Так уж повелось, что примерно с тех пор, как мадам Мегрэ стала ездить к своему зубному врачу в девятый округ, комиссар с утра приходил в следственный отдел.
Там на скамьях, ожидая своей очереди в коридоре, всегда сидели на редкость странные люди, некоторые даже между двумя полицейскими. Мегрэ стучал в дверь, где была табличка:
«Судебный следователь Доссен».
— Войдите.
Доссен был самый высокий юрист в Париже, и всегда казалось, что он стесняется своего роста, словно извиняется за свой аристократический силуэт русской борзой.
— Садитесь, Мегрэ. Курите свою трубку. Вы прочли сегодняшнюю заметку?
— Я еще не видел газет.
Доссен положил перед ним газету, на первой странице которой крупным шрифтом был набран заголовок:
ДЕЛО СТЁВЕЛЬСА Г-н Филипп Лиотар обращается в Лигу Прав Человека
— Я долго обсуждал это с прокурором. Мы не можем отпустить переплетчика хотя бы из-за язвительности самого Лиотара.
Всего пару недель назад это имя во Дворце правосудия почти никому не было известно. Серьезных дел Филипп Лиотар, которому едва исполнилось тридцать, никогда еще не вел. Пробыв пять лет секретарем под крылышком у знаменитого адвоката, он только-только начинал самостоятельную жизнь и обитал пока в плохонькой, мягко говоря, квартирке на улице Бержер, неподалеку от дома свиданий.
С тех пор как разразилось дело Стёвельса, газеты что ни день писали о Лиотаре; он давал скандальные интервью, делал широковещательные заявления и даже мелькал со своим всклокоченным чубом и саркастической улыбочкой в теленовостях.
— У вас ничего нового?
— Ничего заслуживающего внимания.
— Вы надеетесь найти человека, давшего телеграмму?
— Торранс в Конкарно. Он очень расторопный.
Дело Стёвельса, уже три недели будоражащее общественное мнение, подавалось с заголовками, достойными бульварного романа.
Началось с такого:
ПОДВАЛ НА УЛИЦЕ ТЮРЕНН
По случайности это все происходило в квартале, который Мегрэ очень хорошо знал, даже мечтал одно время жить там, в пятидесяти метрах от площади Вогезов.
Оставляя за спиной узкую улочку Фран-Буржуа, с угла площади повернув на улицу Тюренн, ведущую к площади Республики, по левую руку видишь желтый дом, в котором расположилось бистро, потом молочную Сальмона. Рядом застекленная мастерская с низким потолком, на пыльной витрине потускневшие буквы: «Художественный переплет». В соседней лавочке вдова Ранее держит торговлю зонтиками.
Между мастерской и витриной с зонтиками — ворота, над ними полукруглый свод, здесь же каморка консьержки, а в глубине двора — старинный особняк, в котором теперь полно и контор, и частных квартир.
ТРУП В ПЕЧКЕ?
Публика только не знала (полиция в свой черед позаботилась, чтобы об этом не пронюхала пресса), насколько случайно все вскрылось.
Однажды утром в своем почтовом ящике уголовная полиция обнаружила замусоленный обрывок оберточной бумаги, где было написано:
«ПЕРЕПЛЕТЧИК С УЛИЦЫ ТЮРЕНН СЖЕГ У СЕБЯ В ПЕЧКЕ ТРУП».
Подпись, разумеется, отсутствовала. Бумажка в конце концов попала на стол к Мегрэ, он отнесся к ней весьма скептически, — даже не стал беспокоить старых своих инспекторов, а отправил малыша Лапуэнта, который жаждал проявить себя и просто рвался в бой.
Лапуэнт выяснил, что на улице Тюренн действительно живет переплетчик, фламандец, переехавший во Францию уже двадцать пять лет назад, некий Франс Стёвельс. Выдав себя за сотрудника санитарной службы, инспектор осмотрел помещение и вернулся с подробным планом его квартиры и мастерской.
— Стёвельс, господин комиссар, работает, если можно так выразиться, в витрине. Мастерская его, все более темная по мере удаления от окна, разгорожена, за перегородкой у Стёвельсов устроена спальня. Лестница оттуда ведет в полуподвал, там кухня, а при ней — маленькая комнатка, она служит им столовой, внизу целый день горит свет; еще у них есть подвал.
— С печкой?
— Да. Очень старого образца, и сохранилась она у них не в лучшем виде.
— Но работает?
— Сегодня ее не топили.
В пять часов с обыском на улицу Тюренн отправился Люка. По счастью, он предусмотрительно взял с собой ордер, без которого переплетчик, заявивший о неприкосновенности своего жилища, не позволил бы ему даже войти.
