«Судебно-медицинские эксперты придерживаются мнения, что тело связали не позднее чем через шесть часов с момента смерти, так как затвердение мышц сделало бы этот процесс невозможным. Они уточняют, что в данных условиях, а именно: определенная температура, отсутствие сильных физических движений перед смертью, затвердение мышц должно было наступить быстро».
Терпение, подумал Аллейн. Предположим, что это был мужчина. Мог ли убийца Флоренс Рубрик, уверенный, что его не потревожат, завершать свою ужасную работу, когда люди еще не спали? Стригали ушли, но ведь оставались семейство Джонсов, и Маркинс, и Элберт Блек. Разве свет в окнах овчарни мог не возбудить их любопытства? Или окна были затемнены? Видимо, нет, так как Урсула Харм утверждает, что в овчарне было темно, когда она искала свою опекуншу.
Следовательно, она ожидала увидеть свет. Если шаги, которые слышала Урсула, принадлежали убийце, вернулся ли он, чтобы спрятать кошелек и чемодан и таким образом сохранить иллюзию, что жертва отбыла на север? Были ли убийство, переброска и сокрытие тела совершены друг за другом или с перерывом? Она была убита после восьми часов; никто не может указать точное время, когда она прошла по лавандовой тропинке и свернула влево. Она собиралась порепетировать в овчарне и вернуться. При этом она наверняка беспокоилась, нашлась ли брошь. Неужели она более десяти — пятнадцати минут могла изображать члена парламента, обращаясь с речью к самой себе в совершенно пустом сарае? Вряд ли. Следовательно, она была убита либо до, либо сразу после того, как поисковая партия вернулась в дом. Было пять минут девятого, когда отыскали брошь, и тогда же Клифф Джонс перестал играть и ушел с матерью в дом. После этого люди легли спать, и до возвращения рабочих с вечеринки овчарня была пуста. Грузовик смолк, не доехав до ворот, но голоса людей послышались задолго до того, как они подошли к сараю. У него еще было время потушить свет и, при необходимости, спрятаться. Тогда получается, подумал Аллейн, что, если преступление совершил один из членов поисковой партии, в его распоряжении было не более пяти минут. Следовательно, он должен был вернуться позже, чтобы совершить жуткую процедуру упаковывания тела, а затем снова наполнить пресс, чтобы он находился в прежнем положении. Эти операции требовали немалой точности.
Но предположим, что Урсула без пяти три слышала именно шаги убийцы. Если его задачей было сокрытие чемодана и кошелька, он должен был обязательно выждать, пока все в доме уснут.
Аллейн сам был уже сонным и усталым. Холодок переутомления полз по его конечностям. «День был долгим, — подумал он, — а я не в лучшей форме». Он переоделся в пижаму и сделал холодное обтирание. Затем он лег в постель в ночной сорочке, чтобы согреться. Его свеча, превратившись в огарок, оплывала, захлебываясь собственным воском, и, наконец, погасла. На письменном столе стояла другая, но у Аллейна в изголовье был фонарь, и он не пошевелился. Была половина третьего. Приближалось холодное утро. «Могу ли я позволить себе вздремнуть, — пробормотал он, — или написать Трой?» Трой, его жена, находилась на расстоянии тринадцати тысяч миль, занятая съемками вместо того, чтобы писать портреты. Он подумал с тоской: «О ней так тепло вспоминать!..» Представив себе ледяное путешествие из постели к бюро, он нырнул под одеяло и через минуту замер.
Ни единый ночной шорох не пробегал по занавескам, ни одна мышь не шевельнулась под обшивкой. Где-то вдалеке, там, где жили слуги, один раз тоскливо и одиноко залаяла собака. Но внимание Аллейна привлек звук внутри дома. Это был равномерный скрип старых ступенек под чьей-то тяжестью. Затем очень медленно, но отчетливо на площадке раздались шаги. Аллейн насчитал восемь, дотянулся до фонаря и приготовился, что сейчас щелкнет замок в его двери. Его глаза привыкли к темноте, и он различал белизну контуров дверного проема. Дверь приоткрылась, сначала медленно, затем резким толчком она распахнулась, и показалась мужская фигура. Мужчина стоял спиной к Аллейну. Он деликатно прикрыл дверь и обернулся. Аллейн включил фонарь. Словно в фокусе, появилось лицо с прищуренными от внезапного света глазами. Это был Маркинс.
— Как долго вы шли! — сказал Аллейн.
Когда была зажжена вторая свеча, Маркинс оказался похожим на птицу. Он был худощав, черные волосы резко зачесаны назад, словно дешевый парик без пробора. У него были маленькие черные глаза, тонкий нос и подвижный рот. Поверх черных брюк на нем был рабочий халат слуги. Он говорил на смеси кокни и американизмов, но в целом в нем не было ничего примечательного. Лицо его выражало наивность и откровенность, почти невинность, но темные глаза были чуть прищурены, и, несмотря на свои манеры, в целом приятные, он, казалось, был постоянно настороже.
