Дверь Квадратной башни заперла за нами сама дама в черном. Я не сомневался, что в башне происходило что-то загадочное. История с несчастным случаем не удовлетворяла меня; я был уверен, что Рультабий думал бы так же, как я, если бы его ум и сердце еще не были под впечатлением того, что произошло между ним и дамой в черном!.. Хотя кто мне сказал, что Рультабий не думал так же, как я?
…Едва мы вышли из Квадратной башни, как я увел друга в тень парапета, соединявшего Квадратную и Круглую башни, за угол, образованный выступом Квадратной башни. Репортер сказал мне шепотом:
– Сенклер, я поклялся ей, что не увижу и не услышу ничего, что будет происходить сегодня в Квадратной башне. Это первая клятва, которую я дал своей матери, Сенклер, но я отказываюсь от своего права на место в раю: я должен видеть и слышать!..
Мы стояли невдалеке от освещенного окна в гостиной старого Боба, которое выдавалось над морем. Окно оставалось открытым, что, без сомнения, и позволило нам услышать выстрел и крик, несмотря на толщину стен башни. С того места, где мы стояли сейчас, мы не могли ничего видеть через это окно, но возможность слышать была неоценима. Гроза прошла, но море еще не улеглось, и волны разбивались о скалы полуострова Геркулеса с силой, делавшей невозможным приближение лодки. У меня мелькнула в эту минуту мысль о лодке, потому что мне показалось, будто во мраке появилась и тотчас исчезла тень лодки. Но нет! Очевидно, это был лишь обман воображения, склонного всюду видеть враждебные тени, — воображения, несомненно, более взволнованного, чем морские волны.
Мы простояли неподвижно минут пять, прежде чем услышали вздох, этот протяжный, ужасный вздох, будто стон предсмертной агонии, глухой стон, далекий, как уходящая жизнь, близкий, как приближающаяся смерть. Нас бросило в жар. После этого воцарилась тишина, и мы больше не слышали ничего, кроме непрерывного прибоя волн, как вдруг свет в окне погас. Квадратная башня погрузилась во мрак. Мой друг и я схватили друг друга за руки, тем самым предупреждая друг друга о том, что нужно хранить молчание и не шевелиться. Кто-то умирал там, в башне! Кто-то, кого от нас скрывали! Почему? И кто? Кто? Кто-то, кто не был ни Матильдой, ни Дарзаком, ни стариком Бернье, ни его женой, ни, без сомнения, старым Бобом; кто-то, кто не мог быть в башне.
Рискуя свалиться в море, мы перегнулись над парапетом и, вытянув шеи к окну, через которое вырвался этот стон, напрягли слух. Четверть часа прошло таким образом… целое столетие. Рультабий показал мне на оставшееся освещенным окно его комнаты. Я понял: нужно было пойти погасить огонь и спуститься снова. Я сделал это со всей возможной осторожностью и пять минут спустя вернулся к Рультабию. Во всем дворе Карла Смелого не было ни единого огонька, кроме слабого отблеска на уровне земли — это старый Боб трудился в нижней зале Круглой башни, и фонаря у ворот башни Садовника, где караулил Маттони. В сущности, было вполне объяснимо, почему старый Боб и Маттони не слышали ни происходящего в Квадратной башне, ни даже криков Рультабия среди бушевавшей грозы, хотя они проносились над их головами. Стены башни у ворот были очень толсты, а старый Боб вовсе был запрятан в настоящем подземелье.
Едва я успел проскользнуть к Рультабию, в нишу между башней и парапетом — на наш наблюдательный пост, которого он не покинул, как мы явственно услышали скрип открывающейся двери Квадратной башни. Я выглянул из ниши, причем вылез на полкорпуса во двор, но Рультабий тут же оттолкнул меня в угол. Сам он позволил себе лишь осторожно выставить голову за стену Квадратной башни; но, так как он стоял сильно нагнувшись, я, вопреки его наказу, посмотрел через голову моего друга. Вот что я увидел.
Сначала показался старик Бернье, которого я, несмотря на темноту, сразу узнал. Выйдя из башни, он бесшумно направился к воротам башни Садовника. Посередине двора он остановился, взглянул на наши окна, затем обернулся к башне и сделал знак, что все спокойно. Кому предназначался этот сигнал? Рультабий высунулся еще дальше, но сейчас же откинулся обратно.
