1. Место, где Рультабиль поместил Фредерика Ларсана.
2. Место, где Рультабиль поместил дядюшку Жака.
3. Место, где Рультабиль поместил господина Станжерсона.
4. Окно, через которое влез Рультабиль.
5. Окно, найденное Рультабилем открытым, когда он вышел из своей комнаты. Он его закрыл. Все другие окна и двери закрыты.
6. Терраса над комнатой в первом этаже.
Мы поднялись по монументальной широкой лестнице, образующей площадку на высоте второго этажа, откуда можно было попасть в правое или левое крыло замка через широкую и высокую галерею, тянущуюся вдоль всего фасада, обращенного на северную сторону.
В галерею же выходили и двери комнат, окна которых смотрят на юг. Профессор Станжерсон живет в левом крыле замка, комнаты мадемуазель Станжерсон находятся в правом крыле.
Мы повернули направо. Ковровая дорожка на натертом паркетном полу, блестевшем как зеркало, заглушала наши шаги. Рультабиль шепотом попросил меня двигаться осторожно, так как мы проходили мимо комнат мадемуазель Станжерсон. Он объяснил мне, что дочь профессора занимает спальню, переднюю, маленькую ванну, будуар и салон. Разумеется, эти комнаты сообщались между собой, а в галерею выходили только двери салона и передней. Галерея упиралась в торец здания, заканчиваясь большим окном (на плане окно № 2). Недалеко от этого окна галерея поворачивалась под прямым углом влево. Для большей ясности назовем галерею, идущую от лестницы до окна, прямой, а боковой ее отрезок — поворотной. На перекрестке этих двух галерей располагалась комната Рультабиля, примыкавшая к комнате Фредерика Ларсана. Двери их комнат выходили в поворотную галерею, а двери помещения мадемуазель Станжерсон — в прямую.
Рультабиль толкнул дверь своей комнаты, впустил меня и заперся на задвижку. Я не успел еще и оглянуться вокруг, как он удивленно присвистнул, указывая мне на пенсне, лежащее на столике.
— Это еще что такое, — сказал он, — как сюда попало это пенсне?
Разумеется, я вряд ли смог бы ему ответить.
— А может быть, именно его-то я и ищу! Тогда это должно быть пенсне дальнозоркого.
Он буквально набросился на свою находку. Его пальцы ласкали выпуклость стекол, он смотрел на меня невидящими глазами и бормотал:
— Значит, все-таки так! Так значит…
Мне показалось, что он малость свихнулся, но Рультабиль встал, положил мне руку на плечо и задумчиво произнес:
— Это пенсне сведет меня с ума, ибо с точки зрения логики подобное возможно, но, рассуждая по-человечески, этого не может быть, разве что…
Кто-то постучал в дверь, Рультабиль приоткрыл ее, и я узнал жену привратника, которую уже видел, когда ее вели на допрос. Л я-то полагал, что они все еще находятся под стражей!
— В выемке паркета, — прошептала привратница.
— Спасибо, — ответил Рультабиль, и женщина исчезла.
Тщательно закрыв дверь, он вновь обернулся ко мне.
— Если это так, — продолжал мой друг, — если, рассуждая по-человечески, это тоже возможно, то все действительно очень плохо.
— Разве привратники уже на свободе? — перебил я его.
— Да, — ответил Рультабиль, — я добился их освобождения, мне ведь нужны верные люди. Женщина мне абсолютно предана, привратник же даст себя убить за меня. А так как это пенсне дальнозоркого, то верные люди мне действительно понадобятся, причем очень скоро.
— А вы не шутите, мой друг? И когда же придется за вас умирать?
— Нынче же вечером, так как следует вам сказать, что сегодня вечером я ожидаю в гости преступника.
— Как ожидаете? Вы что же, знаете, кто он?
— Да, теперь, возможно, и знаю. Хотя с моей стороны было бы безумием это утверждать. Логика приводит меня к такому чудовищному выводу, что я очень хотел бы ошибиться.
— Но если это так, то откуда вы знаете, что он явится сегодня вечером?
— Он должен прийти!
Рультабиль тщательно набил трубку и не торопясь раскурил ее. Это предвещало увлекательный рассказ. В этот момент кто-то прошел мимо нашей двери. Рультабиль прислушался к удаляющимся шагам.
— Фредерик Ларсан в своей комнате? — спросил я, указывая на стену.
— Нет, — ответил мой друг, — он должен был уехать утром в Париж, потому что постоянно преследует Дарзака, который тоже сегодня собирался в столицу. Все это плохо кончится! Робера Дарзака, вероятно, арестуют в течение ближайшей недели. Все объединилось против него: события, обстоятельства, люди, и каждый час приносит новые обвинения. Судебный следователь подавлен и ослеплен ими, и я понимаю его состояние.
