Не люблю спешить, готовясь ко сну. Поэтому я, не торопясь, достал из шкафа пижаму, включил охранную сигнализацию, выложил на ночной столик содержимое карманов, откинул постельное покрывало, переключил телефон и перевел еще два других рычажка, повесил пиджак и галстук на место, снял ботинки с носками и как раз расстегивал поясной ремень, когда произошло землетрясение, и весь дом заходил ходуном. Покачнулся и пол под моими ногами. Я долго пытался определить, что напоминал слышанный мною звук, но безуспешно. Он не походил ни на небесный гром, ни на ружейный выстрел, ни на какой другой знакомый мне звук. Это не был ни глухой удар, ни резкий хлопок, ни отдаленный гул, а просто что-то очень громкое. И не удивительно. Ведь меня отделяли от источника стены и двери.
Я выскочил в коридор и включил свет. Дверь Южной комнаты была закрыта. Подбежав к ней, я повернул ручку. Дверь оказалась запертой изнутри. Я кинулся вниз по лестнице. Убедившись, что дверь в спальню Вульфа не повреждена, я постучал тремя условными ударами и услышал голос Вульфа:
– Арчи?
Открыв дверь и вбежав, я включил освещение. Не знаю почему, но в желтой пижаме Вульф выглядит более объемным, чем в обычном костюме. Не толще, а именно объемистее. Откинув желтое одеяло с электрическим подогревом и черное покрывало, он сидел в постели.
– В чем дело? – спросил Вульф.
– Не знаю, – ответил я, надеясь, что мой голос не дрожит от радости застать его живым. – Поместил человека в Южную комнату. Дверь заперта на засов изнутри. Пойду проверю.
Из трех окон на южной стене среднее всегда закрыто и занавешено гардинами, два крайних остаются на ночь приоткрытыми примерно на пять дюймов. Раздвинув гардины, я распахнул среднее окно и выбрался наружу. Пожарная лестница была шире окна всего на один фут. Я пытался потом вспомнить, ощущали ли мои голые пятки холод железных ступенек, пока я карабкался по лестнице, но так и не вспомнил. Уверен, что не ощущали, особенно когда, поднявшись, я увидел, что стекла в окнах Южной комнаты почти все вылетели. Просунув руку между зазубренными остатками стекол, я отодвинул задвижку, распахнул сохранившиеся створки рамы и заглянул в комнату.
Пьер лежал на спине головой к окну, ногами к двери справа. Смахнув осколки с подоконника, я пролез в комнату и приблизился к нему. Лица у него не было. Мне еще не доводилось видеть что-либо подобное. Будто кто-то с силой размазал по физиономии несчастного кусок сочного пирога и затем обильно полил месиво красным сиропом. Вне всякого сомнения, он был мертв. И я как раз присел на корточки, чтобы окончательно удостовериться, когда услышал три гулких удара в дверь. Отворив, я увидел Вульфа. Одну из своих тростей он держит внизу, в коридоре, у вешалки, четыре же других – на специальной подставке в своей спальне. Сейчас он крепко сжимал в руке самую здоровую из них – с набалдашником с мой кулак, – сделанную, по его словам, из черногорской яблони.
– Вам эта палка не понадобится, – заметил я, пропуская его в комнату.
Вульф переступил порог и огляделся.
– Пьер Дакос, из ресторана «Рустерман», – пояснил я. – Пришел вскоре после моего возвращения домой и заявил, что кто-то собирается его убить и ему нужно обо всем рассказать вам. Я сказал ему, что если дело неотложное, то он может открыться мне или же прийти снова в одиннадцать часов утра и исповедаться вам. Как он утверждал, кто-то пытался сбить его автомашиной, и…
– Меня не интересуют такие подробности.
– А их вовсе и нет. Пьер Дакос хотел подождать до утра на кушетке в кабинете, но, конечно, об этом не могло быть и речи; я привел его наверх, приказал никуда из комнаты не выходить и отправился к себе. Через несколько минут я услышал грохот, и тут же весь дом затрясся. Я пошел справиться, но Дакос запер дверь изнутри, и…
– Он мертв?
– Да. Оконные стекла вылетели наружу, следовательно, бомба взорвалась внутри. Прежде чем звать на помощь, я немного осмотрюсь. Если вы…
Я замолчал, так как Вульф подошел к Пьеру и, наклонившись, внимательно вгляделся. Затем, выпрямившись, окинул взглядом комнату. Он увидел: дверцу шкафа, которая, с силой ударившись о стену, разлетелась на куски, упавшие с потолка и валявшиеся на полу куски штукатурки, опрокинутый, стол и разбитую настольную лампу, отброшенное к кровати кресло и многое другое.
– Полагаю, ты не мог поступить иначе, – сказал он, посмотрев на меня. – Ты был вынужден.
