Вся группа — восемнадцать женщин, девять мужчин (из них три официально заявленные семейные пары) — сидела, откинувшись на спинки кресел, безразлично взирая на безрадостный пейзаж, когда автобус поравнялся с указателем «Центр города» и несколько миль ехал чуть быстрей по безликой северной части кольцевой дороги, направляясь к повороту на Бенбери. Миссис Лаура Стрэттон почему-то чувствовала себя несколько не в своей тарелке. Она ёрзала на месте, меняла позы, перекладывала ногу на ногу, потом правой рукой стала растирать левую ступню. Они договорились, что Эдди заполнит все бумаги, распишется за обоих в книге гостей, а потом разыщет их багаж и даст носильщику на чай. Она же тем временем попарится в горячей травяной ванне и даст отдых уставшему телу, особенно бедным ступням…
— Уф, Эд, я чувствую себя просто жутко!
— Отдохни, дорогая. Всё будет о’кей.
Но произнёс он эти слова так тихо, что даже Лаура с трудом разобрала их. Эдди Стрэттону исполнилось шестьдесят шесть лет, на четыре года меньше, чем жене, он дотронулся до её затянутой в нейлон ноги, обезображенной многолетним жестоким артритом, но с неизменно ярко накрашенными ногтями.
— Всё будет в порядке, Эд… Только бы мне добраться до ванны.
Лаура поменяла ноги и принялась массировать другую ступню, которая, как и первая, до недавнего времени находилась под присмотром самой дорогой педикюрши в Пасадене.
— Ну, конечно!
И возможно, кое-кто в автобусе, кроме его супруги, заметил, как он едва заметно улыбнулся и кивнул ей.
Автобус свернул на Бенбери-роуд, и Ашенден затянул свои десятки раз отрепетированные и отработанные комментарии: — …и обратите внимание на дома радостного оранжевого цвета по сторонам улицы, их построили за два последних десятилетия девятнадцатого столетия — вон, поглядите! Видите дату? Тысяча восемьсот восемьдесят седьмой год…
Прямо за спиной Ашендена сидел семидесятилетний мужчина, отошедший от дел инженер-строитель из Лос-Анджелеса, он смотрел из окна на цепочку магазинчиков и офисов в Саммертауне: банки, строительные компании, фруктовые лавки, парикмахерские, агентства по найму жилья, газетные киоски, винные магазины — почти совсем как дома. Но ведь это и есть дома, подумал Говард Браун.
Рядом с ним сидела его жена Ширли Браун, увидевшая, как на губах мужа заиграла улыбка — улыбка мечтательная, довольная, — и вдруг её охватили угрызения совести.
— Говард! — зашептала она. — Говард! Я рада — ты же знаешь меня, я рада, что мы купили этот тур. Честное слово! — Она положила правую руку на его бедро и ласково сжала его. — Ты прости меня за то, что я вчера вечером была (пианиссимо) такой неблагодарной сучкой.
— Забудь про это, Ширли, забудь, и всё!
Но Говарду Брауну захотелось, чтобы хотя бы ещё немного жену не оставляло плохое настроение. Будучи в дурном расположении духа (что никак нельзя назвать редким исключением), она даёт ему желанный повод позволить себе (что никак нельзя назвать редким исключением) изменять ей и в мыслях, и на деле, чего он ни под каким видом не смог бы допустить, прояви она к нему хотя бы четверть той привязанности, которую он чувствовал, когда они решили пожениться. Но это было в 1947 году, сорок три года назад, когда ей ещё не приходило в голову проверять километраж на спидометре его машины, тщательно изучать почтовые марки на получаемой им личной корреспонденции. Или с подозрением принюхиваться к нему, когда он приходит с работы… — …а вот здесь, — Ашенден воистину был в ударе, — мы видим очевидное влияние идей Рескина, которые так сильно воздействовали в тот период на архитектуру. Вы видите — вон там! — слева, нет, ещё левее, посмотрите левее, неоготичеекие, псевдовенецианские элементы и детали… А здесь, ещё раз слева, это Норхемские сады, а сразу за ними знаменитый университетский парк. Вон! Видите железные ворота? Парк — один из самых обширных уголков природы, сохранившихся в Оксфорде. Как и в стародавние времена, доступ в него для широкой публики зависит от прихоти университетских властей, если, конечно, вам неизвестно, как туда можно пробраться незамеченным охраной у главного входа.
— Ну и, конечно, выбраться оттуда, мистер Ашенден?
В кои-то веки замечание миссис Роско оказалось и к месту, и достаточно добродушным, так что её товарищи по группе одобрительно рассмеялись.
Однако Говард Браун совершенно пропустил этот эпизод мимо ушей. Вытянув шею, он разглядывал Киперс-Лодж, и, как у Крота, в нём внезапно проснулось что-то совсем затаённое, он почуял и ощутил запах давным-давно забытых мест. Он почувствовал, как на глаза наворачиваются ностальгические слёзы. Надсадно высморкавшись и ещё раз взглянув на жену, он с удовлетворением отметил, что у неё опять поджались губы в привычно недовольной гримасе. Она ничего не подозревала, можно ни чуточки не сомневаться.
