– Мне известно, что этот дом расположен прямо на краю Дартмура, – продолжала она, – и, полагаю, у всех вас возникли фантазии о сбежавших заключенных. И, да, действительно, из-за обрыва телефонных проводов мы не можем исключить возможность, что какой-нибудь сбежавший заключенный рыскает сейчас по окрестностям. Но я это отбрасываю. Как заверила Алису Королева Червей, перед завтраком я способна поверить в шесть невозможностей… то есть, скажем, ПОСЛ Е завтрака, – поправилась она, – я ничто, пока не выпью мой утренний кофе. И как жадная читательница детективных загадок моего дорогого друга Джона Диксона Kappa, я, кроме того способна поверить, что некто умудрился материализоваться а потом дематериализоваться в этом запертом чердачном помещении, в промежутке убив Реймонда Джентри, причем без всякого вмешательства сверхъестественного. Боги, я вынуждена этому верить, поскольку это случилось!
Но никто никогда не заставит меня поверить, будто заключенный сбежал из своей камеры в Дартмуре, сбежал из самой застрахованной от побегов тюрьмы в стране, прошел через вереск в бушующем буране, проник в этот дом так, что никто из нас его не услышал, заманил беднягу Джентри на чердак, прикончил его, вышел, оставив окно и дверь прочно запертыми, и ускользнул в буран! Нет, и в жизни, и в литературе я отрицаю подобную возможность. С какой стороны ни взглянуть, убийство это было внутренней работой, говоря на языке полиции.
Вновь наступила тишина, пока ее слова вновь просачивались в их сознание. Даже Селина отняла ладони от залитого слезами лица и наблюдала, как все остальные воспринимают их. И вновь заговорил полковник, стоявший, уперев руки в боки, перед огромным пылающим камином в позе, очень напоминавшей актера Чарльза Лафтона в роли Генриха VIII.
– Ну, Эвадна, должен сказать, хорошенькую бомбочку вы на нас уронили.
– Мне пришлось говорить без обиняков, – ответила она нераскаянно. – Ведь вы же сами сказали, что мы должны смотреть фактам в глаза.
– Вы сейчас предложили не факт, а теорию.
– Возможно, и так. Но если кто-нибудь еще… – ее взгляд обшарил комнату, – если кто-нибудь еще сумеет вывести более правдоподобное заключение из имеющихся у нас улик, я была бы рада его послушать.
Мэри Ффолкс, которая до сих пор не проронила ни слова, внезапно обернулась к ней и вскричала:
– Ах, Эви, ты, конечно, ошибаешься, конечно же! Будь это правдой, то… то… даже подумать жутко!
– Прости, старушка, но именно потому, что это жутко, мы и должны об этом думать. Вот почему я сказала, что мы не можем сидеть сложа руки и ждать, пока стихнет буран. Самая мысль о том, что мы все сидим здесь и прикидываем, кто из нас… Договаривать мне не обязательно, ведь верно? Я знаю, к какому хаосу способны привести взаимные подозрения.
Как раз тема моего первого романа, «Тайны зеленого пингвина», как вы помните, в котором женщина настолько одержима убеждением, будто соседка медленно отравляет своего мужа-инвалида, что ее собственный муж, доведенный до исступления ее маниакальным подглядыванием, вынюхиванием и выслеживанием, в конце концов в припадке неудержимого бешенства раскраивает ей голову медной бенаресской статуэткой. А соседка, разумеется, оказывается абсолютно ни в чем не повинной.
Ну, я не хочу сказать, будто тут должно произойти что-либо похожее. Но предпринять что-то необходимо. И побыстрее.
В другом конце гостиной чинно стоявший среди своих подчиненных Читти – дворецкий полковника, человек, который даже в столь непотребный час умудрялся сохранить дворецкообразную невозмутимую внушительность, – сжал кулак, поднес его к губам и издал заведомо театральный кашель. Того рода звук, который драматурги в ремарках склонны изображать как «кха-кха», и в кашле Читти можно было четко расслышать два слога с «а», следующих за «кх».
– Да, Читти, – сказал полковник, – в чем дело?
– Если мне будет дозволено сказать, сэр, – тяжеловесно произнес Читти, – мне представилось, что… ну, что…
– Да-да! Говорите же!
– Так, сэр, старший инспектор Трабшо, сэр.
Лицо полковника мгновенно просветлело.
– Ну… а ведь верно! Конечно, Трабшо!
– Трабшо? Мне эта фамилия известна, – сказал Генри Ролф, местный врач. – Вышел в отставку после службы в Скотленд-Ярде? Переехал сюда месяца три назад?
– Он самый. Вдовец. Немножко отшельник. Я пригласил его провести праздники с нами, ну, по-соседски. Ответил, что предпочитает проводить Рождество в одиночестве. Но вообще довольно приятный субъект, если его разговорить, а в Ярде он числился в наилучших. Отличная мысль, Читти.
