— Хорошо. Иди. Скажи-ка, председатель, кто вон в том доме живет? — Подполковник ткнул пальцем в сторону соседнего плетня. — Вон, кстати, и хозяева.
Волощук поднял голову. У плетня стояли мужчина и две женщины, молча глядели на двор Капелюха.
— Тройские это. Казимир, жена его и невестка.
— А где сын?
— Говорят, у поляков служит в Войске Польском.
— Давыдочев! — Подполковник вскочил с неожиданной для его плотного тела легкостью. — Давыдочев!
— Здесь, товарищ подполковник! — подбежал запыхавшийся лейтенант.
— Заправься, фуражку поправь. — Подполковник неодобрительно оглядел его. — Ты же уполномоченный ОББ, а ходишь как начальник банно-прачечного отряда.
— Виноват. Я…
— Вот этого, — подполковник указал на Тройского, — ко мне.
Давыдочев, придерживая рукой кобуру, побежал к соседнему плетню. Тройские попятились, потом почти бегом бросились к хате.
— Стой! — крикнул лейтенант. — Стой, хозяин!
Тройский остановился. Рука, схватившаяся уже за перила крыльца, сжалась, словно он боялся оторваться от спасительного родного дома.
— Хозяин! — еще раз крикнул лейтенант.
Тройский повернулся, медленно, словно ожидая выстрела в лицо.
— Пошли со мной, — махнул рукой Давыдочев.
Тройский с трудом оторвал руку от перил и шагнул к лейтенанту.
— Казимешь! Нет! Казимешь! — закричала жена. Она схватила Тройского за руку и потащила в хату. — Нет, — кричала она по-польски, — не пущу! Нет!
— Вы что? — крикнул Давыдочев. — Прекратите!
Тройский мягко освободил руку и обреченно шагнул к Давыдочеву.
— Прошу! — Лейтенант показал рукой на двор Капелюха. У плетня он обернулся и поразился нескрываемому отчаянию, исказившему лицо женщины. Тройский шел медленно, осторожно ставя босые ноги, словно боялся наступить на что-то острое.
Во дворе усадьбы Капелюха он затравленно огляделся и, безошибочно определив старшего, шагнул к Павлову.
— Тройский? — спросил подполковник.
— Да, пан.
— Кто был ночью у вашего соседа? Вы видели?
— Нет, нет, — Тройский говорил на странной смеси польского, белорусского и русского языков.
— Подождите. Я не понимаю вас.
— Он говорит, что спал, — перевел Волощук, — потом услышал выстрелы. Много выстрелов. Так я говорю, Казимир?
Тройский кивнул и заговорил еще быстрее.
— Они испугались, — продолжал Волощук, — и спрятались в подпол. Так, Казимир?
Тройский опять кивнул.
— Я думаю, товарищ подполковник, — Волощук подобрал костыли, тяжело опершись, поднялся. — Я думаю, он действительно ничего не видел, у нас народ напуганный. Сознания в нем мало. Боятся всего. Приучил их немец к страху. Да разве немец один.
Волощук помолчал.
— Здесь всякие банды были, — продолжал он горько. — Убили в народе веру в правду, страх посеяли. А страх — дело опасное, товарищ начальник, он ненависть родит.
— Пусть он идет, — задумчиво сказал Павлов.
— Иди, Тройский, а то твоя баба слезами изошла. — Волощук махнул костылем.
Тройский быстро, почти бегом, заспешил к своей усадьбе. Павлов смотрел ему вслед и видел, как он перемахнул через плетень, как женщина обняла его и, тесно прижавшись, пошла вместе с ним к хате.
— Вы, товарищ Волощук, — нарушил тишину Давыдочев, — председатель сельского Совета, партийный, значит, передовой человек, а чушь городите. Страх, ненависть. Несознательность это, мракобесие. Вы им должны текущий момент разъяснять.
— Момент? — Волощук резко обернулся к лейтенанту, так что костыли заскрипели жалобно, и посмотрел на него недобро и тяжело. — Момент, говоришь? Вот ты сначала порядок здесь наведи, а потом я им политграмоту зачту…
Гремя и подпрыгивая на ухабах, к усадьбе Капелюха подлетела полуторка.
— Товарищ подполковник, — крикнул офицер милиции, — «додж» нашли.
«Додж» стоял на развилке дороги, тяжело осев на переднее колесо. Навалившись на руль, словно заснув на минуту, в нем сидел человек.
— Так, — сказал Павлов, — Так.
Он влез в машину, осмотрел убитого.
— Одна пуля в бок, вторая — в затылок.
— Он, наверное, раненый еще вел машину, а когда скат сел, они его добили.
— Бандюги, они и есть бандюги, — сказал один из милиционеров.
— Положите его и осмотрите как следует. Что еще?
