Пухленький и лысоватый коротышка Корби больше походил на посетителя ресторана, нежели на ресторанного работника — возможно, именно поэтому он и занимал пост президента ПРАР.
— Я согласен, — выразительно провозгласил Дик Веттер.
Я впервые увидел его живьем, хотя часто, куда чаще, чем хотелось бы, лицезрел его по телевизору. Впрочем, прекрати я включать его канал, Дик Веттер не стал бы рвать на себе волосы и посыпать их пеплом, поскольку двадцать миллионов американцев (в основном — женского пола) свято верили, что он лучший ведущий во всей Вселенной. По меньшей мере — самый молодой и смазливый. Флора Корби предупредила меня о том, что Веттер будет присутствовать на пикнике, и объяснила причину. Оказывается, папаша телезвезды в течение вот уже без малого тридцати лет убирал грязные тарелки в одном из бродвейских ресторанчиков и наотрез отказывался менять работу.
А вот Поль Раго не согласился.
— Очень будет жалко, — сказал он. Правда, получилось у него: «валко». Высокорослый, широкоплечий, с черной, чуть тронутой сединой шевелюрой и черными тараканьими усами он скорее походил на посла одной из стран, расположенных южнее мексиканской границы, чем на короля подливок и приправ. — Филип — главное лицо в ПРАР после президента, и ему следовало бы выступить и сказать пару слов. Может, отлежится, пока выступят остальные.
— Прошу простить меня, — вмешался Х. Л. Гриффин, поставщик вин и яств. Тщедушный и тощий, с костлявым подбородком и одним глазом, подозрительно напоминающим искусственный, Гриффин говорил с авторитетом человека, фирма которого занимала целый этаж одного из небоскребов в центре Манхэттена. — Возможно, я не вправе советовать, поскольку не являюсь членом вашей славной организации, но вы оказали мне честь, пригласив на праздник, и я прекрасно знаю, насколько любят и почитают Фила Холта в вашей среде. Мне представляется, что мистер Раго прав — люди и впрямь будут разочарованы, если не увидят Фила на платформе. Надеюсь, вы не сочтете меня слишком бесцеремонным.
Снаружи гулкий голос возвестил через громкоговоритель собравшимся, что торжественная церемония начинается. К кровати подошел полицейский, посмотрел на лежащего Холта, но советов давать не стал и отошел. Вульф также протопал к кучке спорщиков, чтобы взглянуть на больного. Что касается меня, то я бы, конечно, поместил Холта в больничную палату, проследив, чтобы рядом с ним дежурила молоденькая сиделка и время от времени промокала его влажный лоб. При мне его по меньшей мере трижды начинала бить дрожь. В конце концов Холт сам разрешил все трудности, пробормотав, чтобы его оставили одного, и отвернулся лицом к стенке. Подошедшая Флора Корби заботливо укрыла его одеялом, поблагодарив Дика Веттера, который вызвался ей помочь. Подул свежий ветерок, и кто-то сказал, что не следовало бы оставлять больного на сквозняке; Вульф велел мне опустить полог заднего входа, что я и сделал. Откидной полог никак не хотел держаться, так что мне пришлось подвязать его к пластмассовому рожку. Потом все покинули палатку через основной вход, а я замыкал шествие. Корби, проходя мимо стола, приостановился, чтобы закрыть коробку с ножами.
Речи продолжались ровно один час и восемь минут, причем все десять тысяч ресторанных работников и гостей выдержали их стоя, как настоящие леди и джентльмены. Вы, по всей вероятности, рассчитываете, что я воспроизведу речи дословно, но я не только не стенографировал, но и не слушал достаточно внимательно, чтобы запечатлеть их в памяти. Сидя в заднем ряду, я мог видеть большую часть собравшихся, а на них, скажу я вам, стоило посмотреть.
Первым выступал незнакомый мне субъект — должно быть, тот самый, который сгонял всех к платформе, пока мы были в палатке. Проквакав что-то невразумительное, он предоставил слово Джеймсу Корби. Пока Корби ораторствовал, Поль Раго встал со стула, прошагал по проходу между рядами и вошел в палатку. Поскольку он ратовал за то, чтобы Филип Холт произнес речь, то, как мне подумалось, цель его посещения состояла в том, чтобы извлечь директора-распорядителя из палатки — живого или мертвого. Но я ошибся. Минуту спустя Раго вернулся — и как раз вовремя. Не успел он занять свое место, как Корби закончил говорить и слово предоставили самому Раго.
Лица ресторанных работников после речи Корби оставались серьезными, но стоило Раго выдать им несколько фраз со своим несуразным произношением, как вокруг заулыбались. Когда Корби встал и зашагал по проходу, я заподозрил было, что он хочет отомстить Раго за то, что тот демонстративно покидал аудиторию во время его выступления, но Корби оставался в палатке еще меньше, чем Раго. Вернувшись, он сел на свой стул и принялся с самым внимательным видом слушать, как Раго издевается над родным языком.
