Все было на своих местах. Старый кол, к которому Артур, бывало, привязывал лодку и рыбачил—ловил мелкую камбалу, разрушенный старый пирс— остатки былой роскоши, и буй, возле которого Артур учил меня плавать, накинув на меня спасательный пояс. Берег, вдоль которого мы рыскали в поисках морских звезд и прочей экзотической живности, дабы затем засунуть их в детскую ванночку, к вящему раздражению своей гувернантки; крохотные заводи, остающиеся, когда схлынет прилив (Артур делал для меня бумажные кораблики, и я пускала их в этих лужицах).
Однажды, помню, мы поймали угря, и отец обнаружил его в нашей ванночке. Он смерил его, а затем и нас одинаково неприязненным взглядом.
— Тэкс. Значит, вы засунули его сюда, — изрек он. — А теперь выбрасывайте, чтоб духу его в моем доме не было.
Мы и попытались, однако это оказалось безнадежным делом. Кончилось все тем, что скользкий угорь полетел вниз по деревянной лестнице, а отец оступился и последовал за ним, перелетая со ступеньки на ступеньку со столь величественным видом, что мы с Артуром спрятались в конюшнях, а потом еще целую неделю дрожали от страха…
Итак, в то утро все здесь было по-прежнему. Даже чайки были те же — ВО время прилива слышались их хриплые, резкие крики, однако с наступлением отлива они успокаивались и принимались охотиться за моллюсками. Произошла лишь одна перемена, и Мэгги не преминула ее прокомментировать.
— Не нравятся мне эти вороны, — заявила она. — Они приносят несчастье, это уж точно.
Тут-то и я их заметила. Их было три, они с важным и нахальным видом расхаживали среди чаек, которые их, очевидно, тоже не жаловали. Помню, тогда я рассмеялась.
— Ну и ну, Мэгги! — поддразнила ее я. — В твои-то годы быть такой суеверной!
— А при чем здесь мои годы? — недовольно вопросила она и с достоинством ретировалась в дом.
Однако с тех пор я не раз задумывалась об этом. Я просто уверена, что именно одна из тех ворон стащила блестящую позолоченную букву со шляпы Артура и запрятала ее там, где ее и отыскал шериф, — над отметкой уровня полной воды.
В тот день я обошла дом вместе с миссис Кертис, женой смотрителя. Каждое лето она открывала его, каждую осень— закрывала, однако на сей раз у нее имелось для меня сообщение.
Она неловко переминалась с ноги на ногу в своем опрятном ситцевом платьице; вид у нее был огорченный.
— Мисс Ллойд, я хотела сообщить вам насчет звонков, — заявила она. — Кертис их проверял, но не нашел никакой неисправности.
— А что они делают? Свистят? — поинтересовалась я.
Она ошеломленно воззрилась на меня.
— Они звонят, — многозначительно заметила она. — Звонят, когда на них никто не нажимает.
— Может, проводки перепутались? — предположила я. — Если они будут продолжать в том же духе— я распоряжусь, чтобы ими занялись.
Она удовлетворилась таким решением, хотя выглядела встревоженной. Замечу, кстати, что эти самые звонки до сих пор остаются для меня загадкой. Они звонили все лето напролет, к месту и не к месту. Они стоили мне растяжения связок на щиколотке и едва не свели с ума всех домочадцев. А потом вдруг звонки умолкли, столь же неожиданно, как и зазвонили.
Смешно? Нелепо? Полтергейст? Может быть. Хотя лично я твердо убеждена, что, каким бы ни был этот самый «параллельный» мир, у его обитателей и без того хватает забот, чтобы передвигать зачем-то мебель и нажимать кнопки звонков.
Тем не менее, факт остается фактом. Они звонили.
Но в тот день я с легкостью выбросила это из головы. Следом за накрахмаленной миссис Кертис я покорно обошла весь дом, и поскольку дом этот занимает не последнее место в настоящем повествовании, возможно, мне стоит прямо здесь его и описать.
Как я уже говорила, это довольно большое строение, так близко подступающее к берегу, что во время прилива кажется, будто дом лег в дрейф. К дому ведет длинная аллея, ответвляющаяся от главной дороги; в правой части дома— если стоять лицом к парадному входу, размещаются столовая, кладовые, помещения для слуг и кухня.
Налево расположены комнаты, принадлежащие членам семьи, библиотека и рядом с ней— комната с выходом в сад, прежде служившая маме туалетной. Библиотека и мамина комната к тому же соединены дверьми с длинной гостиной, которая выходит окнами на залив и занимает целиком фасад парадной стороны дома.
