— По радио-то нет, а не проходил ли мимо парохода какой-нибудь быстроходный катер?
— Только служебный, да и то после тревоги, когда все уже были настороже. Я сам смотрел, чтобы их не передали таким образом. Боже мой, мосье Пуаро, я сойду с ума! Уже начинают поговаривать, что я сам украл их.
— Но ведь вас тоже осматривали, когда вы сходили на берег? — деликатно спросил Пуаро.
— Естественно. — Молодой человек озадаченно посмотрел на Пуаро. — А как же иначе?
— Я вижу, что вы не поняли моей мысли, — сказал Пуаро, загадочно улыбаясь. — А теперь я хотел бы переговорить с руководством Англо-Шотландского банка.
Риджуэй достал визитную карточку и написал на ней несколько слов.
— Покажите это в банке, и мой дядя примет вас немедленно.
Пуаро поблагодарил его, попрощался с мисс Фаркуар, и мы отправились на Треднидл-стрит, где размещался Англо-Шотландский банк. Мы предъявили карточку Риджуэя, и клерк провел нас через лабиринт стоек и столов, мимо снующих взад и вперед служащих банка в маленький кабинет на втором этаже, где нас приняли оба генеральных директора. Это были важные господа, поседевшие за время службы в банке. У Вавасора была короткая седая борода, Шоу же был гладко выбрит.
— Насколько я понимаю, вы — частный детектив, — сказал Вавасор. — А мы полностью положились на Скотленд-Ярд. Этим делом занимается инспектор Макнейл, по-моему, очень способный человек.
— Нисколько не сомневаюсь, — вежливо ответил Пуаро. — Позвольте мне задать несколько вопросов по делу вашего племянника. Во-первых, относительно замка. Кто его заказывал фирме Хаббс?
— Я заказывал его — лично, — сказал мистер Шоу. — Это дело я не доверил бы ни одному работнику. Что же касается ключей, то один ключ был у Риджуэя и по одному у меня и у мистера Вавасора.
— И никто из работников вашего банка не имел к ним доступа? — спросил Пуаро.
Мистер Шоу вопросительно посмотрел на Вавасора.
— Думаю, не ошибусь, сказав, что ключи все время оставались в сейфе, куда мы положили их двадцать третьего числа, — сказал Вавасор. — К сожалению, мой коллега заболел две недели назад — как раз в день отъезда Филипа — и только недавно поправился.
— Тяжелый бронхит — не шутка для человека моего возраста, — сказал Шоу печально. — Боюсь, мистер Вавасор слишком устал, работая один, а тут еще эта история.
Пуаро задал еще несколько вопросов. Я понял, что он очень хотел выяснить, в каких отношениях был Вавасор со своим племянником. Ответы дяди были краткими и точными. Его племянник был доверенным служащим банка и, насколько ему это известно, не имел долгов или денежных затруднений. Он и в прошлом исполнял подобные поручения. Наконец мы вежливо распрощались.
— Я разочарован, — сказал Пуаро, когда мы оказались на улице. — Я очень разочарован.
— Вы надеялись узнать больше? — спросил я. — Они такие занудные старики.
— Меня разочаровало не их занудство, mon ami, поскольку я вовсе не ждал, что управляющий банком окажется «проницательным финансистом с орлиным взором», как пишут в ваших любимых романах. Нет, я разочарован тем, что дело оказалось таким простым.
— Простым?
— Да, — иронически усмехнулся Пуаро. — А вы разве другого мнения?
— Так, значит, вы знаете, кто похитил облигации?
— Конечно.
— Но тогда… мы должны…
— Вы, как всегда, торопитесь, Гастингс. Не суетитесь понапрасну. В настоящее время я не намерен ничего предпринимать.
— Но почему? — кипятился я. — Чего вы ждете?
— Я жду «Олимпию», — объяснил Пуаро. — Она прибывает из Нью-Йорка во вторник.
— Но если вы знаете, — недоумевал я, — кто похитил облигации, то чего же ждать? А вдруг похититель за это время скроется на каком-нибудь острове в Южных морях[2], где его нельзя будет отдать в руки правосудия?
— Нет, мой дорогой друг, — рассмеялся Пуаро, — жизнь на острове не для него. А жду я потому, что для Эркюля Пуаро это дело совершенно ясное, но для других, менее одаренных, например для инспектора Макнейла из Скотленд-Ярда, необходимо время, чтобы провести дополнительное расследование для подтверждения фактов. Надо снисходительнее относиться к тем, чьи способности более скромны, чем твои собственные.
— Черт побери, Пуаро! — воскликнул я в сердцах. — Я бы дорого заплатил, чтобы посмотреть, как вы окажетесь в дураках хотя бы один раз! Вы дьявольски самонадеянны!
— Не выходите из себя, Гастингс, — успокаивал меня Пуаро. — По правде говоря, я замечаю, что временами вы начинаете меня почти ненавидеть. Увы! Вот она, плата за великий талант!
Он выпятил грудь и вздохнул так комично, что я не выдержал и рассмеялся.
Во вторник мы уже ехали в Ливерпуль[3] в вагоне первого класса. Пуаро упрямо отказывался просветить меня насчет своих предположений. Он лишь демонстрировал удивление, что я еще не додумался до разгадки сам. Уговаривать его я считал ниже своего достоинства, и мне пришлось скрывать свое любопытство за видимым безразличием.
