Безусловно, он вел себя непозволительно. Он дошел до того, что крикнул ей: «Я не уверен, что у меня вообще есть какой‑нибудь отец, даже и вор!» После этих‑то слов она вошла в Квадратную башню и решила умереть. Но она не для того нашла потерянного сына, чтобы сейчас же вновь потерять его, и осталась жить. Я был вне себя! Я целовал ее руки. Я просил у нее прощения за Рультабия. Итак, вот к какому результату привело поведение моего друга. Под тем предлогом, что должен защитить ее от Ларсана, он сам убивал ее! Я не хотел больше слышать об этом. Я знал слишком много. Я бросился бежать. Я позвал Бернье, который открыл мне дверь, и вышел из Квадратной башни, кляня Рультабия. Я надеялся найти его во дворе Карла Смелого, но там никого не было.
У ворот стоял на карауле Маттони. В комнате моего друга я увидел свет. Я взбежал по лестнице, перешагивая через несколько ступеней. Наконец, я оказался у двери и распахнул ее.
– Что вам угодно, Сенклер?
В нескольких отрывистых фразах я передал ему наш разговор с дамой в черном.
– Она не все вам сказала, мой друг, — возразил он ледяным тоном. — Она не сказала вам, что запретила мне трогать этого человека!
– Это правда, — воскликнул я. — Я слышал это!..
– Ну, так о чем же вы рассуждаете? — продолжал он грубо. — Вы не знаете, что она заявила мне вчера!.. Она приказала мне уехать! Она сказала, что предпочла бы умереть, чем видеть меня в борьбе с моим отцом!
Он ехидно ухмыльнулся.
– С моим отцом!.. Она, без сомнения, считает его сильнее меня!..
Он был страшен, произнося эти слова. Но вдруг он преобразился, и нежная улыбка озарила его милое лицо.
– Она боится за меня! Ну вот, я же — я тоже боюсь за нее!.. И я должен забыть, кто мой отец и кто моя мать!
В этот момент ночное безмолвие разорвал выстрел, а за ним раздался душераздирающий крик. Ах! Опять этот крик, как тогда, в необъяснимую ночь на галерее! Волосы встали дыбом у меня на голове.
Рультабий зашатался, как будто пуля попала в него. Затем подскочил к открытому окну и в отчаянии закричал:
– Мама! Мама!
Глава XI
Нападение на Квадратную башню
Я вскочил за ним и из опасения обхватил его сзади руками, учитывая то состояние безумия, в котором он находился. В его криках: «Мама! Мама!» — слышалась такая ярость, такое отчаяние, такое стремление кинуться на помощь, что я испугался, как бы он не забыл, что не может перелететь, как птица или стрела, через эту черную бездну, отделявшую его от преступника и жертвы. Вдруг он обернулся, оттолкнул меня, бросился из комнаты, все опрокидывая на своем пути, и понесся как безумный через коридоры, комнаты, лестницы, двор к этой проклятой башне. Что касается меня, то я, словно прикованный ужасным криком, не мог оторваться от окна. Я стоял на том же месте, когда дверь в Квадратную башню открылась, и в освещенном четырехугольнике проема появилась фигура дамы в черном. Она стояла прямо, она была жива, но на ее бледном лице застыло выражение непередаваемого ужаса. Она простирала руки к Рультабию, и тот бросился к ней в объятия из темноты; потом до меня доносились лишь вздохи и эти два слога, которые ночь повторяла бесконечно: «Мама! Мама!»
Я спустился в свою очередь во двор; в висках стучала кровь, сердце билось в груди, ноги подкашивались. Сцена, которую я видел на пороге Квадратной башни, нисколько меня не успокоила. Я тщетно пытался рассуждать. В тот момент, когда мы считали, что все погибло, все, наоборот, было спасено. Разве сын не нашел свою мать?.. Разве мать не нашла наконец своего ребенка?.. Но почему… Что это был за отчаянный крик, если она была жива и невредима? Что это был за вопль ужаса перед ее появлением на пороге башни?..
Странное дело: в то время как я пересекал двор Карла Смелого, там никого не было. Значит, никто не слышал выстрела? Никто не слышал криков? Где был Дарзак? И старый Боб? Работали ли они до сих пор в Круглой башне? У меня были основания предполагать это, так как окно башни было освещено. А Маттони? Значит, Маттони также ничего не слышал? Маттони, карауливший у ворот башни Садовника? А Бернье? А его жена? Я их не видел. И дверь в Квадратную башню осталась открытой! Ах, нежный шепот: «Мама! Мама!» Я слышал, как она отвечала, рыдая: «Мой мальчик! Мой мальчик!» Они не догадались даже закрыть из предосторожности дверь в гостиную старого Боба, куда Матильда увлекла своего ребенка!
