он вынул уксус.) А масло? (И он вынул масло.)
Болтовня его на миг прервалась, когда он поднял глаза и увидел то, чего никто не видел: черная фигура стояла на ярком газоне и глядела в комнату. Пока он глядел на нее, Крэй вставил слово:
— Странный вы человек, — сказал он. — Надо бы послушать ваши проповеди, если они так же занятны, как ваши манеры. — Голос чуть изменился, и его шатнуло назад.
— Проповедь есть и в судке, — серьезно сказал отец Браун. — Вы слышали о вере с горчичное зерно и об елее милости? А что до уксуса, забудет ли солдат того солдата, который…
Полковника шатнуло вперед, и он вцепился в скатерть.
Отец Браун бросил в воду две ложки горчицы, встал и строго сказал:
— Пейте!
В ту же минуту неподвижный доктор Оман крикнул из сада:
— Я нужен? Отравили его?
— Да нет, — сказал Браун, едва заметно улыбаясь, ибо рвотное уже подействовало. Крэй лежал в кресле, тяжело дыша, но был жив.
Майор Пэтнем вскочил, его багровое лицо посинело.
— Я иду за полицией! — хрипло выкрикнул он.
Священник услышал, как он хватает с вешалки пальмовую шляпу, бежит к выходу, хлопает калиткой. Но сам он стоял и смотрел на Крэя, а потом произнес:
