— Черт, сто миллионов!
— Положим, десять или даже пять, эка важность! В сейфе — большие пачки ценных бумаг. Черт меня побери, если в один прекрасный день я не добуду ключа.
Трамвай остановился на площади Звезды. Мужчина прошептал:
— Итак, что делать сейчас?
— Сейчас? Ничего. Я предупрежу тебя. У нас еще есть время.
Пять минут спустя Арсен Люпен поднимался по парадной лестнице особняка Эмберов, и Людовик представил его жене. Жервеза была добродушной дамочкой, очень толстенькой и очень болтливой. Она приняла Люпена чрезвычайно любезно.
— Я настояла на том, чтобы на торжестве в честь нашего спасителя не было никого из посторонних, — сказала она.
И с самого начала со «спасителем» обращались как со старым другом. К десерту установилось полное доверие, и в откровенных признаниях недостатка не было. Арсен рассказывал о своей жизни, жизни отца — неподкупного судьи, о печалях детства, трудностях настоящего момента. Жервеза, со своей стороны, вспоминала о молодости, замужестве, добрых деяниях старика Брофорда, ста унаследованных ею миллионах, препятствиях, оттягивающих немедленное предоставление пользования, займах, которые она вынуждена была сделать под немыслимые проценты, бесконечных распрях с племянниками Брофорда. А конфликты! А секвестры! И тому подобное.
— Подумать только, месье Люпен, бумаги здесь, рядом, в столе моего мужа, но если мы возьмем оттуда хотя бы один купон, мы потеряем все! Они здесь, в нашем сейфе, но мы не можем даже коснуться их.
Гость слегка содрогнулся при мысли о таком соседстве. И совершенно четко понял, что душе Арсена Люпена никогда не подняться до высот щепетильности, свойственных этой достойной даме.
— О! Они здесь, — прошептал Арсен; во рту у него пересохло.
— Да, они здесь.
Отношения, начавшиеся в подобных обстоятельствах, неизбежно должны были завязаться в более крепкий узел. Во время деликатного допроса Арсен Люпен признался, что беден и находится в отчаянном положении. И тут же несчастный юноша был назначен личным секретарем обоих супругов с жалованием в сто пятьдесят франков в месяц от каждого. Жить он будет на прежней квартире, но ежедневно должен приходить, чтобы получать распоряжения, а для большего удобства ему под рабочий кабинет будет выделена одна из комнат третьего этажа.
Комнату он выбрал сам. По какой-то счастливой случайности она оказалась над кабинетом Людовика.
Арсен очень скоро убедился, что его секретарская должность очень сильно напоминает синекуру. За два месяца ему пришлось переписать всего лишь четыре незначащих письма, и только раз патрон вызвал его к себе в кабинет, что позволило ему рассмотреть сейф. Кроме того, он заметил, что обладателю этой синекуры, видимо, не положено фигурировать рядом с депутатом Анкети или старшиной сословия адвокатов Грувелем, ибо Люпена забывали приглашать на знаменитые светские рауты.
Он на это ничуть не жаловался, явно предпочитая оставаться на своем скромном месте в тени, и, счастливый и свободный, держался в стороне. К тому же времени Арсен не терял. Прежде всего он несколько раз тайно посетил кабинет Людовика и засвидетельствовал свое почтение сейфу, который, увы, так и остался наглухо закрытым. Это было угрюмое с виду огромное сооружение из чугуна и стали; к нему не подступиться было ни с напильником, ни со сверлом, ни с фомкой.
Арсен Люпен умел мыслить широко.
«Там, где сила не поможет, надо брать хитростью, — сказал он себе. — Главное — навострить глаза и уши».
Поэтому он принял необходимые меры, и, проведя трудоемкое и тщательное обследование паркета в своей комнате, просунул свинцовую трубку в отверстие между двумя лепными украшениями в потолке кабинета хозяина. Через это приспособление, своего рода слуховую и подзорную трубу, он собирался подглядывать и подслушивать.
С этого момента Арсен жил, приклеившись к полу животом. И, естественно, часто наблюдал, как Эмберы обсуждали что-то, стоя около сейфа, проверяя книги записей и листая бумаги в папках. Когда они последовательно поворачивали четыре ручки, приводящие в действие замок, он, чтобы узнать шифр, старался угадать число перемещающихся засечек. Следил за каждым их жестом, прислушивался к каждому слову. Куда они девали ключ? Спрятали его?
Однажды Арсен увидел, что они вышли из комнаты, не закрыв сейфа, и быстро спустился вниз. Решил войти. Но они уже вернулись.
— О! Извините меня, я ошибся дверью.
Но Жервеза бросилась к нему и пригласила в кабинет:
— Входите же, месье, входите, будьте как дома! Вы дадите нам совет. Какие ценные бумаги лучше продать? Зарубежные или ренту?
