— Что мы можем сделать и как с ним говорить, чтобы он легче воспринял эту правду, если это действительно произойдет? — тихо спросила Дагмара. — Иногда я не знаю, что следует говорить, а о чем лучше умолчать, чтобы ему не было так больно?
— Этого я тоже не знаю, — признался медик. — И никогда не знал. Тут не имеется определенных ответов. Попытайтесь только не показывать ему, как сильно вы огорчены. И не отрицайте правду, если он ее примет. У него своих бед достаточно, не заставляйте его еще мучиться и за вас.
Баронесса кивнула. Ее муж стоял молча и смотрел поверх головы доктора на великолепную картину. На ней была изображена кавалькада всадников, мчащихся галопом. Все они были такими крепкими и сильными, все с такой легкостью и изяществом отдавались ритму быстрой скачки…
* * *
На следующий день Эстер ранним утром вышла в сад, чтобы немного прогуляться, и встретила Бернда, который стоял у клумбы с осенними цветами. Близился конец сентября, так что ранние астры и махровые маргаритки были в полном цвету — симфония пурпурных, сиреневых и красных оттенков. Около клумбы не было увядших лютиков — их срезал садовник, — а дельфиниум уже рассыпал свои семена. Другие летние цветы уже давно отцвели. Пахло влажной землей, и кусты розы-ругозы облетели. Октябрь был не за горами.
Вообще-то Эстер хотела сорвать несколько ноготков, чтобы сделать потом примочку, которая заживляла ссадины и пролежни у тех, кто долго вынужден был лежать в одном положении. Увидев хозяина дома, она остановилась и уже хотела повернуть обратно, не желая ему помешать, когда он увидел ее.
— Мисс Лэттерли! — позвал сиделку Олленхайм.
— Доброе утро, барон, — неопределенно улыбнулась та.
— Как Роберт сегодня утром? — Лицо Бернда озабоченно сморщилось.
— Лучше, — честно сказала девушка. — Мне кажется, от усталости он спал очень хорошо, но он волнуется, придет ли мисс Стэнхоуп.
— Он был очень груб с нею?
— Нет, не очень, просто сказал нечто язвительное.
— Не хотелось бы думать, что он мог кого-то… оскорбить. Собственная боль не извиняет обиду или неприятность, причиненную тем, кто не способен ответить тем же!
Одной фразой Бернд выразил сущность своего собственного социального положения: и врожденную убежденность в своем превосходстве, и нерушимое чувство самодисциплины и чести, неотъемлемое от первого. Медсестра взглянула на его мрачный, но сильный, красивый и выразительный профиль. Барон показался ей очень постаревшей и огрузневшей копией Роберта. Губы его были затенены темными усами, но линии рта у них с сыном были так похожи…
— Он не сказал ей ничего оскорбительного, — заверила девушка собеседника, может быть, не так уж искренне, как прежде. — И мисс Стэнхоуп очень хорошо поняла причину его резкости. Она сама много выстрадала, и ей хорошо знакомы все стадии, через которые проходит страждущий.
— Да, она, очевидно… — Барон заколебался, не зная, как лучше выразить свою мысль. — Она тоже в каком-то смысле потерпела ущерб. Это следствие болезни или несчастного случая, не знаете? Конечно, ей больше повезло, чем Роберту. Она может ходить, пусть даже и неловко…
Эстер заметила выражение уверенности в своей правоте, свойственное человеку, живущему в замкнутом мире своих представлений о том, как живут другие. Она не могла рассказать ему о трагедии Виктории или о драматических событиях в ее семье. Бернд, возможно, и понял бы все правильно, но если нет, нанесенный ею вред был бы необратим. Было бы нарушено право мисс Стэнхоуп на тайну личной жизни, а вместе с тем и ее хрупкая уверенность в себе, которой она с таким трудом достигла.
— Несчастный случай, — ответила Лэттерли. — А потом неудачная хирургическая операция. Боюсь, что после нее она стала испытывать почти постоянную боль, более или менее сильную.
— Сожалею, — серьезно сказал мужчина. — Бедное дитя…
И на этом с данной темой для него было покончено. Необходимость высказать сочувствие была удовлетворена, и Олленхайм даже и помыслить не мог, что Виктория может стать в каком-то смысле слова неотъемлемой частью жизни Роберта. Эта девушка была просто еще одним несчастным человеком, который, однако, проявляет доброту, когда в этом есть нужда. Но когда трудный период минует, она исчезнет с горизонта. Возможно, иногда о ней будут вспоминать с признательностью, но не более того.