…Там они долго сидели вдвоем, обнимаясь и не переставая повторять: «Мама!» — «Мой мальчик!» Они говорили друг другу, прерываясь на поцелуи, милые несуразицы вроде: «Так ты не умер!..» — «Ну разумеется нет!» И этого было достаточно, чтобы заставить их расплакаться снова… Как крепко они, должно быть, целовали друг друга, чтобы наверстать упущенное! Как Рультабий, должно быть, упивался ароматом дамы в черном!.. Я как сейчас слышу его фразу: «Знаешь, мамочка, ведь это не я украл!..» По выражению, с которым он произнес эти слова, можно было подумать, что ему все еще девять лет, этому бедному Рультабию. «Нет! Мой мальчик!.. Нет, ты ничего не крал!.. Мой дорогой! Мой мальчик!..» Ах, не моя вина, что я подслушал это. У меня сердце разрывалось на части. Ведь это была мать, которая наконец отыскала своего ребенка!..
Но куда же подевался Бернье? Я повернул налево и вошел в его комнату, желая знать, чем был вызван крик и кто стрелял.
Старуха Бернье сидела в глубине комнаты, освещенной ночником. Ее фигура темным пятном обрисовывалась на кресле. Она, должно быть, лежала в постели, когда раздался выстрел, заставивший ее вскочить и наскоро накинуть на себя какую-то одежду.
Я поднес ночник к ее лицу. Ее черты были искажены страхом.
– Где ваш муж? — спросил я.
– Он там, — дрожащим голосом ответила она.
– Там?.. Где там?..
Но она не дала мне ответа. Я сделал нисколько шагов по комнате и споткнулся. Нагнувшись, я увидел, что ступаю по картофелю. Весь пол был усыпан картофелем. Значит, жена Бернье еще не собрала его, после того как Рультабий опрокинул мешок?
Поднявшись, я обернулся к старухе Бернье.
– Послушайте, — сказал я, — кто-то стрелял!.. Что случилось?..
– Не знаю, — ответила она.
В это время послышался звук запираемой наружной двери, и старик Бернье появился на пороге комнаты.
– А, это вы, господин Сенклер?
– Бернье!.. Что случилось?
– О, ничего серьезного, господин Сенклер, успокойтесь, ничего серьезного… — Его голос звучал преувеличенно громко и твердо; он хотел казаться убедительным. — Пустяковый случай… Господин Дарзак вынимал из кармана револьвер, чтобы положить его на ночной столик, и нечаянно выстрелил. Госпожа, конечно, испугалась и закричала, а так как окно их комнаты открыто, она подумала, что вы и господин Рультабий могли что-нибудь услышать, и сейчас же вышла, чтобы вас успокоить.
– Значит, Дарзак вернулся к себе?..
– Да, он вернулся почти тотчас, как вы покинули башню, господин Сенклер. А выстрел раздался почти в ту же минуту, как он вошел в свою комнату. Подумайте только, как я сам испугался!.. Я сейчас же бросился туда!.. Господин Дарзак сам открыл мне дверь. К счастью, никто не ранен.
– Значит, госпожа Дарзак прошла к себе сразу же после разговора со мной?
– Сразу же. Она услышала, что господин Дарзак вернулся в башню, и направилсь за ним. Они вошли вместе.
– А господин Дарзак? Он у себя в комнате?
– Смотрите, вот и он!..
Я оглянулся и увидел Робера; несмотря на скудное освещение комнаты, я рассмотрел, что он был страшно бледен. Он сделал мне знак и, когда я подошел к нему, сказал мне:
– Послушайте, Сенклер! Бернье вам уже рассказал, вероятно, об этой случайности. Не говорите никому, не нужно. Быть может, другие не слышали выстрела. Зачем напрасно пугать людей, не правда ли? Я хочу попросить вас об одолжении…
– Говорите, друг мой, — ответил я, — я к вашим услугам, вы это прекрасно знаете. Располагайте мною, если я могу быть вам полезен.
– Спасибо, но речь идет лишь о том, чтобы уговорить Рультабия лечь спать: когда он уйдет, моя жена успокоится и пойдет, в свою очередь, отдыхать. Всем следует отдохнуть, Сенклер! Нам всем необходимы покой и тишина…
– Хорошо, мой друг, рассчитывайте на меня!
Я пожал ему руку с понятным воодушевлением и силой, которая свидетельствовала о моей преданности, хотя я был убежден, что все они скрывают от нас нечто очень серьезное!..
Дарзак вернулся в свою комнату, а я без колебаний пошел за Рультабием в гостиную старого Боба. Но на пороге комнаты я столкнулся с дамой в черном и ее сыном, которые выходили оттуда. Оба молчали, и у них был настолько непроницаемый вид, что я — который только что слышал их объяснения и ожидал увидеть сына в объятиях матери, — я стоял перед ними, не в силах произнести ни слова. Поспешность, с которой госпожа Дарзак хотела покинуть Рультабия, заинтриговала меня. Не меньше поразила меня и готовность, с которой Рультабий поддержал это ее желание. Матильда склонилась над моим другом, поцеловала его в лоб и сказала «до свидания, дитя мое» таким беззвучным, таким грустным и в то же время торжественным голосом, что мне показалось, будто я присутствую при прощании умирающей. Рультабий, не отвечая матери, увлек меня из башни. Он дрожал как осиновый лист.
