– Рультабий! — вскрикнул я. — Это кощунство!
– Я знаю!
– Это глупо!..
– Знаю… Но почему?
– Потому что, — заговорил я вне себя, — Ларсан, конечно, может быть гением, он, возможно, сумеет обмануть полицейского, журналиста, репортера и, добавлю я, Рультабия… Он, возможно, сумеет обмануть дочь и сыграть роль ее отца, — я имею в виду профессора Станжерсона… Но ему никогда не удастся обмануть женщину и сойти за ее жениха. Эх, мой друг, Матильда Станжерсон знала Дарзака гораздо раньше, чем переступила под руку с ним порог форта Геркулес!..
– Но она знала также Ларсана! — прибавил холодно Рультабий. — Итак, мой дорогой, ваши доводы очень сильны, но так как я точно не знаю, до каких пределов простирается гений моего отца, я предпочитаю, чтобы вернуть Роберу Дарзаку его личность, которую не собирался, впрочем, у него отнимать, основываться на более прочном аргументе: если бы Робер Дарзак был Ларсаном, Ларсан не являлся бы несколько раз Матильде Станжерсон, потому что именно появление Ларсана и отдаляет Матильду Станжерсон от Робера Дарзака!
– Эх! — вздохнул я. — К чему напрасные рассуждения, когда стоит только открыть глаза?.. Откройте их, Рультабий!
Он послушался меня.
– На кого? — произнес он с невыразимой горечью. — На князя Галича?
– Почему нет? Он вам нравится, этот черноземный князь, распевающий литовские песни?
– Нет, — ответил Рультабий, — но он нравится госпоже Эдит.
И он ехидно рассмеялся. Я сжал кулаки. Он заметил это, но притворился, что ничего не видит.
– Князь Галич — нигилист, который нисколько меня не интересует, — сказал он спокойно.
– Вы уверены в этом?.. Кто вам сказал?
– Жена Бернье знакома с одной из маленьких старушек, о которых Эдит рассказывала нам за завтраком. Я навел справки. Это мать одного из троих несчастных, повешенных в Казани за покушение на кого‑то. Я видел снимки… Другие две старушки — матери остальных… Ничего интересного! — резко заключил Рультабий.
Я не мог удержать жест восхищения.
– Вы не теряете времени даром!
– Другой также, — буркнул он.
Я скрестил руки.
– А старый Боб? — спросил я.
– Нет, дорогой мой, нет! — воскликнул почти в бешенстве Рультабий. — Этот нет!.. Вы заметили, что он носит парик, не правда ли?.. Так вот, можете быть уверены, что, когда мой отец надевает парик, этого не видно!
Он сказал это с такой злобой, что я хотел уйти, но он удержал меня:
– Ну что же?.. Мы еще ничего не сказали об Артуре Рансе!
– О! Этот не изменился… — ответил я.
– Опять глаза! Берегитесь ваших глаз, Сенклер…
Он сжал мне руку и ушел. Я на минуту остался на месте, погрузившись в раздумья. О, я был не прав, сказав, что Артур Ранс не изменился… Во-первых, теперь он чуть‑чуть отпустил усы, что было совершенно ненормально для американца с его характером… Затем, он носил более длинные волосы, спустив широкую прядь на лоб… Кроме того, я не виделся с ним два года… люди всегда немного меняются за два года… и потом, Артур Ранс, который не пил ничего, кроме алкоголя, пьет только воду…
– Но, значит, Эдит?.. Ах, черт, я что, тоже с ума схожу?.. Почему я сказал «тоже»?.. Как… как дама в черном?.. как Рультабий?.. Разве я не нахожу, что Рультабий становится немного сумасшедшим?.. Ах! Дама в черном всех нас околдовала!.. Потому что дама в черном живет в постоянном страхе, — и мы дрожим под влиянием того же страха, что и она… Страх — заразная вещь… как холера.
О том, как я провел время между двенадцатью и пятью часами
Я воспользовался свободным временем и пошел немного отдохнуть в свою комнату, но спал я плохо, видя во сне, что старый Боб, Артур и Эдит — отвратительная шайка разбойников, поклявшихся погубить меня и Рультабия. Когда я проснулся под этим мрачным впечатлением и увидел древние башни и Старый замок, все эти грозные каменные глыбы, я понял причину своего кошмара и проговорил вслух: «В какую берлогу мы приехали искать спасения!» Подойдя к окну, я увидел Эдит, которая о чем‑то беседовала с Рультабием, держа в своих красивых пальчиках яркую розу. Я сейчас же спустился во двор Карла Смелого, но уже не застал ее и последовал за Рультабием, который направлялся в Квадратную башню, совершая обход.