Так что бригадир Люка чуть было не вернулся несолоно хлебавши, и теперь, когда дело Стёвельса стало кошмаром для всей уголовной полиции, на него почти сердились, что кое-что ему удалось найти.
Разгребая пепел в самой глубине печки, он нашел два зуба, два человеческих зуба, которые и отнес немедленно в лабораторию.
— Что за человек этот переплетчик? — спросил у Люка Мегрэ, в те дни лишь издали наблюдавший за тем, как продвигается дело.
— Ему лет сорок пять. Он рыжий, на лице следы от оспы, глаза голубые; похоже, человек он мягкий. Жена его, Фернанда, хоть и намного моложе, опекает его, как ребенка.
О Фернанде, тоже ставшей теперь знаменитостью, было известно, что она приехала некогда в Париж что называется «в люди», но, проработав какое-то время прислугой, долгие годы затем прогуливалась по Севастопольскому бульвару.
Ей было тридцать шесть, она жила со Стёвельсом уже десять лет, и три года назад они без каких-либо видимых причин поженились в мэрии третьего округа.
Лаборатория прислала результаты экспертизы. Зубы принадлежали мужчине тридцати лет, плотного, вероятно, сложения, который еще несколько дней назад был жив.
Стёвельса привели в кабинет Мегрэ, и допрос начался. Стёвельс сидел в зеленом бархатном кресле лицом к окну, из которого открывался вид на Сену. В тот день лило как из ведра. Десять или двенадцать часов кряду, пока шел допрос, дождь стучал в окно и вода клокотала в водосточном желобе. Переплетчик носил очки с толстыми стеклами в тонкой металлической оправе. Его густые и длинные волосы растрепались, галстук съехал набок.
Это был образованный, много прочитавший на своем веку человек, спокойный и вдумчивый; его тонкая белая кожа, расцвеченная веснушками, легко становилась пунцовой.
— Как вы объясняете тот факт, что в вашей печке обнаружены человеческие зубы?
— Никак не объясняю.
— У вас в последнее время зубы не выпадали? Или у жены?
— Ни у меня, ни у жены. У меня вообще все вставные.
Он вытащил изо рта вставную челюсть и таким же привычным жестом вернул ее на место.
— Расскажите, пожалуйста, чем вы были заняты вечерами шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого февраля.
Допрос шел вечером двадцать первого, после того как Лапуэнт и Люка побывали на улице Тюренн.
Пятница не приходилась на один из этих дней?
— Шестнадцатое.
— Тогда я, как и каждую пятницу, был в кино «Сен-Поль» на улице Сент-Антуан.
— С супругой?
— Да.
— А что вы делали два других дня?
— В субботу в полдень Фернанда уехала.
— Куда?
— В Конкарно.
— Эта поездка была намечена давно?
— Мать Фернанды парализована, она живет с другой дочерью и зятем в Конкарно. Утром в субботу мы получили телеграмму от Луизы — так зовут сестру жены, — что мать серьезно заболела, и Фернанда с первым же поездом туда уехала.
— Без звонка?
— У них нет телефона.
— Матери действительно было очень плохо?
— Нет, она вообще не была больна. Луиза телеграммы не посылала.
— Кто же ее послал?
— Мы не знаем.
— Вы уже были когда-нибудь жертвами подобных мистификаций?
— Никогда.
— Когда вернулась ваша жена?
— Во вторник. Она воспользовалась тем, что оказалась у своих, и побыла с ними еще два дня.
— Что вы делали все это время?
— Работал.
— Один из жильцов утверждает, что в воскресенье из вашей трубы весь день валил густой дым.
— Возможно. Было холодно.
И правда. Воскресенье и понедельник были очень холодными, а в пригороде даже отмечались заморозки.
— В каком костюме вы были в субботу вечером?
— В том, который и сейчас на мне.
— После закрытия мастерской к вам никто не приходил?
— Никто, только один клиент зашел забрать свою книгу. Сказать вам его фамилию и номер телефона?
Это был известный человек, член общества «Сто библиофилов». Стараниями Лиотара о них еще заговорят, почти все они — люди с именами.
— Ваша консьержка, мадам Салазар, слышала в тот вечер, около девяти часов, как в вашу дверь стучались.
Несколько человек довольно громко разговаривали, они были возбуждены.
— На тротуаре возле дома, возможно, они и были, у меня никого не было. Вполне вероятно, что они и стукнули раз-другой по витрине, если они были «возбуждены», как уверяет мадам Салазар.