— Но как же с запретом? — очень удивившись, возразил Люпен.
— О! Он касается не всех денег.
Она приоткрыла створку. На полках лежали перевязанные ремешками папки. Она взяла одну их них. Но муж запротестовал:
— Нет, нет, Жервеза, безумие продавать зарубежные ценные бумаги. Их курс подскочит… Тогда как цены на ренту уже достигли предела. А как считаете вы, дорогой друг?
Дорогой друг никак не считал, но тем не менее посоветовал пожертвовать рентой. Тогда она взяла другую связку и вытащила их нее одну бумагу наугад. Это была трехпроцентная акция в 1374 франка. Людовик положил ее в карман. После полудня вместе с секретарем они продали эту бумагу через биржевого маклера и получили 46000 франков.
Что бы там ни говорила Жервеза, у Арсена Люпена не было ощущения, что он живет здесь как у себя дома. Как раз напротив, положение, которое он занимал в доме Эмберов, не переставало его удивлять. Неоднократно он убеждался, что прислуга не знает его имени. Они называли его просто «месье». Людовик говорил о нем так: «Предупредите месье… Месье уже пришел?» Зачем понадобилась эта загадочность в обращении?
К тому же, когда поутихли первоначальные восторги, Эмберы почти не разговаривали с ним, были учтивы настолько, насколько требует отношение к человеку, оказавшему им большую услугу. Но в сущности, вовсе не обращали на него внимания. Делали вид, что считают его оригиналом, который не любит, когда ему надоедают: они, конечно, чтут его уединение, но только потому, что он сам навязал им такое условие, хоть это и блажь с его стороны. Однажды, проходя через переднюю, Арсен услышал, как Жервеза говорила каким-то двум господам:
— Он такой дикарь.
Пусть так, подумал он, мы — из дикарей. И не собираясь разбираться в странном поведении этих людей, он продолжал осуществлять свой план. Арсен Люпен убедился, что не приходится рассчитывать на рассеянность Жервезы, которая никогда не расставалась с ключом от сейфа и, более того, никогда не уносила этот ключ, прежде чем не переставит буквы в замке. Итак, ему надо было действовать.
Одно событие — усиленная кампания, развернутая некоторыми газетами против Эмберов, — ускорило развязку. Их обвиняли в мошенничестве. Арсен Люпен наблюдал за перипетиями драмы, поведением супружеской четы и понял, что, промедлив еще немного, все упустит.
Пять дней подряд, вместо того чтобы, как обычно, уходить в шесть часов, он запирался в своей комнате. Хозяева думали, что его уже нет. А он, растянувшись на полу, следил за тем, что происходит в кабинете Людовика.
Пять вечеров подряд благоприятного случая так и не представилось, и он среди ночи уходил через калитку во дворе. У него был ключ от нее.
Но на шестой день Арсен узнал, что Эмберы в ответ на злобные инсинуации своих врагов предложили открыть сейф с тем, чтобы составить опись его содержимого.
«Это произойдет сегодня вечером», — подумал Люпен.
И действительно, после ужина Людовик расположился в своем кабинете. Жервеза тоже пришла туда. Они занялись разборкой бумаг, находившихся в сейфе.
Прошел час, затем другой. Люпен услышал, что слуги отправились спать. И вот уже никого не осталось на втором этаже. Эмберы продолжали заниматься своим делом.
— Пора, — прошептал Люпен.
И открыл окно. Оно выходило во двор. На небе — ни звезд, ни луны, и за окном — непроглядная тьма. Он достал из шкафа веревку с узлами, привязал ее к перилам балкона, перелез через них и медленно, опираясь на водосточный желоб, пополз вниз к окну, расположенному этажом ниже. Это было окно кабинета; плотные шерстяные шторы скрывали все происходящее внутри. С минуту он неподвижно стоял на балконе, насторожив уши и вглядываясь в темноту.
Все было тихо; успокоившись, он слегка толкнул створки окна. Если никто не удосужился проверить, заперты ли они, окно должно было открыться, потому что после обеда он повернул шпингалет так, чтобы язычок не вошел в паз.
Окно приоткрылось. Тогда чрезвычайно осторожно он пошире растворил его. Просунул голову и тут же замер. Сквозь щель между полотнищами неплотно задвинутых штор пробивалась полоска света: он увидел Жервезу и Людовика, сидевших около сейфа.
Они изредка и очень тихо перебрасывались короткими фразами, не отрываясь от своего занятия. Арсен Люпен прикинул расстояние, отделявшее его от них, точно рассчитал движения, которые надо было сделать, чтобы нейтрализовать одного за другим, не дать времени позвать на помощь, и уже собирался ринуться вперед, как вдруг услышал слова Жервезы:
