На полпути Нигел остановился, чтобы изучить табличку у изображений мистера Гладстона и мистера Дизраэли, которые беседовали так дружелюбно, что в это было трудно поверить. Кит тронул своего спутника за руку:
– Ты сказал, что искал меня?
– Искал, старина, и ты не представляешь, сколько времени у меня это заняло. Первым портом назначения для меня стал отель «Лэнгем», куда я прибыл, высвободившись из уличного затора – две подводы столкнулись с маленьким локомотивом и перекрыли всю дорогу у Чок-Фарм. В гостинице мне сказали, что ты ушел, но не оставил указаний, где искать тебя. Швейцар снаружи подсказал мне, что, когда ты взял экипаж, ему послышалось, что ты назвал адрес Глочестер-Плейс, 90, Портман-сквер.
– Этот адрес тебе о чем-то говорил?
– Только не тогда. Мне пришлось порыться в памяти. Мне помнится, в субботу у тебя был ленч с полковником Хендер-соном и Уилки Коллинзом. Кроме того, как ты сейчас уже должен был услышать, оба они утром явились в «Удольфо», прихватив с собой какого-то детектива, которого звали... что-то вроде Гоблин. Я знал, где живет полковник Хендерсон, – не на Глочестер-Плейс. Мог этот адрес принадлежать другому?..
– Ну и?..
– Когда приходится, я тоже могу быть детективом, – с гордостью сообщил Нигел. – Я вернулся в гостиницу за справочником по Лондону. Ты небось думаешь, что справочник у них под руками? Наконец ош нашли один – но лишь после основательных поисков. Я просмотрел его и наконец нашел нужное имя. «Коллинз Уильям Уилки, Глочестер-Плейс, 90, Портман-сквер». Так что я сказал моему Кебмену, куда ехать.
– Значит, ты увиделся с Коллинзом?
– Встретиться с ним мне не удалось: он поднялся к себе и прилег вздремнуть. Милое дитя по имени мисс Грейвс – она его племянница или что-то в этом роде – сообщила мне, что ты здесь был и ушел на какую-то встречу у мадам Тюссо. – Нигел вскинул кулак. – Но я не имел представления, что эта проклятая встреча состоится с Мюриэль!
– Я договаривался о встрече с Пат. Никто из нас не ожидал появления Мюриэль. А теперь скажи мне, – продолжил Кит, глядя собеседнику прямо в глаза. – Это отчаяние, с которым ты можешь говорить только в своем окружении, – имеет ли оно отношение к Мюриэль и к ее подлинности?
– Боже святый, конечно, имеет! К кому или чему еще оно может относиться!
– Если ты избегал задать ей прямой вопрос, Нигел, то необходимость в нем отпала. Она знает.
– Что она знает?
– Что ты подозревал или подозреваешь ее, будто она подменила собой лицо и тело Мюриэль. В субботу вечером ты убедился, что она совершенно подлинная. Прошлым вечером, могу ручаться, ты изменил свое мнение и чувствовал нечто совершенно противоположное. Так что же ты на самом деле чувствуешь?
Нигел уставился на него:
– Ну... В одном смысле ты прав, Кит. Прошлым вечером я верил или почти верил, что был обманут суккубом. Теперь все изменилось. И сейчас, хотя не могу в этом поклясться, я совершенно убежден, что, как бы там ни было, она – моя Мюриэль. А вот что ты думаешь?
Кит коснулся каталога, лежащего в боковом кармане пиджака.
– Честно говоря, – ответил он, – будь я проклят, если знаю. Прошлым вечером я, как и ты, считал, что у меня есть весомые причины сомневаться в ней. А сейчас я, так сказать, сомневаюсь в собственных сомнениях. Когда мы с Пат оказались тут за столиком, Мюриэль присела к нам и сама все выложила. Не успел я высказать ей свои возражения, как она ответила и на них. И более того. В то мгновение, когда она поклялась в своей подлинности, я по ее голосу почувствовал, что она просто не может лгать! Короче, после того, как она рассказала нам всю эту историю...
Нигел, откровенно потрясенный, фыркнул.
– Минутку, Кит! Для меня ты не чужой человек, а вот Мюриэль тебя не знает. Пат тоже ей незнакома. – Нигел пыхтел все громче. – Значит, она тебе все рассказала, да? Моя Мюриэль откровенно выдала всю эту историю, изложила ее перед двоими людьми, которые, как бы ни были ей симпатичны, все же оставались для нее чужими?
– Столь же откровенно, Нигел, как ты сам этим утром выложил ее не только перед таким близким знакомым, как полковник Хендерсон, но и перед совершенно чужими .тебе людьми, как Уилки Коллинз и старший инспектор Гоб.
– Они умные ребята и смогут помочь. Да и разве я не взял с них слово, что они никому, кроме тебя, ничего не расскажут? Что касается меня, то это другое, совершенно другое! Она меня убедила! Понимаешь?
– Более или менее. То есть что ты и я, мы оба, говорили одно и то же. И посмотри сюда!