С тех пор мы неоднократно спорили по поводу истинного смысла данной реплики, но в ту минуту я лишь ответил:
– Разумеется. Я хочу только…
– Я знаю, что у тебя на уме, однако сперва надень ботинки. Я же запрусь в своей спальне и останусь там, пока полиция не уйдет, – я не желаю ни с кем из них говорить. Передай Фрицу: когда он понесет мне завтрак, пусть убедится, что поблизости никого нет. Когда придет Теодор, скажи ему, чтобы сегодня меня в оранжерее не ждал. Есть что-нибудь еще, что ты должен мне непременно сообщить?
– Нет.
Вульф удалился, все еще держа трость из черногорской яблони за тонкий конец. Я не слышал шума лифта – аначит, Вульф пошел вниз по лестнице пешком, босой. Редкостный случай. Просто невероятно!
В действительности Вульф не знал, что я собирался делать, не знал, что я намеревался спуститься в цоколь к Фрицу. Но сначала я зашел к себе, надел носки, ботинки и пиджак, затем прошел в кабинет и установил термостат отопления на 20 градусов по Цельсию и только потом спустился к Фрицу, громко постучал и назвал себя. Обычно Фриц спит довольно крепко, но через полминуты дверь отворилась. Подол ночной рубашки Фрица развевался на сквозняке – Фриц оставляет на ночь окно открытым. Наш с ним спор на тему: «пижама или ночная рубашка» – все еще не окончен.
– Жаль прерывать твой сон, – сказал я, – но случилась маленькая неприятность. К нам пришел один человек, и я поместил его в Южную комнату. Бомба, которую он принес с собой, взорвалась и уложила его наповал. Все разрушения ограничены Южной комнатой. Мистер Вульф поднялся взглянуть и теперь забаррикадировался у себя в спальне. Тебе, пожалуй, не придется больше дрыхнуть: в доме скоро соберется целая армия и начнется кутерьма. Когда понесешь ему завтрак…
– Всего пять минут, – произнес Фриц. – Ты будешь в кабинете?
– Нет. Наверху. В одной комнате. Когда понесешь ему завтрак, убедись, что поблизости никого нет.
– Четыре минуты. Я нужен тебе наверху?
– Нет. Внизу. Ты будешь впускать пришельцев, другой помощи от тебя не требуется. Никакой спешки; прежде чем звонить в полицию, мне нужно сперва кое-что сделать.
– Кого конкретно я должен впустить?
– Всех вместе и каждого поодиночке.
– Черт побери!
– Не возражаю.
Я повернулся и направился к лестнице. Поднимаясь, я решил не заходить в кабинет за резиновыми перчатками. Не хотелось терять время.
Дакос по-прежнему лежал на полу, и нужно было выяснить, отчего он внезапно очутился в таком положении. Не претендуя на роль эксперта, я уже кое о чем догадывался, и у меня уже появилась некоторая идея. Там и сям среди штукатурки на полу я обнаружил мелкие кусочки какого-то предмета, явно упавшие не с потолка, которые я не мог классифицировать. Наиболее крупный из них был размером в половину ногтя моего большого пальца. Но я также нашел четыре кусочка алюминия. Самый большой – четверть дюйма в ширину и почти полдюйма в длину. На одном были заметны темно-зеленые печатные буквы «едр», на двух других – буквы «до» и «ду». На четвертом ничего не было. Я оставил их, где они лежали. Вся загвоздка с удалением улик с места преступления состоит в том, что, когда возникает надобность их предъявить, необходимо объяснять, откуда они у вас.
Занимавший меня второй вопрос, который и побудил, собственно говоря, подумать о резиновых перчатках, сводился к следующему: не содержат ли карманы Пьера каких-либо записей или других сведений, способных пролить свет на причины случившегося? Встав на колени рядом с трупом, я тщательно его обыскал. Карманы пальто, которое он так и не успел снять, были пусты. В брюках и в пиджаке – набор обычных предметов: сигареты, спички, несколько долларов мелочью, связка ключей, носовой платок, перочинный нож, бумажник с водительскими правами, кредитной карточкой и банкнотами на сумму восемьдесят четыре доллара; но абсолютно ничего, что могло бы послужить хоть какой-то зацепкой. Конечно, существовали и другие возможности: он мог спрятать что-то в ботинках или прилепить пластырем к голому телу; однако на такие поиски потребовалось бы слишком много времени, а я и так уже чересчур затянул дело.
Спустившись в кабинет, где уже находился Фриц, полностью одетый, я сел за свой письменный стол, подтянул к себе телефонный аппарат и набрал номер, который знал наизусть.
Отношение сержанта Перли Стеббинса ко мне и Вульфу довольно противоречивое или, вернее, настороженное. Когда мы попадаемся ему на глаза хотя бы в десяти милях от места какого-нибудь убийства, он начинает сожалеть, что занимается расследованием тяжких преступлений, а не дорожных происшествий или ловлей торговцев наркотиками. Вместе с тем он по опыту знает: если мы где-то поблизости, то непременно случится что-то неожиданное, чего ему никак нельзя пропустить. Мое отношение к нему сложилось под влиянием убеждения, что встречаются сержанты полиции и похуже. Мог бы назвать здесь некоторых поименно.