Следующим выступал Х. Л. Гриффин — председательствующему пришлось опустить ему микрофон. Голос его звучал в динамиках четче, чем у остальных, да и вообще говорил он здорово. Что ж, подумал я, будет только справедливо, если главный успех выпадет на долю замухрышки, так что я первый вскочил и бурно зааплодировал, когда Гриффин, закончив, откланялся. Рукоплескания продолжались еще добрую минуту и не стихали даже, когда Гриффин удалился в палатку. Распорядитель начал представлять Дика Веттера, но телезвезда с решительным видом двинулся к палатке, и нетрудно было догадаться — зачем. Он подумал, что Гриффин собирается использовать свой шумный успех и вытащить к микрофону Филипа Холта, вот и вознамерился воспрепятствовать зловредному коротышке. Однако вмешиваться ему не пришлось. Дик Веттер был еще в двух шагах от входа в палатку, когда Гриффин появился снаружи. Один. Веттер отступил в сторону, пропуская его, а затем скрылся в палатке. Гриффин, сопровождаемый вновь вспыхнувшими аплодисментами, прошагал к своему стулу, и распорядителю пришлось призвать зрителей к спокойствию, чтобы представить следующего оратора. В этот миг Дик Веттер вышел из палатки и уверенной поступью прошествовал к микрофону, который вновь пришлось поднимать.
Едва Веттер заговорил, как Ниро Вульф встал и в свою очередь направился ко входу в палатку. Я изумленно поднял брови. Уж не собирается он вмешиваться во внутренние проблемы руководства ПРАР? Однако, разглядев выражение его лица, я тут же смекнул, в чем дело: края стула вот уже почти час безжалостно впивались в его зад, и Вульф, который наверняка давно кипел, как чайник, решил хоть чуть-чуть поостыть, прежде чем подойти к микрофону. Когда Вульф проходил мимо меня, я скорчил сочувственную гримасу, после чего переключился на Дика Веттера. Его голос булькал из громкоговорителей, и минуту спустя я уже пришел к выводу, что коротышке Гриффину не зря достались овации — он и впрямь выступил как мужчина, — тогда как Веттера, идола десятка миллионов зрителей, меня тянуло запить чем-нибудь кисленьким. Я продолжал размышлять на эту тему, когда мое внимание отвлекли: Ниро Вульф, стоя у входа в палатку, манил меня пальцем. Увидев, что я встал, он попятился и вошел вовнутрь. Я последовал за ним. Вульф пересек палатку, подошел к заднему выходу, отогнул полог, выбрался наружу и снова поманил меня. Когда я вышел, Вульф спустился по пяти ступенькам на землю, протопал к машине, ухватился за ручку задней дверцы и решительно дернул. Ничего не получилось. Он круто повернулся ко мне.
— Заперта! — раздраженно произнес он.
— Вы правы, — сказал я.
— Открой ее.
Я не шелохнулся.
— Вам что-то понадобилось?
— Открой машину, залезай внутрь и заводи ее. Мы уезжаем.
— Черта с два! Вам сейчас выступать.
Вульф свирепо уставился на меня. Он давно научился различать мельчайшие оттенки моего голоса, как и я — его, и отлично знает, когда спорить со мной бесполезно.
— Арчи, — терпеливо объяснил он, — это не чудачество, поверь. Для моей просьбы есть вполне здравая и убедительная причина, которую я открою тебе по дороге. Открой дверцу.
Я покачал головой.
— Только в обмен на причину. А машина — ваша, не спорю. — Я порылся в кармане, выудил ключи и протянул ему. — Берите. А я подаю в отставку.
— Очень хорошо. — Вульф выглядел мрачнее тучи. — Этот человек на раскладной кровати мертв. Я приподнял одеяло, чтобы укрыть его получше. Один из разделочных ножей торчит у него в спине. Он убит. Если мы окажемся здесь к тому времени, как обнаружат тело — сам знаешь, что случится. Мы застрянем здесь на целый день, а то и на неделю, до бесконечности. Это невыносимо. Допросить нас могут и дома, необязательно здесь. Проклятье, открой же дверцу!
— О'кей. Дома нас допрашивать не станут — все равно выволокут сюда. Кстати, в дом вам даже зайти не удастся — нас будут караулить уже на крыльце. — Я опустил ключи в карман. — Прелестная выдумка — сбежать прямо перед собственным выступлением. Уверен, что ее оценят по достоинству. Вопрос только в том, доложить ли о случившемся немедленно или подождать, пока вы произнесете свою речь, а кто-то другой тем временем найдет труп? Решайте.
