Из этого следовало, что Ёдзо вовсе не собирается кончать с собой, скрывается где-то в горах и упорно борется за выживание, а жители деревни пребывали в постоянном мучительном страхе.
Где он находится, так никто и не узнал. Прошло больше двадцати лет с тех пор, как он исчез, но о нем по-прежнему ничего не было известно, и большинство склонялось к мнению, что он уже умер. Однако среди жителей деревни оставалось немало тех, кто продолжал считать его живым.
Как уже говорилось, от его руки погибли тридцать два человека. То есть на каждую из могил Богов Света приходилось по четыре новых могилы. Ну а если Ёдзо погиб — на одну больше. Считавшие так утверждали: «То, что произошло два раза, непременно произойдет и в третий. Предок Тадзими господин Сёсаэмон, а потом Ёдзо сотворили такое, что сомневаться не приходится — кровавое злодеяние повторится еще не раз».
Когда дети в Деревне восьми могил капризничали, им говорили: «Вот придет черт с рогами-фонариками, он задаст тебе». И дети, вспоминая рассказы родителей о черте с двумя фонариками, прикрепленными к белому платку на голове и еще одним фонариком на груди, с висящим на поясе японским мечом и ружьем в руках, сразу же переставали хныкать. Кошмар, связанный с восемью могилами беглых самураев, не кончался.
Интересно, что большинство убитых или раненных Ёдзо людей не имело никакого отношения к Цуруко, тогда как те, кто был так или иначе связан с ней, не попались ему под руку.
Вот, например, учитель Ёити Камэи. Ёдзо, несомненно, люто ненавидел его. В тот вечер учитель был в соседней деревне у настоятеля буддийского монастыря и потому избежал опасности. А после всей этой бойни перевелся в другое место, подальше отсюда.
Или вот родители Цуруко. Услышав шум и сообразив, что дело принимает страшный оборот, они спрятались в сарае, в хранившейся там соломе. И тем самым спасли свои жизни. Даже ранены не были.
Те, кто успел вовремя убежать к родственникам, уцелели.
Цуруко вызвали в полицию, а через некоторое время она вернулась в деревню. Но односельчане относились к ней враждебно: была б сговорчивее, не было бы всех этих бед!
Жить в этой деревне у нее не было сил, да еще страх, что Ёдзо остался жив и в любой момент вернется, терзал ее, и Цуруко, прихватив ребенка, скрылась из деревни, и никаких известий о ней больше не было.
Как говорят старики, что случилось раз, случится и второй. В Деревне восьми могил вновь и вновь происходили убийства людей, жестокие, но какие-то странные и объяснению не поддающиеся.
Так прошло двадцать лет.
Наступили двадцатые годы эпохи Сева.[7] Ужасное и непонятное ощущение опасности царило в деревне.
Ну ладно, прелюдия оказалась слишком длинной. Пора открывать занавес и перейти к самой истории. Хочу извиниться перед вами, уважаемые читатели, но все изложенное выше имеет очень важное значение, а один из персонажей даже описывал все происходящее в своем дневнике.
О том, для чего я взял у него эти записи, я умолчу, так как к содержанию истории это отношения не имеет.
Хорошо помню, что безмятежное состояние вернулось ко мне лишь через восемь месяцев после возвращения из Деревни восьми могил.
Сейчас я сижу в новом рабочем кабинете на северной окраине Кобэ и любуюсь открывающимися взору холмами. Прекрасный, как на живописных полотнах, остров Авадзи у меня прямо перед глазами. Я неторопливо попыхиваю сигаретой и вдруг оказываюсь во власти какого-то странного чувства; мне вспоминается вся эта история.
По словам писавших о трагедии, у ее очевидцев от ужаса волосы вставали дыбом, а некоторые даже поседели. Взяв зеркало, я внимательно рассмотрел себя — да нет, седины у меня не прибавилось, но смутная тревога не уходила: настолько страшными были события, пережитые мною.
Хотя безмятежное настроение в последнее время вернулось ко мне, теперь я внезапно ощутил настоящий прилив счастья, и этим я обязан человеку по имени Коскэ Киндаити. Никогда я не мог представить ничего подобного. Если бы не этот сыщик небольшого роста, неприметной наружности, вечно взъерошенный, слегка заикающийся, — так вот, если бы он не появился в деревне, вряд ли бы я остался в живых.
Вот что сказал этот самый Коскэ Киндаити, покидая Деревню восьми могил, после того, как все беды наконец кончились:
— Человек, который втянул и тебя в такие несчастья, в своем роде диковинка. На твоем месте я оставил бы на память записи обо всем, что тебе довелось пережить за эти три месяца.