Когда мы снова решились выглянуть во двор, там уже никого не было. Наконец, мы увидели возвращавшегося Бернье, вернее, услышали сначала его приближение, так как между ним и Маттони произошел короткий разговор, заглушенные отзвуки которого долетали до нас. Вскоре мы услышали стук колес под сводами ворот, и Бернье появился вместе с темной массой медленно катившейся тележки. Мы разглядели, что это был Тоби, маленький пони Артура Ранса, запряженный в легкий английский кабриолет. Двор Карла Смелого был не замощен, и тележка катилась по нему так же бесшумно, как по ковру, а Тоби вел себя столь благоразумно и спокойно, как будто следовал наставлениям Бернье. Последний, поравнявшись с колодцем, еще раз поднял голову к нашим окнам и затем, все так же держа Тоби под уздцы, подвел его к дверям в Квадратную башню, куда и вошел, оставив маленький экипаж у дверей. Прошло несколько минут, которые, как говорится, показались нам вечностью, в особенности моему другу, который опять начал дрожать всем телом.
Старик Бернье появился снова. Он перешел двор совершенно один и вернулся к воротам. Нам пришлось теперь высунуться сильнее, и люди, стоявшие в это время у входа в Квадратную башню, без сомнения, могли бы нас заметить, если бы взглянули в нашу сторону. Тучи разошлись, и двор Карла Смелого осветила луна, луч которой оставил за собой широкую серебряную дорожку на поверхности моря. Два человека, успевшие выйти к тому времени из башни и приблизиться к экипажу, настолько не ожидали этого, что сделали невольное движение назад. Но до нас прекрасно долетели сказанные шепотом слова дамы в черном: «Смелее, Робер, так нужно». И Робер Дарзак ответил со странным выражением: «Смелости-то у меня предостаточно». Он склонился над каким-то предметом, волоча его за собой, затем с усилием поднял его и попытался втолкнуть под сиденье маленького английского шарабана. Рультабий снял с головы шляпу, его зубы стучали. Предмет оказался мешком. Чтобы ворочать этот мешок, Дарзаку, видимо, приходилось напрягать все силы; мы слышали его учащенное дыхание. Прислонившись к стене башни, дама в черном смотрела на него. И вдруг, в ту минуту, когда Дарзаку удалось наконец втолкнуть мешок в экипаж, Матильда произнесла сдавленным от страха голосом: «Он еще шевелится!» — «Это конец!..» — ответил Дарзак, отирая пот со лба. Затем он надел пальто и взял Тоби под уздцы. Он удалился, сделав знак даме в черном, но последняя, не отходя от стены, как будто ее пригвоздили к ней, не ответила. Дарзак, наоборот, показался нам спокойным. Он выпрямился и пошел твердым шагом… как честный человек, исполнивший свой долг. Все так же соблюдая величайшую осторожность, он исчез со своим экипажем под воротами башни Садовника, и дама в черном вернулась в Квадратную башню. Я хотел выйти из нашего убежища, но Рультабий удержал меня. Он хорошо сделал, так как Бернье вышел из-под свода и переходил двор, направляясь к Квадратной башне. Когда он был не более чем в двух метрах от двери, Рультабий медленно вышел из ниши парапета, проскользнул между дверью и испуганным Бернье и схватил его за руки.
– Идите за мной, — сказал он.
Бернье стоял точно в столбняке. Я в свою очередь вышел из своего угла. Он оглядел нас при бледном свете луны беспокойным взглядом и пробормотал:
– Вот беда-то!
– Беда случится, если вы будете скрывать от нас правду, — возразил шепотом Рультабий. — Но никакого несчастья не произойдет, если вы будете с нами откровенны. Ну, идемте!
И он увлек его, все еще держа за руку, к Новому замку, куда я последовал за ними. С этой минуты передо мной был прежний Рультабий, деятельный и энергичный. Теперь, когда душевные терзания отступили, когда он нашел аромат дамы в черном, он готов был бросить все свои силы на поиск истины. И до последнего дня, когда все завершилось, до последней минуты — минуты высочайшего драматического подъема, который мне приходилось когда-либо переживать, когда его устами говорили жизнь и смерть, — он не сделает больше ни одного нерешительного движения на избранном пути, не произнесет больше ни одного слова, которое не было бы направлено на избавление от ужасной ситуации, вызванной нападением на Квадратную башню в ночь с 12-го на 13-е апреля.
Бернье не сопротивлялся. Он шел впереди, опустив голову, как обвиняемый перед допросом. Оказавшись в комнате Рультабия, мы посадили его перед собой, я зажег лампу. Молодой репортер молча смотрел на Бернье, набивая свою трубку; очевидно, он старался прочесть на лице сидевшего перед ним человека, насколько тот честен и достоин доверия. Затем сдвинутые брови Рультабия разгладились, и, пустив в потолок несколько клубов дыма, он проговорил:
– Ну, Бернье, как же они его убили?
Бернье встряхнул своей суровой головой.