— Весь кузов в крови, на бортах шерсть. Видимо, корову тащили. Следы волока уводят в лес, — сказал эксперт-криминалист.
Убитый лежал на земле, в кургузой, явно не по росту солдатской гимнастерке, в фасонистых немецких бриджах и немецких хромовых сапогах с пряжками. Рядом с ним на куске брезента лежал портсигар, зажигалка, пачка красных тридцаток и немецкий десантный нож.
Павлов взял нож, нажал на кнопку, острое жало выскочило из рукоятки.
— Больше ничего?
— Ничего.
— Грузите в машину.
Мимо убитого вереницей шли жители села, всматривались в залитое кровью лицо, молча отходили. Тройский наклонился к убитому и отшатнулся испуганно.
— Не опознали, — повернулся к Павлову Волощук. — Я же говорил вам, что народ у нас пуганый, им веру надо внушить в нашу правду и силу.
— Внушим, председатель, внушим. — Павлов повернулся и пошел к дому Капелюха.
— Вот вы уедете, — сказал Волощук, шагая за ним, — а мы останемся…
Он замолчал внезапно и сдернул с головы старую, истертую, выгоревшую фуражку с зеленым пограничным верхом: из хаты милиционеры выносили покрытые брезентом трупы.
— Вы их похороните, — сказал Павлов. — Как положено. Видать, в лесу у вас банда. Оставляю вам лейтенанта, он с участковым бандой займется.
Волощук недоверчиво посмотрел на лейтенанта. Уж слишком по-юношески тонок был этот парень в синей милицейской гимнастерке.
— Да, помощник…
— Он парень боевой, в разведке служил, — словно оправдываясь, сказал Павлов, — ранили его, а после госпиталя к нам.
Волощук посмотрел на подполковника, словно хотел сказать: «Вам в городе легко», — но промолчал.
Они шли вдоль деревни. Синие гимнастерки выцвели на солнце, сапоги покрыла мучнистая пыль. Солнце, висевшее в небе, было не по-осеннему жарким, и милиционеры расстегнули воротники гимнастерок.
У плетней стояли люди, они молча кивали идущим и провожали их взглядами.
— Молчаливый у вас народ, — усмехнулся Давыдочев.
— Пуганый. — Гончак выплюнул самокрутку.
— Темный народ, — зло ответил лейтенант.
— Не прав ты, лейтенант. — Гончак остановился. — Народ у нас добрый, трудовой. В этой деревне партизаны завсегда и ночлег и еду находили, раненых прятали.
— Так, что же они теперь?
— А вон, — Гончак показал на лес. — Пока здесь два закона — дневной да ночной.
Давыдочев посмотрел на лес внимательно и долго. В ярком солнечном свете был он совсем не страшным, а, наоборот, веселым и нарядным. И все же рука лейтенанта легла на кобуру.
— Запрягай, Гончак, лошадь, — сказал Давыдочев, — поедем в соседнюю деревню, там еще поспрошаем.
— Я только Волощука предупрежу, — ответил участковый.
«Спецсообщение
Обл. ОББ РОМ Павлову
Дактилоскопическая проверка убитого в деревне Смолы ничего не дала. По нашим данным, в вашем районе дислоцируется бандгруппа, примерный состав до восьми стволов. Бандиты нападают на крестьян, отбирают продукты. Они имеют устоявшийся канал сбыта, меняя продукты на деньги и золотые изделия, как в районе, так и в области. Исходя из особой опасности бандгруппы, высылаем вам в помощь оперуполномоченного ОББ УНКВД области капитана Токмакова.
Нач. ОББ Клугман».
Сентябрь был жарким. Павлов сидел на ступеньках больницы, расстегнув воротник гимнастерки и сняв фуражку.
Больница была маленькой, чисто выбеленной, оконные рамы покрашены голубой краской. Павлов закрыл глаза и сразу же словно провалился в темноту. Сон был легким и крепким.
Он очнулся от прикосновения. Открыл глаза. Перед ним стоял главный врач больницы Трофимов.
— Хотите, подполковник, я положу вас на диване в своем кабинете?
— Хочу, но не могу.
— Вам необходимо поспать.
Павлов встал, поправил фуражку, застегнул воротник.
— Как она?
— Лучше.
— Поговорить с ней можно?
— Да. Только она плачет все время. Пойдемте.
В маленькой прихожей Трофимов снял с вешалки халат, протянул Павлову. Халат был широким и длинным, и подполковник словно утонул в нем.
В коридоре плотно стояли койки, и Павлов с Трофимовым шли провожаемые любопытными взглядами.
У дверей с табличкой «Старшая сестра» главврач остановился.
— Мы ее отдельно положили.
В маленькой комнате, заваленной узлами с бельем, на широком кожаном диване лежала женщина с перевязанной головой.
