— Потому что сказать пока нечего. Лапуэнта он увидел за рулем небольшого автомобиля и сел рядом.
— На столе у меня что-нибудь есть?
— Заключение экспертизы. Шерстяные нитки, найденные в машине, соответствуют ткани на пиджаке потерпевшего…
— Люди, которых я отправил по кабаре?
— Господин Шарль известен почти всюду и слыл шикарным малым.
— Восемнадцатое число?
— Ни один бармен, метрдотель или танцорка не вспоминают именно этот вечер. Правда, может быть, Жамен кое-что обнаружил. Он говорил со старухой цветочницей, которая обслуживает ночные заведения в квартале. Для нее восемнадцатое февраля день не простой — это день рождения ее дочери. Она утверждает, что господин Шарль, который всегда покупал у нее цветы, был в тот вечер в кабаре «Крик-крак» на улице Клемана Маро.
— Больше она ничего не сказала?
— Он был вместе с Зоэ, которой подарил красные гвоздики.
— Адрес старухи есть?
— Жамен его записал. Она хочет прийти лично к вам, потому что некогда встречала вас, когда вы работали в службе охраны порядка.
Они подъехали к воротам, которые уже стали Мегрэ знакомыми.
— Мне вас подождать?
— Нет. Пойдешь со мной.
Мегрэ на ходу поздоровался с привратником и вошел в переднюю нотариальной конторы. Дежурная пропустила его, и, пройдя через кабинет нотариуса, Мегрэ вошел в кабинет к Лёкюрёру. Тот закончил диктовать, знаком попросил секретаршу удалиться, поднялся и пожал Мегрэ руку.
— Кажется, она пыталась покончить с собой и ночью приходил врач?
— Ничего серьезного. Она спит.
— Как по-вашему, почему она это сделала?
— Знай я это, все было бы быстро закончено. Как у вас с нотариальной стороной дела?
— Завещание будет вскрыто сегодня в три часа дня. Я, в общем, знаком с ним, поскольку подписывал его в качестве свидетеля. Госпожа Сабен-Левек наследует состояние, виллу в Канне и доход от конторы. Что будет со мной — решит нотариальная коллегия, согласно воле хозяина, контора действительно должна перейти ко мне.
— Есть еще один вопрос, который требует срочного разрешения, — похороны.
— Могу вам сообщить, что у Сабен-Левеков есть семейный склеп на кладбище Монпарнас.
— С этим решено. Думаю, что будет не слишком прилично отвезти гроб на кладбище, забрав его в Институте судебной медицины. Госпожа Сабен не в состоянии этим заниматься. Да и катафалка я тоже не вижу в квартире на втором этаже.
— Почему не установить его в конторе?
— Я думал об этом же. Вы сможете заняться всем необходимым?
— Я немедленно позвоню в похоронное бюро. Извещения о смерти, наверное, необходимо разослать всем клиентам?
— Я тоже так думаю. И уведомление о смерти в газетах. Кстати, журналисты вам не досаждали?
— Понабежала целая дюжина, вопросы они задавали нескромные, и я их выставил. Двое даже спросили, какой цифрой определяется состояние нотариуса.
— Держите меня в курсе всего, что касается похорон, но госпожу Сабен-Левек пусть не беспокоят.
— Ее не будет в церкви?
— Не думаю. Как скажет врач.
Раз уж он находился в доме, Мегрэ, которого по-прежнему сопровождал Лапуэнт, поднялся наверх. Открыла ему Клер.
— У меня были кое-какие дела внизу, и мне захотелось узнать, все ли в порядке.
— Она спит.
— Ей звонили?
— Нет. Только какой-то журналист, требовавший встречи; он очень рассердился, когда услышал, что это невозможно.
Было видно, что Клер устала. Выспаться ей, наверное, не удалось.
— Отвези меня на улицу Клемана-Маро…
Только для того, чтобы оживить в памяти картину. Ночью улица была почти пустынна. Фасад кабаре был разрисован, а дверь полуоткрыта.
Две уборщицы подметали пол, усыпанный конфетти и серпантином. Стены были затянуты разноцветной материей.
— Что вы хотите? Если вы ищете месье Феликса, то его здесь нет.
— Кто такой месье Феликс?
— Бармен.
Вошел уверенно держащийся мужчина.
— Смотрите-ка, комиссар!.. Здесь у нас вчера вечером был один из ваших инспекторов.
— Какого вы мнения о Луизе?
— Раньше она была панельной проституткой и, если так можно выразиться, никогда не покидала своего квартала. С годами ей пришлось менять профессию. Теперь она продает цветы в ночных заведениях.
— Ей можно доверять?
— В каком смысле?
— Не слишком ли богатое у нее воображение? Верить тому, что она говорит?
— Без сомнения. Секреты она тоже хранить умеет. У большинства этих девиц они имеются, и она их все знает.
