— Это же просто сцена с декорациями, — продолжала Клеменси, оборачиваясь. — Подходящий интерьерчик для разыгрывания сцен в духе Магды Леонидис. — Клеменси взглянула на меня: — Вы же, наверное, поняли, что здесь сейчас происходило? Акт второй. Семейный совет. Его организовала Магда без всякой в том необходимости. Говорить было не о чем, и нечего было обсуждать. Постановка закончена.
В ее голосе не слышалось печали — скорей удовлетворение. Клеменси поймала мой взгляд.
— О, неужели вы не поняли? — нетерпеливо спросила она. — Мы с мужем свободны — наконец-то свободны! Неужели вы не поняли: долгие годы Роджер был несчастен — совершенно несчастен?! Его никогда не тянуло к бизнесу. Он любит лошадей, коров и бесхитростную деревенскую жизнь. Но он обожал своего отца — они все его обожали. Вот что неладно в этом доме: слишком уж тут сильно чувство семьи. Не хочу сказать, будто старик был тираном, который терзал и запугивал своих детей. Вовсе нет. Он дал им деньги и свободу. Но он был им предан всей душой. А они были преданы ему.
— Разве это плохо?
— Думаю, да. Когда дети вырастают, родители должны отойти в сторону, вычеркнуть себя из их жизней, заставить их забыть себя.
— Заставить? Довольно крутая мера, вы не находите? Разве принуждение не одинаково неприемлемо в любой форме?
— И если он не смог стать для своих детей такой личностью…
— Но ведь он был личностью, — заметил я.
— Да. И слишком сильной для Роджера. Роджер преклонялся перед отцом, выполнял все его прихоти. Он хотел быть достойным сыном своего замечательного отца. И не мог. Мистер Леонидис передал ему свою радость и гордость — фирму по поставкам. И Роджер отчаянно пытался не ударить в грязь лицом. Но у него нет никаких способностей к предпринимательству. В деловых вопросах Роджер — скажем прямо! — просто дурак. И это разбивало его сердце. Долгие годы бедняга страдал, видя, как дела фирмы неуклонно катятся под гору, из кожи лез вон, пытаясь поправить положение. Он постоянно носился с какими-то „блестящими“ идеями и проектами, которые всегда с треском проваливались… Это ужасно — из года в год осознавать себя неудачником. Вы не представляете себе, как Роджер был несчастен все это время! А я очень даже хорошо представляю. — Клеменси снова повернулась ко мне: — И вы действительно могли предположить, что Роджер убил отца из-за денег?! Ведь это просто… Просто нелепо!
— Теперь я это понимаю, — смущенно признался я.
— Когда Роджер узнал, что фирма находится на грани банкротства, он впервые за долгое время вздохнул облегченно. Да-да! Его волновала единственно реакция отца — и больше ничего. И он с радостью и надеждой глядел в наше с ним будущее. — Лицо женщины дрогнуло, и голос ее смягчился.
— И куда вы собирались ехать?
— На Барбадос. Там недавно умерла моя дальняя родственница. Она оставила мне крохотное поместье — о, действительно крохотное! Но по крайней мере есть куда ехать. Пусть мы жили бы очень бедно, но зарабатывать себе на хлеб мы всегда сумели бы. И там мы были бы одни, вдали от всех Леонидисов… — Она вздохнула. — Роджер смешной. Он всю жизнь беспокоится о том, что мне не хватает денег. Наверное, леонидисовское отношение к богатству слишком глубоко засело в его сознании. Мы с моим первым мужем жили очень бедно, и Роджер считает, что я благородно приносила себя в жертву! И он не понимает — именно тогда я и была счастлива, по-настоящему счастлива! И все же… Я никогда не любила Ричарда так сильно, как люблю Роджера.
Глаза Клеменси были полузакрыты. Я почти физически ощущал силу ее сдержанной страсти.
Наконец она открыла глаза и посмотрела на меня:
— Так что, вы видите, я никогда никого не стала бы убивать из-за денег. Я не люблю деньги.
И она имела ввиду именно то, что говорила. Клеменси Леонидис относилась к тем редким людям, для которых деньги ничего не значат, которые не любят роскошь, предпочитают ей суровую простоту обстановки и подозрительно относятся ко всякого рода приобретениям.
Но все же для многих деньги хоть и не имеют ценности сами по себе, но важны как средство, дающее силу и власть.
— Вы можете не желать денег для себя, — осторожно сказал я. — Но ведь их можно вложить в важные и интересные предприятия — например, в научные исследования.