Бернд оторвал взгляд от увядших цветов и направил его в сторону ярко цветущих маргариток и астр и на довольно беспорядочное пятно ноготков, пламенеющее на фоне влажного дерна и потемневшей листвы.
— Мисс Лэттерли, если вам вдруг случится узнать какие-либо подробности того несчастного дела, связанного с графиней фон Рюстов и принцессой Гизелой, я бы очень хотел, чтобы вы не упоминали о нем в присутствии Роберта, — попросил внезапно хозяин дома. — Боюсь, оно может стать к началу процесса очень и очень неприятным, если, конечно, процесс не будет предотвращен. А я не хочу, чтобы Роберт расстраивался понапрасну. У моей жены более романтический взгляд на вещи, и ему будет приятнее все знать с ее слов.
— Но мне об этом деле очень мало известно, — честно призналась Эстер. — Понятия не имею, почему графиня фон Рюстов выдвинула подобное обвинение, и даже не знаю, продиктовано оно личными обстоятельствами или политическими. Все выглядит чрезвычайно странно, потому что она явно не сможет доказать обвинение.
Бернд сунул руки в карманы и едва заметно покачнулся на каблуках.
Страсть, владеющая графиней, могла привлечь симпатии медсестры, но ее гораздо глубже занимало участие в этом деле Рэтбоуна. Не так уж важно, если он проиграет дело. Девушка даже втайне надеялась, что проигрыш может пойти ему на пользу, — Оливер стал чересчур самодовольным после посвящения в рыцарский сан. Но ей не хотелось, чтобы он попал в унизительное положение, взявшись за заведомо абсурдное дело. Тем самым Рэтбоун неизбежно отдалился бы от коллег и общества и даже от рядовых людей с улицы, которые всей душой сочувствовали громкой истории романтической любви и желали по-прежнему верить в нее. Никому не может понравиться, когда твою мечту втаптывают в грязь.
— Ну почему она пошла на это? — громко спросила Эстер, прекрасно понимая, что ее вопрос Олленхайму может показаться чересчур фамильярным. — Может быть, ее к этому кто-нибудь понуждает?
Зашумел легкий ветерок, и листья, медленно кружась, стали облетать с деревьев.
Бернд не спеша обернулся и посмотрел на собеседницу. Между бровями у него залегла складка.
— Я об этом не думал. Зора — странная женщина, с большими причудами, но никогда прежде она не поступала столь саморазрушительно. Не могу представить никакой разумной причины для такого обвинения. Гизела ей никогда не нравилась, но она не нравилась и очень многим другим. У нее талант как находить себе друзей, так и создавать врагов.
— А Зора не может действовать по наущению одного из врагов принцессы?
— Таким самоубийственным образом? — Барон слегка покачал головой. — Я бы не сделал ничего подобного ни для кого в мире. А вы?
— Это зависит от того, кто бы хотел заставить меня сделать это и почему.
Эстер надеялась, что Оленхейм еще что-нибудь расскажет о Зоре, и поэтому спросила:
— А как вы думаете, она сама верит в справедливость обвинения?
Мужчина несколько минут обдумывал этот вопрос.
— Мне было бы сложно в это поверить, — сказал он наконец. — Гизела ничего не могла выиграть со смертью Фридриха, она лишь все теряла. Не понимаю, как сама Зора может быть уверена в своей правоте.
— А они хорошо знают друг друга? — Лэттерли сгорала от любопытства. — Какие могут быть отношения между двумя столь разными женщинами?
— В той мере, в какой знают друг друга все женщины, когда много лет живут в подобных обстоятельствах и среди одного и того же круга людей. У них совершенно разные характеры, но они пребывают в сходной обстановке. Зора очень легко могла бы оказаться на месте Гизелы, если б Фридрих был другим человеком и влюбился бы в такую неподходящую женщину, как она, вместо тоже неподходящей ему Гизелы.
Лицо барона внезапно исказилось от сильного неудовольствия, и медичка совершенно ясно поняла, как ему неприятна женщина, которая внесла раздор в семейство герцога и заставила принца бросить свой народ и изменить своему долгу.
— Они не могли поссориться из-за другого мужчины? — спросила Эстер, пытаясь нащупать причину раздора.
— С Гизелой? — Бернд явно удивился. — Сомневаюсь. Гизела много флиртовала, но это было только стремление… испытать свою власть над мужчинами. Она никого никогда не поощряла. И могу поклясться, что ей это было совершенно неинтересно.
— Но Зора могла влюбиться в кого-то, кто был пленен Гизелой? Принцесса, должно быть, обладала удивительным обаянием, магнетической силой…
