С видом игрока, пошедшего с козырного туза, он положил на стол синюю бутылочку с этикеткой, на которой крупными буквами чернело: «Яд».
— Что вы об этом думаете? — спросил сэр Джулиус.
Сержант Роджерс взял двумя пальцами бутылочку и посмотрел ее на свет.
— Пустая, как вижу, — сказал он и положил ее обратно. Его лицо, как всегда, было лишено всякого выражения.
— Ну? — нетерпеливо сказал сэр Джулиус. — Разве это не то, что вы искали?
— Похоже, что так, сэр Джулиус. Бриггс, без сомнения, сможет сказать точно, — сказал сержант почти равнодушно.
— И надо же, чтоб она оказалась в моем шкафу! Но как она туда попала? Как вы думаете?
— Что ж, сэр, в вашу комнату легко пройти с лестницы. Это первая дверь на площадке.
— Правильно. Рядом с комнатой леди Камиллы. Комната миссис Карстерс дальше.
— Я помню, сэр.
— Вы, вероятно, обыскали их комнаты вчера ночью?
— Да, сэр.
— Как же так…
— Я не могу это объяснить, сэр. И если только лицо, которое положило ее туда, не захочет само рассказать нам, как это получилось, мы никогда этого не узнаем.
Неодобрение в голосе сержанта было слишком очевидным, чтобы его не заметить.
— Вероятно, мне следовало, — запинаясь, сказал сэр Джулиус, — оставить ее там, где она лежала, пока вы не посмотрите сами.
— Следовало, сэр.
— На ней могли остаться отпечатки пальцев и тому подобное.
— Конечно, была такая возможность.
— Жаль. И наглупил же я! Верно, у меня голова пошла кругом, когда я увидел ее там.
— Вполне понимаю, сэр. — Роджерс сделал паузу и затем продолжал несколько зловеще: — Несомненно, следователь, который будет вести это дело, удовлетворится этим объяснением, принимая во внимание ваше положение.
— Боже мой, Роджерс, надеюсь, что да! — взорвался сэр Джулиус.
— Но конечно, ему придется учесть и тот факт, что ваши показания ничем не подтверждаются.
— Ну и ну! — сказал Джулиус.
— Однако, — спокойно продолжал Роджерс, — имеется один пункт, по которому я могу дать следователю удовлетворительное объяснение. Когда я вчера ночью производил обыск в вашем шкафу, этой бутылочки там не было. Вы ведь говорите, что только что нашли ее в стопке носовых платков, под верхним?
— Да.
— Я открыл этот ящик, когда помогал вам сегодня переодеваться. Если бы что-нибудь там было не в порядке, я, наверное, заметил бы. Полной уверенности у меня нет, но скорее всего заметил бы. Это поможет впоследствии определить, когда же ее туда положили.
Роджерс взял бутылочку двумя пальцами и сунул себе в карман.
— Больше вы ничего не хотите мне сказать об этом, сэр? — спросил он.
— Мне больше нечего сказать. Вы располагаете всеми фактами.
— Имеется один факт, — заметил д-р Ботвинк, — который меня по крайней мере несколько утешает.
— Что именно, сэр?
— Тот факт, что бутылочка эта теперь пуста. Это означает, что я смогу пообедать относительно спокойно.
Он встал и вышел из комнаты. По этой ли причине или по другой, но он выглядел не таким подавленным, как раньше. Лицо его было по-прежнему серьезным и задумчивым, но выражение страха, появившееся с того момента, как стало известно о гибели миссис Карстерс, исчезло. Он довольно быстро прошел в северо-восточное крыло дома, поднялся по знакомой узкой лестнице и опять очутился в архиве. Однако в этот раз его убежище потеряло для него свое очарование. Внешне в архиве ничего не изменилось. Крыша каким-то чудом выдержала натиск непогоды. Архивные документы лежали в дубовых шкафах сухие и нетронутые. Но теперь они тщетно обольщали его. Между ними и их пылким обожателем что-то вклинилось. Двадцатый век, вульгарный, суматошный и тревожный, вторгся в цитадель восемнадцатого и разгромил ее. К своему глубокому удивлению, д-р Ботвинк обнаружил, что бумаги третьего лорда Уорбека не вызывают у него никакого интереса. Праздно просидел он несколько минут за столом, пока не признал себя побежденным. Тогда он отложил перо, которое бесцельно вертел в руках, и стал прохаживаться по узкому помещению. Он уже четыре раза, круто развернувшись у стола, подходил к двери, как вдруг она отворилась.