Под стеклянными взглядами мистера Гладстона и мистера Дизраэли, чуть более глуповатыми, чем их выражение в жизни, Кит извлек каталог с надписью и, протягивая его собеседнику, объяснил, откуда он взялся.
Нигел с трудом подавил возглас удивления.
– Вот оно! Вот он, решающий довод! – произнес он. – Вот он, настоящий почерк моей подлинной жены, – или же я туп, как дюжина твердолобых голландцев! – Он сунул каталог себе в карман. – Но чего ради мы торчим здесь под присмотром нынешнего премьер-министра и бывшего, который был год назад? В комнату ужасов!
– Нигел, ты серьезно?
– Я чертовски серьезен, старина!
– Парень, что случилось? – уставился на него Кит. – Почему именно сейчас в комнату ужасов? После того как ты убедился в подлинности Мюриэль, тебе подобает порхать и веселиться, как жаворонку. Тени растворились, и тебе больше не о 4ev беспокоиться. И конечно же комната ужасов отнюдь не то место...
– А вот тут, Кит, ты совершенно не прав!
– Неужто?
– Если это Мюриэль собственной персоной, очень хорошо. С одной стороны, приходится признать, что лучше и быть не может. С другой стороны, конечно, все может стать куда хуже. И вот эта мрачная атмосфера соответствует моему настроению. Понимаешь? Или ты считаешь, что я окончательно тронулся?
– Надеюсь, что нет, Нигел. В то же время...
– Брось, Кит! Ты же знаешь, что тебе свойственна незаурядная проницательность; если ты дашь себе труд подумать, то сразу же все поймешь. Но в любом случае – вперед, Здесь, перед нами, в дальнем конце...
Они больше не разговаривали, пока не добрались до места назначения. Проход к самой популярной экспозиции выставки был сделан в виде арки, ведущей в темную пещеру, в которой стояло слабое зеленоватое свечение, словно идущее из-под воды. Отдав свои билеты капельдинеру в ливрее, они прошли под дополнительную крышу, образованную платформой гильотины.
– Может, это настоящая гильотина, – заметил Нигел. – Хотя, скорее всего, нет. В Париже было несколько таких орудий, включая и главное, которое стояло на площади Согласия. Я слышал, что, когда безумие Большого террора стихло, все эти бритвенные станки уничтожили, превратив в щепки. В каждом из этих дьявольских устройств использовалось больше одного лезвия?
– Да, можно не сомневаться, – согласился Кит. – Вдовушка Луизетта нуждалась в частой замене затупившихся ножей.
Выйдя из-под платформы, они повернулись, чтобы взглянуть на нее.
Под треугольным– ножом, поднятым и закрепленным в деревянной раме, на доске лицом вниз лежала пышноволосая придворная дама в изодранном бальном платье; шея ее была прижата деревянным воротником, а голова свисала над корзиной, куда ей предстояло упасть. Сбоку наготове стоял стройный молодой человек в запятнанном комбинезоне. Зубами он сжимал красную розу.
– Годится! – одобрил Нигел. – Если даже эшафот не подлинный и гильотина сомнительная, лезвие может быть из числа настоящих. А малый, что жует розу, никак палач? В те дни эта служба передавалась по наследству?
– Из поколения в поколения, – ответил Кит, – она принадлежала семье Сансон. Этот паренек с розой – кстати, он описан в нескольких отчетах и вылеплен совершенно точно – юный Анри Сансон, сын того человека, которого поэтически называли «Месье Париж».
– Послушай, Кит, ты разбираешься в делах, связанных с кровью, но ручаюсь, что и я смогу показать тебе кое-что. Вот, например!
Показав на реконструкцию камеры смертников, которой и сейчас пользовались в Ньюгейтской тюрьме, Нигел обратил внимание на чисто английскую виселицу, которая в этом сумрачном освещении высилась зловещим напоминанием. Приговоренный со связанными руками и ногами и с петлей на шее стоял под ней на поперечном брусе, в то время как палач готовился накинуть ему на голову белый мешок, а священник зачитывал текст из открытого молитвенника.
– Последняя публичная казнь в стране! – сообщил Нигел, заставив нескольких посетителей пугливо отшатнуться. – Больше таких отвратительных зрелищ не будет!
– А кто это под виселицей?
– Ирландец Баррет, Майкл Баррет. Он вместе с несколькими своими друзьями-заговорщиками из братства фениев[9] подложил бочонок с порохом к стене Клеркенвелской тюрьмы и поджег фитиль. Таким образом они хотели освободить других фениев, которые сидели в ней. Но добились лишь того, что взрыв разнес в куски целую улицу, убил четырех человек и ранил около сорока, среди которых было много детей. Когда летом 68-го года Баррет был казнен, привычное мятежное настроение значительно усилилось. Публичные казни уже давно подвергались осуждению, как унизительное, развращающее действо. Беспорядки во время казни Баррета плюс многочисленные слухи о заговорах фениев вынудили внести поправки в эту юридическую процедуру. Впредь казнь должна была проводиться внутри Ньюгейта и никогда снаружи для увеселения толпы. Ты в то время, Кит, не был в Англии, как и я. Но мне довелось позже услышать об этом. А ты?