Я нашел его вполне спокойным, казалось, он вновь обрел власть над своими мыслями, а также глазами, которых он больше не закрывал. То, как он осматривает окружающую обстановку, всегда было зрелищем, достойным внимания. Ничто не ускользало от него. Квадратная башня, служившая жилищем Дамы в черном, была предметом его постоянных треволнений.
Тут, за несколько часов до того, как произошло таинственное нападение, я считаю уместным привести план жилого этажа этой башни, расположенного на одном уровне с двором Карла Смелого.
Войдя в Квадратную башню через единственную дверь К, вы попадаете в широкий коридор, составлявший когда‑то часть караульного зала. Этот зал занимал прежде все пространство О, О1, О2, О3 и был окружен каменными стенами, сохранившимися до сих пор. Эдит поставила в этом зале деревянные перегородки, отделив довольно большую комнату с намерением превратить ее в ванную. Дверь в эту комнату, служившую помещением для Бернье, находилась в S. Чтобы попасть в R, где была единственная дверь в комнаты Дарзаков, необходимо было пройти мимо Бернье. Муж или жена Бернье всегда должны были сидеть в своей комнате, из которой через небольшое окошко Y можно было наблюдать также за дверью V, служившей входом в комнаты старого Боба. Во время отсутствия Дарзаков единственный ключ от двери К находился у Бернье; это был специальный ключ, сделанный накануне в мастерской, известной одному Рультабию. Молодой репортер сам поставил замок.
Рультабию очень хотелось, чтобы все те же предосторожности применялись и по отношению к старому Бобу, но последний воспротивился этому так энергично, что пришлось ему уступить. Старый Боб не хотел, чтобы с ним обращались как с преступником, и отстаивал свое право входить и выходить, когда ему вздумается, не прося всякий раз ключ у швейцара. Его дверь останется открытой, и он, таким образом, будет иметь возможность проходить из своей спальни или гостиной в рабочий кабинет в башне Карла Смелого, не стесняя ни себя, ни других. Из-за этого приходилось также оставить открытой и дверь К. Старый Боб потребовал этого, и Эдит поддержала его с некоторой иронией в голосе — иронией, относившейся к намерению Рультабия окружить старого Боба теми же предосторожностями, что и дочь профессора Станжерсона. «Но, господин Рультабий, мой дядя не боится, что его похитят», — сказала ему Эдит. И Рультабий понял, что ему остается лишь посмеяться вместе со старым Бобом над нелепой мыслью о похищении человека, единственное достоинство которого — обладание древним черепом! И он рассмеялся и согласился со старым Бобом, но на том условии, чтобы дверь К запиралась на ключ после десяти часов вечера и ключ этот оставался у супругов Бернье, которые откроют ему в случае надобности дверь. Это также стесняло старого Боба, который иногда очень поздно засиживался за работой в башне Карла Смелого. Но он, со своей стороны, не хотел во всем перечить этому славному Рультабию, который, как он говорил, боялся воров! Впрочем, в оправдание старого Боба я должен прибавить, что если он так неохотно шел навстречу моему юному другу, то лишь потому, что его не стали посвящать в восстание Ларсана из мертвых. Конечно, старику приходилось слышать немало рассказов о необыкновенных несчастьях, свалившихся на голову бедной мадемуазель Станжерсон, но он и не подозревал, что она не освободилась от этих несчастий, став госпожой Дарзак. Кроме того, старый Боб был эгоистом, как почти все ученые.
Рультабий, любезно осведомившись о здоровье тетушки Бернье, которая чистила картофель, доставая его из стоявшего на полу огромного мешка, попросил старика Бернье открыть нам дверь в комнаты Дарзаков.
Я в первый раз увидел спальню Дарзака. Она показалась мне холодной и темной. Эта большая комната была обставлена очень просто: туалетный столик был вдвинут в одно из заделанных теперь окон J; стена была так толста, что все это окно образовывало довольно большую нишу, из которой Дарзак и сделал себе туалетную комнату. Второе окно JI было меньше. Оба окна закрывали железные решетки с толстыми прутьями, между которыми с трудом можно было просунуть руку. Высокая дубовая кровать стояла в углу, образованном наружной стеной и каменной перегородкой, отделявшей спальню Дарзака от комнаты его жены. Прямо в углу башни находился вделанный в стену шкаф. Посередине комнаты стоял письменный стол, на котором лежали несколько научных книг и письменные принадлежности. Завершали меблировку кресло и три стула. Спрятаться в этой комнате иначе как в шкафу было немыслимо. Супругам Бернье был отдан строгий приказ осматривать этот шкаф, где висело платье Дарзака, всякий раз, как они убирали комнату, и сам Рультабий, который в отсутствии Дарзаков время от времени заходил в комнаты Квадратной башни, никогда не забывал порыться в нем.