— Но ведь Фредерик Ларсан не какой-нибудь новичок.
— Я полагал, — сказал Рультабиль с презрительной усмешкой, — что Фред значительно умнее. Конечно, это не первый встречный, и я даже испытывал к нему чувство восхищения, пока не познакомился с его методами работы. Он обязан своей репутации только ловкости, но логика его расчетов очень бедна и достойна сожаления.
Я не мог сдержать улыбки, слушая как этот восемнадцатилетний юноша поносил пятидесятилетнего мужчину, зарекомендовавшего себя одним из лучших сыщиков Европы.
— Смеетесь? — обиделся Рультабиль. — А между тем клянусь вам, что я одолею его. Но не следует торопиться, так как Дарзак дал ему в руки огромное преимущество, которое сегодня вечером увеличится еще больше. Подумать только, каждый раз, как преступник появляется в замке, Робер Дарзак, по роковому стечению обстоятельств, отсутствует и — больше того! — отказывается сообщить, где он был и что делал.
— Что значит «каждый раз»? — удивился я. — Он объявился вновь?
— Да, в ту удивительную ночь, когда все это случилось.
Итак, мне предстояло узнать о том необычайном происшествии, которое Рультабиль упоминал уже в момент нашей встречи. Но я знал, что его нельзя подгонять, он говорил, когда хотел или когда считал это полезным. Меньше всего заботясь о моем любопытстве, он, скорее всего, просто желал восстановить последовательность событий для самого себя.
Его рассказ привел меня в оцепенение, потому что никакие разумные гипотезы не способны объяснить исчезновение преступника в тот самый момент, когда четыре человека буквально готовы были схватить его.
Конечно, будь у меня голова Рультабиля, я мог бы представить себе и естественное объяснение. Ибо наиболее примечательным в этом таинственном деле является как раз то, что Рультабиль объяснил его самым естественным образом. Но у кого есть голова, подобная голове Рультабиля? На его лбу сразу бросались в глаза оригинальные выпуклые шишки, которые мне приходилось наблюдать еще у Фредерика Ларсана, хотя и менее ярко выраженные.
Среди бумаг, подаренных мне Рультабилем по окончании дела, хранится записная книжка, содержащая подробный отчет о необычайном исчезновении преступника и размышления моего друга по этому поводу. Полагаю, что привести записки Рультабиля будет более полезным, чем излагать нашу беседу, так как в подобном деле я боюсь прибавить даже одно лишнее слово, способное исказить истину.
(Выдержки из записной книжки Жозефа Рультабиля)
«В ночь с 29 на 30 октября, — записывает Рультабиль, — я проснулся около часа. Бессонница или шум снаружи явились причиной этого? Зловещий крик Божьей благодати еще звучал в глубине парка. Я поднялся и открыл окно. Холодный ветер с дождем, непроницаемая тьма и молчание. Вдруг ночная тишина нарушилась странным криком. Быстро натягиваю брюки и пиджак. Погода такая, что и собаку на улицу не выгонишь. Кто же это ночью передразнивает мяуканье кошки матушки Ажену, да еще вблизи замка?
Я беру большую дубинку, единственное оружие, которым я располагаю, и бесшумно открываю дверь. Галерея ярко освещена лампой с рефлектором, и этот свет слегка мерцает, как от сквозняка. Я почувствовал дуновение воздуха и обернулся. В конце той галереи, которую я назвал поворотной, в отличие от прямой, в которую выходят комнаты мадемуазель Станжерсон, я вижу открытое окно. Эти две галереи пересекаются под прямым углом.
Кто же оставил окно открытым или кто открыл его? Я подхожу и вглядываюсь. Под этим окном, примерно на расстоянии метра, находится терраса, которая служит крышей маленькой комнатки в первом этаже здания, выступающей из фасада. Если понадобится, можно без труда спрыгнуть из окна на террасу и оттуда спуститься в главный двор замка. Тому, кто проделает этот путь, ключ от двери вестибюля не понадобится. Но почему я вообразил себе эту сцену? Из-за открытого окна? Быть может, это просто небрежность прислуги. Я закрываю окно, удивляясь той легкости, с которой построил целую драму из-за пустяка.
Новый крик Божьей благодати, и вновь молчание. Дождь перестал барабанить в стекло. В замке все спят. Бесшумно ступая по ковровой дорожке, я прохожу по галерее и, дойдя до угла, осторожно осматриваюсь, повернув голову. И здесь горит лампа и тоже с рефлектором. Она ярко освещает три кресла и несколько картин на стенах. Что я здесь делаю?