Наверху находятся спальни— чуть ли не дюжина, с разбросанными там и сям ванными комнатами. Спальни отца и матери с окнами в сад заперты, ими никогда не пользуются. Рядом с ними— комната, оборудованная под детскую для Джуниора, и апартаменты, отведенные Мэри-Лу и Артуру. Моя комната — в центре, к ней примыкает гостиная, а вдоль них обеих простирается уже упоминаемый мною балкон — веранда.
Иными словами, дом этот вместе со всем хозяйством, почти как две капли воды, походил на все летние виллы, выстроенные еще в начале века большими семействами; дети в конце концов женились, выходили замуж или просто разъезжались, дома же оставались— как немые свидетели и напоминание о более веселых и простых временах.
Я сказала— почти как две капли воды, ибо наш дом немного отличался — и вот чем: мама всегда сетовала, что мы, дети, почему-то неизменно выбирали для всех своих болезней именно летние каникулы, и после того как непрерывной чередой нас посетили ветрянка, корь и коклюш, она распорядилась оборудовать наверху нечто вроде госпитального отсека— мама именно так его называла. Одна из комнат этого отсека служила для заразного ребенка изолятором, а другая в те стародавние времена была отведена для няни или сиделки (в зависимости от состояния больного).
Комнаты эти располагались на третьем этаже дома, и попасть туда можно было лишь по узкой крутой лестнице, ведущей с площадки второго этажа. О, как же мы ненавидели, когда нас ссылали в изолятор! Взглянув на градусник, мама со вздохом говорила: «Ну вот, у тебя небольшой жар. Поднимись-ка наверх, дружок, пока доктор не пришел, просто на всякий случай». И Артур — или же я сама — захватив с собой какие-нибудь книги и пижаму, неохотно карабкался наверх по крутой лестнице.
— Мама, говорю же тебе, я хорошо себя чувствую. И вообще — что такое жар?
— Отправляйся наверх, как тебе было сказано. Сейчас пришлю к тебе няню.
— Но послушай! Со мной же все в порядке. Я…
— Артур!
В конце концов наверху с громким стуком захлопывалась дверь и воцарялась мрачная тишина; некоторое время спустя по лестнице поднимался доктор Джеймисон и просил нас показать язык.
Однако— и это тоже существенно— безвылазно мы там не оставались. Артуру потребовалось немного времени, чтобы найти выход из положения. Однажды когда мы поправлялись после скарлатины, лежа рядышком на одинаковых кроватях, разделенные ширмочкой, Артур прямо-таки извелся от скуки. И вот ночью он просто-напросто соскользнул по водосточной трубе вниз, на крышу гостиной, а оттуда, перебравшись через решетку, спрыгнул в сад. Подобрав на пляже несколько морских звезд, братишка вернулся обратно с торжествующим видом и водрузил одну из этих штуковин прямо на меня!
Должно быть, я истошно завопила, потому что к нам в комнату тут же ворвалась няня, и надо было видеть, какую умильно-кроткую физиономию состроил Артур.
— По-моему, у Марши снова началась горячка, — участливо сообщил он. — У нее галлюцинации.
— Какие еще галлюцинации? — подозрительно спросила няня.
— Ой, знаете, ей чудятся какие-то рыбины, ну и все в таком же духе, — ответил он и шмыгнул к себе в постель, прихватив свою добычу.
Когда миссис Кертис привела меня в «госпитальный отсек», я вспомнила, что не заглядывала туда уже много лет. Кое-что здесь переменилось. В первой комнате— няниной — по-прежнему стояла раскладушка, однако теперь это помещение превратилось в хранилище всякой всячины: старых оконных сеток, давно позабытых игрушек, битого фарфора, всевозможных сундуков, чемоданов и старинной мебели, выброшенной за ненадобностью.
Миссис Кертис стояла с несколько виноватым видом.
— Больше было некуда девать весь этот хлам, — сказала она. — Прямо не знаю, что со всем этим делать.
Другая комната, собственно изолятор, заставила меня пережить едва ли не потрясение. Будто и не было этих долгих прошедших лет, и я снова здесь— упирающееся дитя, посаженное на карантин.
Вот и наши две кровати, аккуратно застеленные. Ветхий коврик и книжная полка с кое-какими нашими старыми книжками. Даже крохотная ванная комната— и та приготовлена, на полочке лежит мыло, на гвоздиках— свежие полотенца. Наверное, миссис Кертис много лет поддерживает все здесь в таком порядке; меня вдруг захлестнуло острое чувство вины.
Однако воздух в комнате был довольно спертым. Я подошла к окну и распахнула его.
— Мы с братом не раз выбирались отсюда этим путем, — сказала я. — По водосточной трубе.