— Благодарю вас.
— Почему вы ею интересуетесь?
— Потому что она уверяет, что видела господина Шарля здесь, с девицей, ночью восемнадцатого февраля.
— Почему она помнит число?
— Кажется, это день рождения ее дочери.
— Тогда это правда.
До набережных Сены отсюда было недалеко, а ж речному причалу вел лестничный спуск.
Во время завтрака в пивной на площади Дофины Мегрэ не сказал Лапуэнту и двух слов. Хмурым назвать комиссара было нельзя, но он был налит какой-то тяжестью — состояние, которое Лапуэнт хорошо знал. Чувствовалось, что он углублен в себя, захвачен собственными мыслями.
Когда они появились на набережной Орфевр, в застекленном зале ожидания сидела старая женщина, и Мегрэ сначала не узнал ее. Она же его узнала и улыбнулась через стекло.
Это была старая Луиза, как ее теперь называли. Он познакомился с ней, когда она была молодой и бедовой, одной из самых красивых панельных проституток на Елисейских полях.
Мегрэ пригласил ее к себе в кабинет, снял пальто и шляпу.
— Подумать только, комиссар, как бежит время! Вы тогда были совсем молоденьким, и однажды, когда меня прихватили, я уж было совсем подумала, что вы не упустите случая.
— Присаживайтесь, Луиза.
— Подумать только, какой путь вы прошли! Заметьте, я тоже не сдаюсь. А моя дочь, которая, правда, воспитывалась в деревне у славных людей, которым я ее доверила, теперь жена инкассатора Лионского кредита…[2] У нее трое детей, так что я трижды бабушка. Из-за нее-то, из-за ее дня рождения, я и помню так хорошо восемнадцатое февраля.
Прежде всего, метрах в ста от «Крик-Крака» стоял черный автомобиль, в котором сидел мужчина. Потом, в кабаре, я увидела господина Шарля, который был вместе с Зоэ, симпатичной, в общем, милашкой. Когда я выходила, машина все еще стояла, а за рулем по-прежнему сидел мужчина, который курил сигарету. В темноте она светилась, как маленькая точка…
— Вы не можете его описать?
— Было слишком темно. Я пошла дальше. У меня свои привычки, и клиентов своих я знаю. Вернулась я около трех. Машины больше не было. Господина Шарля тоже, а Зоэ сидела в обществе этакого верзилы американца.
— Больше вы ничего не знаете?
— Я пришла только потому, что мне захотелось вас снова увидеть. Мужчины — счастливчики: они стареют не так быстро, как мы.
Раздался телефонный звонок, и Мегрэ снял трубку.
— Это я… Да… Что?.. Убитый мужчина на улице Жана Гужона?.. Убит пятью выстрелами в грудь?.. Сейчас буду… Дайте знать в прокуратуру и сообщите следователю Куэнде… — И, обращаясь к торговке цветами, закончил: — Спасибо, что пришли. Мне нужно уходить.
— Я не в обиде: я же повидала вас. Мне этого достаточно.
И прежде чем выйти, она робко протянула комиссару руку.
— Лапуэнт! Снова в путь.
Улица Жана Гужона расположена по крайней мере метрах в ста от Сены. Охрану несли двое полицейских, которые почтительно приветствовали комиссара.
— Это на последнем этаже.
Они сели в лифт. Дверь одной из квартир была приоткрыта, и Мегрэ пожал руку комиссару, который был, по всей видимости, из новеньких, так как Мегрэ его не знал.
— Нас вызвала привратница. Она, как обычно, поднялась прибраться в квартире. Когда поняла, что жилец не отзывается, воспользовалась своим ключом и обнаружила тело.
На ковре лежал высокий, довольно молодой мужчина, лет тридцати, над которым склонился врач.
Назвать это помещение квартирой было бы не совсем правильно. Вся стена со стороны улицы и часть потолка были застеклены, как в мастерских у художников…
— Установили, кто это?
— Джо Фазио. Приехал из Марселя несколько лет назад. Был сначала сутенером, потом устроился барменом в довольно подозрительном ночном заведеньице под названием «Ле Парео». Года два назад ушел оттуда, и с тех пор источники его существования неизвестны…
Врач выпрямился, пожал руку Мегрэ.
— Это любопытно. Он убит из оружия мелкого калибра выстрелами в упор, я сказал бы даже, что пистолет приставили ему к груди. Насколько могу судить, две пули задели левое легкое, а третья попала в сердце.
На лице убитого было написано изумление. Насколько можно было судить, он был хорош собой. На нем был элегантный коричневый костюм из почти сверкающего габардина.
— Оружие не нашли?
— Нет.
Прибыли со своей громоздкой аппаратурой люди из отдела идентификации. Потом наступила очередь человека неопределенного возраста, товарища прокурора; комиссара он не любил, но тем не менее пожал ему руку.
