Ланнек, который лег только в шесть, вновь показался на палубе в домашних туфлях на босу ногу, со спущенными подтяжками, небритый, с осоловелыми от сна глазами.
Кампуа не понадобилось ни будить капитана, ни докладывать ему, где они сейчас. Ланнек взглянул на английский берег, потом на французский, зевнул и жестом показал: «Лево руля!»
«Гром небесный» входил в воды, где Кольбар, Баллок, Риден, Вергуайе и другие банки, невидимые на поверхности, перегораживают большую часть Па-де-Кале.
Вахту стоял г-н Жиль, подтянутый и элегантный, несмотря на ранний час.
— Что тут был за шум? — осведомился Ланнек, склоняясь над картой.
— Не знаю. Я ничего не слыхал.
— Кампуа! Где мой кофе, гром небесный?
Было свежо. Чтобы согреться, Ланнек расхаживал взад-вперед, не спуская глаз с бурунов, вскипавших там, где начиналась первая банка. Муанар еще спал. Один из машинистов приладил на палубе тиски и со скрипом опиливал какую-то металлическую деталь.
— Коров обиходили?
Палуба оставалась мокрой, как все, к чему ни прикасалась рука, и хотя небо прояснилось, впечатление было такое, словно сам воздух еще не успел просохнуть.
— Кто-нибудь встретился?
— Два немца и несколько английских угольщиков.
Ланнек терял терпение. Феканец еще ни разу так не копался, подавая кофе, и, когда он все-таки появился, физиономия его выглядела еще более уныло, чем обычно.
Это был тощий парень неопределенного возраста и, можно сказать, безликий, вечно слонявшийся с таким покорным видом, словно его уже не удивляют удары судьбы и он даже не пытается их избежать: коль скоро человека бьют, значит, это в порядке вещей.
— Где ты был?
— На камбузе, капитан.
Ланнек машинально взглянул на покрасневшие руки буфетчика — тот явно оттирал их щеткой.
— Что за шум я слышал тут под утро?
— Не знаю.
— Моя жена встала?
Феканец утвердительно кивнул, и взгляд его оказался столь красноречив, что Ланнек невольно улыбнулся. Он прихлебывал кофе маленькими глотками, не отрывая глаз от горизонта.
— В котором часу она тебя позвала?
— В восемь. Велела подать кофе с молоком.
Чувствуя, что Кампуа недоговаривает, Ланнек не отставал:
— А потом?
— Потом потребовала нагреть воды.
Г-н Жиль, не подавая виду, что все слышит, и поглядывая в сторону, тоже улыбнулся.
— Дальше.
— Сказала, чтобы я принес кипятку и дегтярного мыла.
— Дегтярного мыла?
— Да. И еще тряпок. Заставила вымыть переборки в каюте.
Каждую фразу приходилось из него вытягивать.
— Это все?
Кампуа не ответил. Он стоял с отсутствующим и несчастным лицом, выжидая, когда капитан вернет порожнюю чашку. Г-н Жиль не зря уверял, что парень выглядит точь-в-точь как хворый семинарист.
— Что еще произошло?
На этот раз молчание затянулось: Кампуа не решался открыть рот.
— Это было ночью… — выдавил он наконец.
Кампуа выполнял на корабле довольно многообразные обязанности — буфетчика, стюарда, помощника кока. Был он не сладкоежка и вообще отличался плохим аппетитом, поэтому ему поручили сторожить камбуз, где он и спал.
— Да говори же, черт тебя побери!
— Призрак забрал окорок, — выпалил Кампуа, словно подгоняемый своими же словами.
— Призрак? Что ты несешь?
Разговор прервался: по трапу на палубу, с настороженно-неприступным видом, словно вступая во враждебный мир, поднялась Матильда Ланнек.
— Я заглянула к тебе в каюту, но ты уже ушел, — сказала она мужу. — Булонь миновали?
— Еще нет. Это вон там, где четыре радиомачты.
Погоди минутку, дай мне разобраться с призраком…
— С призраком?
— Отвечай, Кампуа, и не прикидывайся дурачком.
Какой призрак?
— Который с «Гусириса». Еще когда судно называлось так, на нем уже был призрак. Английский призрак.
— Ишь ты! И кто же тебе о нем рассказывал?
Кампуа боязливо осмотрелся по сторонам и пробормотал:
— Все… Боцман…
Боцман как раз оказался на палубе — доил коров.
— Эй, ты! Поднимись-ка сюда! — приказал Ланнек.
Брови он хмурил, но его маленькие глазки смеялись.
Время от времени он поглядывал на жену и г-на Жиля.
— Выходит, у нас на борту призрак и ты его видел?
— Да. Ночью на камбузе.
— Он, конечно, был в белом саване?
Кампуа кивнул. Боцман поднялся на мостик и, ожидая, пока очередь дойдет до него, притворялся, будто думает о чем-то своем.
