Мысль Оливии споткнулась на слове «алмаз». В ее понятии это было нечто чистое и яркое. Для характеристики Берри такое слово явно не годилось. Оливия не смогла придумать ничего подходящего. Ладно, пусть будет просто «грубоват», но зато он хороший работник. Да, пожалуй, так, хороший работник, если за ним присматривать, конечно.
Она должна бы чувствовать себя усталой: уже поздно, день был тяжелый, а лет ей уже немало, но спать ей не хотелось, а злость придавала силы. Она злилась, потому что больше никогда не сможет наблюдать из этого окна за тем, как ее Светлячок щиплет травку на лугу или отдыхает в тени под каштаном, лениво помахивая хвостом или потряхивая головой, отгоняя мух, которые нагло садились на его длинные ресницы. Она злилась потому, что Светлячок не должен был умереть, и потому, что в деревне болтали, будто бы Светлячок умер, наевшись ядовитых сорняков. Она была уверена, что он не был настолько голоден, чтобы есть какие-то там сорняки. Последнее обстоятельство больше всего раздражало ее. Эти люди считали, что за Светлячком плохо ухаживали, но это наглая ложь.
Есть люди, которые держат лошадей, хотя ничего в этом не понимают. Конечно, это очень печально, но уж к ней не имеет никакого отношения: она знает о лошадях почти все. Она знала, что крепкий пони может прекрасно жить под открытым небом круглый год, если только его подкармливать в голодные месяцы, ухаживать за его копытами, да в очень сильные холода укрывать одеялом. Светлячок был не первым ее пони, но, видимо, последним. Всем его предшественникам неплохо жилось у нее, как и ему эти последние… Оливия быстро прикинула в уме, сколько лет прожил у нее Светлячок… Да, двенадцать лет.
Двенадцать лет — долгий срок для животного. За такой срок конь становится не просто слугой или любимцем, он становится настоящим другом. Каждое утро, еще до завтрака, она выходила из дома, шла через сад, через обнесенный изгородью огород и, миновав калитку, попадала на луг. Светлячок слышал ее шаги и стук палки еще до того, как она появлялась в поле его зрения. Он подбегал к калитке и, приветствуя ее, ржал. От его шкуры в утреннем прохладном воздухе поднимался легкий парок, глаза блестели, мягкая верхняя губа дружелюбно подрагивала. Иногда она давала ему яблоко или морковку. Ежедневно она давала ему по четыре конфеты «Смартиз». Ему нравился этот разноцветный шоколадный горошек в сахарной глазури, но Оливия была с ним строга: больше вредно. Если бы Светлячку не хватало корма, она бы заметила. Да и Армитадж, который регулярно осматривал Светлячка, не оставил бы это без внимания. Кузнец, который приезжал, чтобы почистить ему копыта, тоже сказал бы.
Как бы там ни было, пони тихо страдал, и никто не знал об этом, пока не стало слишком поздно. Ей будет не хватать этого утреннего ритуала. Ее словно лишили части жизни, и это было больно, хоть она и знала, что со временем придется отдать всю.
Тем не менее, в потере Светлячка была какая-то обидная несправедливость, нечто, больше похожее на кражу, чем на смерть. Оливия стиснула свои костлявые кулачки и в бессильной ярости забарабанила по коленям.
— Какая жестокость! — прошептала она в пустоту комнаты. — Этот мир полон жестокости разных форм и размеров, но я должна знать!
Тут усталость, которой она до сих пор не замечала, навалилась на нее. Опираясь на палку, она поднялась со стула. Одна в доме! Джанин уже ушла. Оливия вспомнила о своей экономке, когда отставшая подошва шлепанца зашоркала по полу.
Джанин вечно ворчала по поводу этой подошвы, пока, наконец, Оливия не послала вырезанный из журнала купон на адрес фирмы, которая занимается доставкой товаров по почте, и заказала новые тапочки из овчины. Их должны прислать со дня на день.
Джанин хорошая девушка. С циничной улыбкой Оливия подумала, что, конечно, не такая уж хорошая: сразу видно — шлюха, но работница хорошая, как Эрни Берри, только лучше, чем Берри, потому что у нее доброе сердце. Оливия играла словами, они прыгали у нее в голове, как шарик от пинг-понга. Хорошая работница… Доброе сердце… Добрыми намерениями вымощена дорога в ад. Так, кажется, раньше говорили?
Она дошла уже до середины коридора. Здесь ей пришлось отклониться от прямой линии, чтобы обойти вытертое пятно на ковровой дорожке. Не из брезгливости, скорее, из суеверного страха. Две недели назад она споткнулась на этом самом пятне и упала, приземлившись на четвереньки. Палка выскочила из рук и отлетела.