В тот момент, когда автобус въехал на Сент-Джилс, небо расчистилось, засияло лазурной голубизной, и солнце заиграло на светло-коричневой брусчатке мостовой.
— Ну, вот мы и на Сент-Джилсе, — Ашенден перешёл теперь на четвёртую скорость. — По обе стороны от нас вы видите платановую аллею, она расцвечена всеми цветами осени, слева колледж Сент-Джона, за ним сразу Бейллиол. Прямо перед нами знаменитый памятник Мученикам, автор Джильбер Скотт, сооружён в честь великих мучеников-протестантов: Грэнмера, Латимера и э-э-э…
— Николаса Ридли, — подсказала миссис Роско, и автобус по сигналу светофора свернул направо и почти тут же остановился на Бомон-стрит в тени высокого неоготического фасада отеля «Рэндольф».
— Наконец-то! — с облегчением, понятным только заключённому, узнавшему о запоздавшем освобождении, воскликнула Лаура Стрэттон.
Оглядываясь назад, можно отметить, как некое странное совпадение; (впрочем, не так уж важное для нашего повествования, но всё же), что на длинный автобус-«люкс» с группой Ашендена, проезжавший к вечеру по Бенбери-роуд, из окна своей квартиры, расположенной на втором этаже неприметного здания в самом начале улицы, посмотрел человек средних лет. За его спиной по заезженной пластинке с записью «Гибели богов» в исполнении Фуртванглера скользила новенькая игла. Но человек почти ничего не слышал, потому что испытывал чуть ли не физическую боль, глядя на разбросанные по тротуару обёртки от жирных жареных куриц — напоминание о том, что накануне вечером здесь прошла весёлая компания, возвращавшаяся из ресторанчика в Саммертауне.
Зафиксирован случай, — несколько осторожно отмечалось в 1926 году, — когда на кухне отеля «Рэндольф» видели таракана…
Ян Моррис.
Оксфорд Рой, швейцар пятизвёздочного отеля «Рэндольф», жизнерадостный, с румянцем во всю щёку мужчина шестидесяти лет, дежурил с полудня. Как всегда, он был подробнейшим образом проинструктирован главным администратором об ожидавшихся в этот день заездах — в первую очередь конечно же о довольно большой группе американских туристов, занимающих целый автобус, которая должна прибыть в 4.30 дня.
Рой, ещё в 1945 году начавший работать в отеле мальчиком-посыльным — целых сорок пять лет тому назад, — относился к американцам не без симпатии. Не то чтобы у него имелось особое желание слетать туда в отпуск или совершить ещё что-либо экстраординарное, но просто они были, как правило, довольно приятной публикой, эти янки: приветливые, разговорчивые, щедрые. И хотя он сам оставался убеждённым патриотом, с недавних пор у него появились некоторые сомнения в автоматическом превосходстве соотечественников, особенно с тех пор, когда в предшествующем месяце он вернулся на европароме после невероятно жалкой ничьей, 0:0, между Англией и Голландией.
До прибытия автобуса оставалось ещё пять минут, но, сидя в своём закутке у главного входа, он увидел, как аристократического вида автобус медленно въезжает под белый тент с двумя элегантными фонарями по бокам, натянутый перед входом в главный отель Оксфорда. Через несколько секунд он уже стоял на верхней ступеньке в своей синей с жёлтыми позументами ливрее, источая благостные улыбки, готовый встретить вновь прибывших гостей соответствующей порцией «тепла», засвидетельствованного на нескольких красочных страницах рекламного проспекта. Над головой у него на лёгком ветерке трепетали флаги — «Юнион Джек», «Общего рынка» и США. Он любил свою работу — всегда любил и, в общем-то, редко называл её «работой». Столь же редко, как редко что-нибудь случалось в таком прекрасно налаженном заведении, каким являлся отель «Рэндольф». Да, здесь редко что-либо случалось.
Но время от времени?
Да, время от времени.
Фил Олдрич, маленький человечек со спокойным выражением лица, гражданин США (также из Калифорнии), перебрался со своего привычного и уединённого места на заднем сиденье и расположился подле миссис Роско. Слух у него давно уже не был таким, как когда-то, а ему хотелось знать, что происходит. В автобус вошёл заместитель управляющего собственной персоной, чтобы поприветствовать гостей и объявить, что чай — или, по желанию, кофе — уже ждут их в салоне «Сент-Джон» на втором этаже, а все спальни подготовлены для отдыха, да и все удобства, которыми располагает отель, от телефона до пресса для глажения брюк, с этого момента в полном распоряжении гостей, что уже сейчас, в этот самый момент, пока он беседует с ними, их багаж разгружается, пересчитывается, проверяется и разносится по комнатам. И наконец, заключил он, если все соблаговолят заполнить регистрационные карточки, не покидая автобуса, то это сэкономит массу времени.