Как только мы оказались на причале, где стоял трансатлантический лайнер, Пуаро ринулся расспрашивать четырех стюардов о своем «друге», плывшем на этом пароходе в Нью-Йорк прошлым рейсом. Я ему помогал.
— Пожилой джентльмен в очках, — говорили мы. — Полный инвалид, едва смог выйти из своей каюты.
Описание пожилого джентльмена полностью совпало с внешностью некоего Вентнора, который занимал каюту С-24, находившуюся рядом с каютой Филипа Риджуэя. Я не мог понять, как Пуаро догадался о существовании Вентнора и его внешности, и очень разволновался.
— Скажите, — обратился я к стюарду, — не сошел ли этот джентльмен первым по прибытии в Нью-Йорк?
Стюард покачал головой:
— Нет, сэр, напротив, он сошел одним из последних.
Я был разочарован, но увидел, что Пуаро довольно улыбнулся, услышав ответ. Он поблагодарил стюарда, вручил ему банкноту, и мы возвратились в Лондон.
— Все это, конечно, очень интересно, — заметил я горячо, — но этот последний ответ начисто разрушил вашу версию, Пуаро! Улыбайтесь теперь сколько хотите!
— Вы, Гастингс, — опять улыбнулся Пуаро, — снова ничего не поняли. Наоборот, этот последний ответ был завершающим штрихом к моей версии.
Когда мы сели в поезд, Пуаро некоторое время что-то сосредоточенно писал, а потом запечатал листок в конверт.
— Это для нашего славного инспектора Макнейла из Скотленд-Ярда.
Прибыв в Лондон, мы отослали письмо в Скотленд-Ярд, а затем отправились в ресторан «Рандеву», куда я по телефону пригласил мисс Эсме отобедать с нами.
— А как же Риджуэй? — спросил я.
— А что с ним? — вопросом на вопрос ответил Пуаро, сверкнув глазами.
— Но разве теперь подозрение не падает на него одного? — удивился я.
— Гастингс, вы привыкаете мыслить нелогично. Конечно, если бы вором оказался Риджуэй, дело оказалось бы гораздо эффектней!
— Но не для мисс Фаркуар.
— Вот в этом вы правы, — согласился Пуаро. — Ну, теперь давайте рассмотрим все подробно. Я вижу, что вы сгораете от любопытства, но стесняетесь в этом признаться. Итак, запечатанный сверток исчез из закрытого саквояжа и растворился в воздухе, выражаясь словами мисс Фаркуар. Мы отбросим гипотезу о растворении в воздухе, поскольку она не согласуется с данными современной науки. Нет сомнений, что сверток также нельзя было пронести и на берег.
— Да, но мы знаем…
— Вы, мой дорогой Гастингс, — перебил меня Пуаро, — может быть, и знаете, я же — нет. Я придерживаюсь очевидной истины: все, что невозможно, — то невозможно. Остаются два варианта: сверток был спрятан на корабле, что сделать довольно трудно, или же был выброшен за борт.
— A-а!.. — воскликнул я. — С привязанным к нему поплавком!
— Без всякого поплавка.
Я взглянул на Пуаро с удивлением.
— Но если облигации были выброшены за борт и утонули, каким образом их продавали потом в Нью-Йорке?
— Я всегда восхищался вашей логикой, Гастингс, — сказал Пуаро. — Вы совершенно правы. Облигации были проданы в Нью-Йорке, а значит, их не выбросили за борт. Теперь вы понимаете, куда это нас ведет?
— Туда, откуда мы начали.
— Jamaes de la vie![4] — улыбнулся Пуаро. — Если сверток выброшен за борт, а облигации проданы в Нью-Йорке, значит, облигаций в свертке не было. Разве есть какие-то доказательства, что в запечатанном пакете были именно облигации? Напомню вам, дорогой Гастингс, что Филип Риджуэй ни разу не вскрывал пакет с момента получения его в Лондоне.
— Да, это так, но тогда…
Пуаро нетерпеливо махнул рукой.
— Позвольте мне продолжить, Гастингс. В последний раз облигации видели в кабинете Англо-Шотландского банка утром двадцать третьего. Затем они появились в поле зрения в Нью-Йорке — через полчаса после прибытия «Олимпии», а один маклер даже утверждает, что приобрел несколько штук чуть раньше прибытия парохода, хотя ему никто не поверил. А если предположить, что их вообще не было на «Олимпии»? Есть ли еще способ, которым они могли попасть в Нью-Йорк? Да, есть. «Гигант» отплывает из Саутгемптона в тот же день, что и «Олимпия», но по скороходности «Гигант» держит пальму первенства на Атлантике. Если отправить облигации на нем, они прибудут за день до прихода «Олимпии». Вот и вся разгадка. Запечатанный конверт был лишь пустышкой, изготовленной в Англо-Шотландском банке. И подменить его могли лишь трое — Риджуэй и любой из генеральных директоров. Затем облигации были отправлены в Нью-Йорк с указанием продать их, как только «Олимпия» прибудет в порт. Très bien[5]. При этом кто-то должен был находиться на борту «Олимпии», чтобы инсценировать ограбление.