Она никому не рассказала об этом случае. Джанин тогда не было в доме, и никто не видел и не слышал ее падения. Она тогда сильно ушибла колени, и некоторое время так и стояла на четвереньках, ошеломленная и неподвижная. Когда первый шок прошел, она обнаружила, что не может подняться. Так она и стояла, сил не было, суставы не желали разгибаться. Перепуганная и растерянная, она изучала узор турецкого ковра, и это время показалось ей вечностью. Раньше она никогда не обращала внимания на эти причудливые переплетения красного, синего, на эти изгибы и углы. Какой интересный рисунок! Кто-то же придумал его. Такие странные формы…
Все, что ей было нужно, это чтобы кто-нибудь подал ей руку, но рядом не было ни души. «Бог помогает тем, кто сам себе помогает», — твердо сказала она себе и поползла к ближайшей двери. Ухватившись обеими руками за старомодную бронзовую ручку, она кое-как встала.
Она так и не рассказала об этом ни Джанин, ни Тому Бернету, когда тот позвонил. Почему? Стыдно, вот почему. «Глупая старуха», — укоряла она себя. Как будто быть старой и слабой — это что-то такое, чего надо стыдиться.
Жаль, что Джанин сейчас нет. Чашечка чаю подняла бы ей настроение. Придется спускаться вниз и делать чай самой. Только подумав об этом, она услышала, как где-то скрипнуло дерево. Наверное, экономка еще не ушла.
— Джанин! Это ты? — позвала она.
Но никто не ответил. Старое дерево само поскрипывает в конце дня. Никого нет. Она одна, и сегодня вечер пятницы. Мистер Беренс сейчас в кругу своей семьи готовится встретить Субботу. Но для Оливии вечер пятницы означал, что до самого понедельника она останется одна, потому что по выходным Джанин не работала.
Оливия продолжила свой путь и, выйдя на площадку перед лестницей, взглянула через перила вниз, в холл. Выложенный плиткой «в шашечку» пол был выметен, чист, но не блестел. Бесполезно просить Джанин натирать его. Экономка скажет, что скользкий пол — это опасно, хотя, на самом деле, она просто не хочет делать лишнюю работу. Оливия еще помнила те времена, когда горничная в черном платье и белом фартуке была обычным явлением в любом доме такого размера. Теперь нет. Невозможно представить себе, чтобы Джанин согласилась носить такую одежду. Само слово «прислуга» стало запретным, отношения между работниками и работодателями сильно изменились. Джанин, например, относилась к своей хозяйке так, словно та приходилась ей какой-нибудь теткой, и при этом была упрямой престарелой каргой. Иногда Оливия не возражала, это даже было забавно, но иногда это выводило ее из себя.
Так или иначе, а она все же полностью зависела от Джанин. Может быть, просто время сейчас более честное, и такие вот девушки, как Джанин, знают себе цену.
Старый скелет двухсотпятидесятилетнего дома снова застонал, но Оливия не обратила на это внимания. Она осторожно стала спускаться вниз по лестнице.
* * *
Этим вечером Рори смотрел в окно своей спальни и смазывал бальзамом растертые ладони. Он думал о сегодняшних похоронах. Какое неприятное это было дело. Слава Богу, все уже позади. Повернувшись к жене, он заметил:
— Жаль, я забыл спросить у Макса, действительно ли он нашел на том лугу ядовитую траву. Возможно, мы так до конца и не разгадаем эту маленькую тайну.
Джил что-то пробормотала в полусне. Он скользнул под легкое покрывало и моментально заснул под боком у жены. День выдался трудным.
У подножья лестницы в доме под названием Грачиное гнездо лежала, распластавшись, Оливия Смитон. Она уже несколько часов была без сознания и медленно погружалась в вечный сон.
Трудна у полицейского работа,
Но и ее обязан делать кто-то.
Сэр У. С. Гилберт
— Признаюсь, — с сожалением сказал Алан Макби, — я полицейский.
— Вот тебе раз! — воскликнула Винни Картер. — А говорят, что совпадений не бывает. Я как раз думала о том, что мне надо поговорить с полицейским, без протокола, разумеется.
Заявление многозначительное, как ни посмотри.
Алан бросил тревожный взгляд на Мередит Митчел, которая расположилась в дальнем конце комнаты, в глубокой оконной нише. Она устроилась на покрытом одеялом подоконнике, согнув ноги и положив подбородок на колени, в то время как постоянный обитатель подоконника ловил мышей где-то в окрестных полях. Был ранний вечер. Багряные лучи низкого осеннего солнца золотили ее темно-русые волосы. В джинсах, холщовой рубашке и жилетке, расшитой каким-то этническим орнаментом, она потягивала бузинную настойку Винни и казалась ему счастливой и беззаботной, почти как школьница. А когда она была такой, он тоже чувствовал себя счастливым и беззаботным.