Маркинс перенес зажженную свечу на ночной столик Аллейна и стоял в ожидании, вытянув руки.
— Сожалею, что не мог раньше, сэр, — тихо произнес он. — Они все чутко спят, ничего не поделаешь. Все четверо.
— Не больше? — прошептал Аллейн.
— Пятеро.
— Пятый выбыл.
— Было шестеро.
— От шести отнять два, будет четыре плюс один лишний.
Они посмотрели друг на друга с усмешкой.
— Правильно, — сказал Аллейн. — Я до смерти боюсь, как бы не забыть чего-нибудь.
— Это вряд ли сэр, а я-то узнаю вас повсюду.
— Мне следует возить с собой накладную бороду, — мрачно произнес Аллейн. — Ради Бога, сядьте и включите свет. Хотите сигарету? Как давно мы с вами встречались?
— В тридцать седьмом, не так ли? Я вступил в спецподразделение в тридцать шестом, а встретился с вами перед тем, как уехал в Штаты на эту работу перед войной.
— Верно. Мы вас устроили стюардом на германский лайнер, если не ошибаюсь.
— Так точно, сэр.
— Между прочим, можно ли говорить, а не шептать?
— Думаю, что да, сэр. С этой стороны никого нет. Молодые леди — через коридор. Их двери заперты.
— Хотя бы вполголоса можно рискнуть. Вы очень хорошо справились с первым заданием, Маркинс.
— Боюсь, сэр, что в этот раз не так удачно. Я был вообще против этого.
— Ну, ладно, — решительно произнес Аллейн, — расскажите все, как было.
— С самого начала?
— Желательно.
— Итак, сэр, — начал Маркинс, переставляя стул поближе к кровати.
Они наклонились друг к другу, со стороны напоминая классическую иллюстрацию к Диккенсу: Аллейн в темной сорочке, с длинными руками, сложенными на одеяле, и Маркинс, маленький, осторожный, сосредоточенный. Свеча мерцала, словно нимб, за его головой, и тень Аллейна, сутулая, карикатурно увеличенная на стене, казалось, грозила им обоим. Они говорили тихо, но отчетливо был слышен каждый звук.
— Меня продержали в Штатах, — заметил Маркинс, — вы, конечно, знаете об этом. В мае 1938 года, мистер Аллейн, я получил указания от ваших людей выйти на японского закупщика шерсти, мистера Курату Кана. Он находился в Чикаго. Понадобилось время, но, в конце концов, я добился своего через его слугу. Этот слуга был полукровка и ходил в какую-то вечернюю школу. Я тоже поступил туда и заметил, что этот метис подлизывается к другому ученику — тот работал швейцаром там, где делали секретные детали моторов для аэропланов. У него было задание, у этого метиса. За информацию платят сразу же, даже если она невелика, и он играл в эту игру вместе с Каном. Мне пришлось на целые недели зарыться с головой в географию и историю Америки, пока я смог нащупать ниточку. Я продал им сказочку о том, как я находился на службе в нашем посольстве в Вашингтоне и был уволен. После этого мне закапало. Я продал мистеру Кану маленькую аккуратную фальшивку. Потом он переехал в Австралию. Я получил указания следовать за ним. Мне нашли место слуги в Сиднее. Предполагалось, что я на службе у артиллерийского офицера, который посещал губернатора Нового Южного Уэльса. Он сообщал мне кое-какие сведения о правительственных делах. Он был связан с вашими людьми, сэр. И через некоторое время я заглянул к мистеру Кану. Он был рад меня видеть, и я передал ему те сведения, которые, как считалось, удавалось выудить из моего офицера, когда он бывал под хмельком. Ваша контора снабдила меня этим.
— Я помню.
— Как оказалось, мы попали в точку. Он, конечно, часто разъезжал за шерстью. Ничего особенного не случилось до августа 1940 года, когда он сказал, что неплохо было бы мне поехать с письмом от него к его приятельнице, миссис Артур Рубрик, члену парламента, которой был нужен слуга-англичанин. Он сказал, что племянник миссис Рубрик занят работой, которая их интересует. Они очень пронырливые, эти япошки.
— Да, именно.
— Вот так. Я отправил кодированную телеграмму в спецотдел, и они приказали мне ехать. Они очень заинтересовались мистером Каном. Я приехал сюда, и все было в порядке. Меня наняла миссис Рубрик, и все шло как по маслу. Однако что я скажу Курате Кану? Спецотдел предупредил меня, что работа Лосса важная, и дал мне разную мелочь по телефону на случай, если Кан будет недоволен. Это сошло. Я даже попытался кое-как собрать разрозненные части радиостанции. Я установил плохое освещение и сделал некачественный снимок, а потом сказал ему, что снимал через закрытое окно наверху лестничной площадки. Я думал, скоро появится какой-нибудь знаток, посмотрит на снимок и скажет, что его одурачили. Кан был вполне доволен. Он ни в чем не разбирался. Он был просто передаточным звеном. Конечно, так долго продолжаться не могло. Они поймали его, наконец, на моей информации, и это был полный финиш.