— Он говорил по-английски, — уточнил Кампуа.
— И утащил окорок. Так?
— Самый большой.
— Английские призраки любят ветчину, — задумчиво констатировал Ланнек. — Можешь отправляться вниз, Кампуа. Я разберусь сам.
Он сделал паузу, проверил курс, набил первую трубку, поднял воротник кителя, прикрывая расстегнутую рубашку.
— Боцман!
— Слушаю, капитан.
— Передай призраку, пусть сегодня же ночью положит окорок на место.
— Но…
— И добавь: если не положит, я высажу его в Гамбурге и ни гроша ему не заплачу.
— Клянусь вам…
— А теперь марш доить коров.
Все в том же благодушном настроении Ланнек повернулся к жене и оглядел ее с ног до головы.
Матильда Ланнек была недурна собой: мягкие волнистые каштановые волосы, лицо не правильное, но пышущее свежестью, фигурка дышит очарованием молодости. Вот только рисунок рта, пожалуй, несколько жестковат. Этим она напоминает мать и всех Питаров, чьи фотографии довелось видеть Ланнеку — Выспалась?.. Можете сменяться. Жиль.
— По правде говоря, я совсем не спала.
За спиной они, как всегда, ощущали присутствие рулевого, но тот застыл гак неподвижно, что его можно было не принимать в расчет.
— Свыкнешься, — беззаботно отозвался Ланнек. — На первых порах всегда чувствуешь себя выбитым из колеи.
— Я никогда не свыкнусь с грязью. Переменюсь не я, а порядки на судне. Нынче утром..
— Знаю.
— Что ты знаешь?
— Ты мобилизовала Кампуа на мытье стен в каюте.
Правда, картофель из-за этого не будет готов вовремя.
— Разве я не имею права распоряжаться слугой?
Ланнеку показалось, что, несмотря на всю бесстрастность рулевого, по губам у него скользнула улыбка.
— Разумеется, имеешь, дорогая! Я же тебе говорил…
— Ты не побрился?
— Я только что поднялся на палубу, а спал всего четыре часа.
Ланнек провел всю ночь один на один с безликим рулевым, не сходя с места и не спуская глаз с бесконечной вереницы повисших во мраке сигнальных огней. Лицо его постепенно мрачнело: поднимался зюйд-вест. Ветер пока еще очень слабый, но в любую минуту может нагнать волну на банки.
— Что это за история с призраком?
Вместо ответа Ланнек указал жене на боцмана, который, покраснев от натуги, упрямо тянул за соски одну из коров. Боцман был ниже и коренастей, чем капитан, а приплюснутый нос делал его похожим на чудище с эпинальских[2] лубочных картинок, — Чем он занимается на судне?
— Возглавляет экипаж, при необходимости несет вахту Он и есть призрак.
— Не понимаю.
— Эта скотина знает, что Кампуа суеверен, как деревенская старуха. Вот он и наплел парню, будто на судне всегда был призрак, а сегодня ночью воспользовался случаем, забрался на камбуз и увел окорок. Кампуа даже пикнуть не посмел.
— Но он же вор!
— Он — боцман, и притом отличный.
— Надеюсь, ты выставишь его за дверь?
Слово «дверь», равно как негодование Матильды, заставили Ланнека вторично улыбнуться.
— Сегодня ночью он принесет окорок обратно.
— И все?
— Все.
— Значит, ты позволяешь себя обкрадывать?
— Да нет же! Ведь окорок-то вернут.
— Украдут что-нибудь другое.
Ланнек ласково потрепал жену по плечу.
— Иди! Этого тебе не понять.
— Куда я пойду?
— В кают-компанию, к себе — куда хочешь.
Оставшись один, Ланнек налил стопку кальвадоса — он ежедневно пропускал одну после кофе — и машинально перечитал найденную накануне записку — Шутник проклятый!
Бриз уже обогнал «Гром небесный», и море, еще недавно спокойное, вспенилось барашками, а зеленый его оттенок стал каким-то противно-сероватым.
— Право руля! — скомандовал Ланнек. — Мы как раз на траверзе Вергуайе.
Он неторопливо покуривал, делая маленькие затяжки.
Опять зашел в штурманскую, взял там вязаный шерстяной шарф и тыльной стороной руки вытер мокрый нос.
Ланнек испытывал безотчетное желание расхаживать взад и вперед, размахивать руками и — что бывало с ним редко — с кем-нибудь потолковать.
— За Дувром погода совсем испортится, — сказал он рулевому, но тот промолчал: ему не полагается разговаривать.
Ланнек выпил вторую стопку кальвадоса, перегнулся через поручни и посмотрел на коров: боцман наконец оставил их в покое.
Воздух был по-прежнему прозрачен Контуры нормандских скал постепенно стушевывались, зато на горизонте завиднелись заводские трубы и портовые краны Булони. То здесь, то там медленно бороздили море черные коротышки траулеры.