Мне казалось, Клеменси должна быть фанатически предана науке, но она ответила:
— Не думаю, что вложения капитала в науку приносят особую пользу. Стоящие открытия обычно делаются по вдохновению энтузиастами, преданными идее людьми. Дорогое оборудование и тщательная подготовка к экспериментам не так эффективны, как вы полагаете. Вложенные в науку деньги попадают, как правило, не в те руки.
— Вам не жаль будет бросать работу? Вы ведь не передумали ехать на Барбадос?
— О, конечно, мы отправимся туда, как только полиция позволит нам это сделать. Нет. Мне совсем не жаль бросать работу. Я ненавижу бездействие, но на Барбадосе это мне не грозит. — И она добавила с тревогой: — О, скорей бы все утряслось, чтобы мы могли спокойно уехать отсюда!
— Клеменси, а у вас есть какие-нибудь подозрения насчет личности убийцы? — спросил я. — У вас наверняка должны быть какие-то догадки. Клеменси искоса бросила на меня странный взгляд. Ее голос разом потерял былую непринужденность и зазвучал напряженно и резко:
— Строить догадки — антинаучно. В данной ситуации ясно одно: самыми очевидными подозреваемыми являются Бренда и Лоуренс.
— Значит, вы думаете, это их рук дело?
Клеменси пожала плечами.
Несколько мгновений мы стояли молча, словно прислушиваясь к чему-то, потом Клеменси повернулась и вышла из гостиной, столкнувшись в дверях с мисс де Хэвилэнд.
Эдит решительно направилась ко мне:
— Я бы хотела поговорить с вами.
В моей памяти всплыли слова отца. Было ли это?..
Но Эдит де Хэвилэнд продолжала:
— Надеюсь, у вас не сложилось ложного впечатления о Филипе. Его бывает довольно трудно понять иногда. Он может показаться скрытным и холодным, но это совсем не так. Просто такая манера поведения. И Филип ничего не может с этим поделать.
— Да я и не думал… — начал было я.
Но старая леди не дала мне вставить слово.
— И сейчас… В этой истории с Роджером. Филип вовсе не скуп. Деньги никогда не имели для него никакого значения. И он очень милый… И всегда был очень милым… Просто его надо понять.
Я смотрел на старую леди, всем своим видом показывая, что я как раз и есть тот, кто хочет его понять. Эдит де Хэвилэнд продолжала:
— Частично все происходит из-за того, что Филип — второй ребенок в семье. Второму ребенку часто приходится трудней, чем первенцу. Понимаете, Филип обожал отца. Конечно, все дети обожали Аристида, и он отвечал им взаимностью. Но Роджером он особенно гордился и восхищался, потому что это был старший сын — и первый ребенок. И думаю, Филип всегда ощущал предпочтение, отдаваемое старшему брату. Он замкнулся в себе. Погрузился в книги, в историю и прочие занятия, не имеющие ничего общего с повседневностью. Наверное, он страдал… Дети всегда страдают…
Старая леди помолчала и снова заговорила:
— В общем, я хочу сказать, Филип всегда страшно ревновал отца к Роджеру. И едва ли сам осознавал это. И вряд ли банкротство старшего брата тронуло Филипа так сильно, как должно было бы… О, ужасно говорить такие вещи, но я уверена — Филип сам этого не понимает…
— Вы имеете в виду, что Филипа, скорей, радует неудача брата?
— Да, — сказала мисс де Хэвилэнд. — Именно это я и имею в виду. — И добавила, слегка нахмурившись: — Меня очень расстроило, что он не сразу предложил Роджеру помощь.
— А почему он должен предлагать ему помощь? — спросил я. — В конце концов Роджер наломал дров. Он взрослый человек. Детей у него нет. Если бы он был болен или слезно просил о помощи, конечно, семья помогла бы ему. Но несомненно, Роджер просто предпочитает начать новую и совершенно самостоятельную жизнь.
— О да! Его волнует только самочувствие Клеменси. А Клеменси — абсолютно загадочное существо. Ей действительно нравится испытывать неудобства и иметь в хозяйстве не больше одной чашки для чая. Вероятно, это очень современно. У этой женщины нет чувства прошлого и нет чувства красоты.
Старая леди разглядывала меня проницательными глазами.
— Это ужасное испытание для Софии, — продолжала она. — Мне жаль, что ее молодость омрачена этой трагедией. Я, знаете ли, люблю их всех. Роджера и Филипа… И внуков: Софию, Юстаса и Джозефину. Чудесные дети. Дети и внуки моей сестры Марции. Да, я нежно люблю их… — Эдит помолчала и резко добавила: — Но имейте в виду, подобное чувство граничит с идолопоклонством.
Она решительно повернулась и вышла из гостиной. Мне показалось, последним замечанием старая леди хотела что-то подчеркнуть — но я не мог понять, что именно.