— Я тоже подумываю об этом, — ответил я ему. И в самом деле, пока в памяти сохранились детали, есть смысл зафиксировать их на бумаге.
Я решил взяться за перо как можно быстрее, однако ничего у меня не получалось: уж больно страшным оказалось пережитое, истощившее меня и физически и душевно; к тому же писать о подобных ужасах совсем непросто. Так я и тянул вплоть до сегодняшнего дня.
К счастью, теперь я окончательно пришел в норму. Убийства в деревне прекратились, здоровье мое полностью восстановилось. У меня, правда, нет уверенности, что я сумею написать нечто удачное, ведь я же не писатель. Ну да ничего, главное — изложить на бумаге все, что случилось и как именно это случилось. Иначе говоря, рассказать об имевших место фактах. Я рассчитываю, что сама необычность этих ужасающих событий компенсирует литературный дилетантизм.
Деревня восьми могил… От одного только воспоминания о ней меня начинает бить дрожь! А до чего зловещее название! А сама деревня! И какой же кошмар творился в ней…
Деревня восьми могил… До прошлого года (а в прошлом году мне исполнилось двадцать восемь лет) мне и во сне не снилась деревня с таким отвратительным названием. Мог ли я предполагать, что сыграю какую-то роль в жизни этого мерзкого захолустья? Да, я родился в префектуре Окаяма. Но где именно? Как называлось место моего рождения, я не знал и знать не желал.
Едва я достиг мало-мальски сознательного возраста, мы уехали в Кобэ, где я и рос, не проявляя ни малейшего интереса к деревенской жизни. Да и у матери никого из родственников в деревне не осталось, и говорить об этом периоде своей жизни она избегала.
О! Моя мамочка! Она умерла, когда мне было семь лет, но и сейчас она стоит у меня перед глазами словно живая. Как и любой ребенок, потерявший в детстве мать, я считал ее самой красивой женщиной в мире.
Она была крошечного роста, и все у нее было миниатюрным: маленькие, как у ребенка, ручки, голова, лицо с мелкими чертами, небольшим носиком, глазами и ртом. Ну просто как куколка! Она выполняла различные швейные работы по заказам. Она была молчалива, но когда открывала рот, ее голос звучал как колокольчик, и говорила она на диалекте своей родной префектуры Окаяма. Из дому мамочка почти не выходила.
А одно обстоятельство моего детства терзало мне душу.
По неведомой мне причине моя уравновешенная, сдержанная мама по ночам садилась в постели, ее губы кривились, будто от страха, она бормотала что-то невнятное, после чего бросалась на подушку и разражалась рыданиями.
Это повторялось регулярно. Я и ее муж — мой отчим просыпались в тревоге, окликали ее, трясли, но она подолгу не могла успокоиться, горько и безудержно рыдала… Отчим обнимал ее, и мало-помалу она засыпала в слезах, а отчим всю ночь не выпускал ее из объятий и ласково гладил по спине…
Лишь теперь я понял причину ее слез. Бедная мамочка! Пережив то, что пережила она, я бы тоже видел кошмары и вскакивал по ночам, дрожа от страха.
Вспоминая свои детские годы, маму, я мысленно благодарю отчима.
Позднее мы разошлись с ним во взглядах на жизнь, и я убежал из дома, о чем теперь очень сожалею.
Мой отчим, Торадзо Тэрада, был бригадиром рабочих на судостроительной верфи в Кобэ. Старше матери лет на пятнадцать, довольно высокий, краснощекий, он производил впечатление человека довольно жесткого. Сейчас-то я понимаю, что это не так. На самом деле у него было очень доброе сердце, он был замечательным человеком. Как они сошлись с мамой? Это до сих пор для меня загадка. Он очень берег маму, любил меня, и о том, что он мне отчим, я узнал много позднее. Согласно метрическим записям мы с ним — отец и сын. Я ношу его фамилию, меня зовут Тацуя Тэрада.
Любопытно, что по одним бумагам я родился в одиннадцатом году эпохи Тайсё,[8] по другим — в двенадцатом году. Следовательно, в этом году мне исполнилось двадцать девять лет, хотя окружающие полагают, что мне двадцать восемь.
Я уже сказал, что мне было семь лет, когда умерла мама. Закончился счастливейший период моей жизни. Это не значит, впрочем, что последовавшие за тем годы были горькими и печальными.
Через год после смерти мамы отец (отчим) снова женился. В отличие от мамы, мачеха была крупной, веселой, говорливой и, как и все болтушки, совершенно беззлобной; отчим заботился обо мне по-прежнему. Я писал уже, что это был добрейшей души человек. После окончания начальной школы[9] он отправил меня учиться в профессионально-техническое училище.