– Благодарю вас, сэр, – прожурчал Читти с явным удовлетворением, прежде чем бесшумно вернуться на свое место.
– Дело в том, – продолжал полковник, – что до коттеджа Трабшо миль шесть-семь по Постбриджской дороге. Прямо перед перекрестком. Даже и в буран можно съездить за ним и привезти сюда.
– Полковник!
– Что, Фаррар?
– Ловко ли это? В такой час. И на Рождество. И он ведь в отставке.
– Полицейский никогда по-настоящему в отставку не уходит, даже на ночь, – возразил полковник. – Почем знать, возможно, он будет только рад чем-нибудь заняться. Наверное, умирает со скуки, весь день ни с кем не разговаривая, кроме старого слепого Лабрадора. – Он тут же вышел из оцепенения и повернулся, оглядывая каждого из стоящих, сидящих или горбящихся там и сям мужчин. – Кто-нибудь из вас готов съездить?
– Я съезжу, – сказал доктор, опередив остальных. – Мой старый драндулет любую непогоду выдерживает. Он ведь привык.
– Разрешите, я поеду с вами, – столь же быстро поддержал его Дон.
– Спасибо. Мне может понадобиться мускульная помощь, если мотор заглохнет.
– Если вам мускулы требуются, доктор, – сказал Дон, с надеждой покосившись на Селину, когда (лишь наполовину в шутку) взбугрил свои бицепсы, – то я ваш человек.
– Отлично, отлично. Ну так поехали, если уж едем.
Тут Генри Ролф наклонился над креслом, в котором, поджав под себя ноги без чулок, точно кошка – лапки, сидела Мэдж, его жена, и сдержанно поцеловал ее в лоб.
– Пожалуйста, милочка, – сказал он, – не волнуйся из-за меня. Со мной все будет хорошо.
Держась с обаятельной твердостью, Мэдж Ролф, которая всегда выглядела так, словно единственной ее тревогой в жизни было опасение, сколько ей придется ждать, пока какой-нибудь влюбленный хлыщ раскурит ее следующую сигарету, отдарила мужа за поцелуй всего лишь измученной улыбкой.
Тут же он решительным шагом покинул комнату в сопровождении Дона и под всеобщие пожелания доброго пути. После чего, хлопнув в ладоши прямо-таки по-восточному и собрав столько угрюмого благодушия, сколько могло быть сочтено приличным в данных обстоятельствах, полковник спросил:
– Кто-нибудь не против присоединиться ко мне и позавтракать?
Было без нескольких минут девять в то же утро, когда с переднего двора донесся шум автомобиля, подъезжающего к стеклянным дверям, и быстрый взгляд между тяжелыми бархатными занавесками подтвердил, что это машина доктора Ролфа. Выяснилось (как предстояло услышать сидящим в гостиной), что поездка – особенно туда – была сплошным кошмаром. Из рассказа доктора следовало, что «ровер» выбирался по краю гибели из одного глубокого сугроба в другой, а злополучный Дон большую часть пути не ехал в нем, а толкал его. Тем не менее они все-таки добрались до коттеджа Трабшо. К счастью, он был уже на ногах и нянчил у огня кружку горячего шоколада, а может быть, и кое-какие воспоминания, пока Тобермори, его дряхлый Лабрадор, дремал возле его обутых в шлепанцы ног.
Старший инспектор должен был сначала справиться со своим естественным изумлением, обнаружив пару незнакомцев у дверей не просто в ледяное декабрьское утро, но и утро второго дня Рождества. Переварив это изумление, он был вновь изумлен, узнав о причине их появления. Былой полицейский, однако, – навеки полицейский, и он без колебаний согласился сопроводить их в Ффолкс-Мэнор. Собственно говоря, полковник, возможно, не ошибся, предрекая, что Трабшо только обрадуется впрыскиванию волнующей озабоченности в существование, несомненно, антибурное после четырех десятилетий беспорочной службы. Дон сообщил, что заметил радостный блеск в его глазах, а также пружинистую, почти кошачью прыткость в его движениях, когда они с Ролфом кратко излагали ему необычные события этого утра.
Оказавшись в угрюмой прихожей, все трое начали снимать с себя пальто, шарфы и перчатки. Затем, пока старший инспектор энергично избавлял от снега свои моржовые усы, Тобермори, которого нельзя было оставить дома одного, поскольку на данном этапе никто не мог бы предсказать, когда его хозяин вернется домой, подверг свое тучное старое туловище нежданно мощному встряхиванию, после чего прорысил в гостиную, произвел быстрый осмотр всех, кто в ней находился, рухнул на пол перед камином и тут же закрыл красные слезящиеся глаза.