— А! — изумленно воскликнул д-р Ботвинк. — Леди Камилла.
— Я помешала вам, доктор Ботвинк?
— Как вы можете задавать мне такой вопрос! Вы — помешали! При мысли о том, как я недавно обошелся с вами, поверьте, я…
— Вот об этом-то я пришла с вами поговорить, — без всяких церемоний перебила его Камилла. — По-моему, вы обязаны дать мне объяснение. Что, собственно говоря, вам и всем остальным понадобилось у меня в комнате?
— Это было недоразумение, в котором виноват я. Впрочем, — поправился он педантично, — «недоразумение» неподходящее слово. Я счастлив, что ошибся. Попросту говоря, когда я шел к вам, я думал, что вы умерли.
— Вы думали, что… Поистине странный повод для того, чтобы врываться в комнату к женщине. В жизни ничего подобного не слышала.
— И тем не менее это правда.
— А почему я должна была умереть именно в этот час?
— Миледи, — сказал д-р Ботвинк серьезно, — ответь я прямо на ваш вопрос, я бы, пожалуй, совершил еще одну ошибку. Но позвольте напомнить вам то, что вы сами сказали сегодня за обедом, перед тем как пойти отдохнуть.
Камилла покачала головой.
— Не помню, — сказала она.
— Нет? Позвольте, я повторю. Вы сказали, что в этом доме запах смерти, и вы спросили, чья теперь очередь.
— Разве? Я, должно быть, была в плохом состоянии. Очень глупо с моей стороны.
Д-р Ботвинк посмотрел на нее с восхищением.
— Как чудесна молодость! — сказал он. — Несколько часов сна — и снова все в порядке! Но вы это все-таки сказали, леди Камилла. И, как видите, к несчастью, оказалось, что ваши слова были не так уж глупы.
— Я не совсем вас понимаю.
— Значит, вам ничего не сказали? Вы не знаете, что миссис Карстерс умерла?
— Миссис Карстерс! — Камилла отшатнулась, но великолепно овладела собой. — Что же случилось?
— Она отравилась, миледи, по всей видимости, чаем, который приготовили для вас и который она выпила сама, увидев, что вы спите.
Камилла ничего не сказала. Оцепенев, стояла она посреди комнаты, ее красивые глаза смотрели в упор на д-ра Ботвинка.
— Я убежден, — сказал историк серьезно, — что вы действительно спали, когда миссис Карстерс вошла к вам в комнату.
— Она входила ко мне в комнату? Если так, то, конечно, я спала. Я ничего об этом не знаю.
— Это хорошо. — Он с облегчением вздохнул. — В самом деле, очень хорошо. Вы не забудете сказать об этом полиции, когда вас будут допрашивать?
— Разумеется. — Камилла была совершенно озадачена. — Вы понимаете, доктор Ботвинк, что я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите.
— Пусть так, миледи. При условии, что вы со своей стороны понимаете, что в этом деле я ваш сторонник.
— По-видимому, это так, — сказала она медленно, — но, хоть убейте, не знаю почему.
— Хоть убейте! — повторил д-р Ботвинк. — Это просторечное выражение, не правда ли? И пожалуй, оно очень подходящее в создавшейся ситуации. Это мне напомнило, леди Камилла, о другой фразе, которую я недавно слышал, и мне очень хотелось бы, чтобы вы помогли мне в ней разобраться. Как бы ни преуспел иностранец в вашем языке, ему всегда есть чему поучиться.
— Право же, — сказала Камилла, — какой вы странный. Сначала рассказываете, что кто-то пытался отравить меня, а отравилась миссис Карстерс, а потом преспокойно предлагаете заняться обсуждением английского просторечия! Вы… вы вполне здоровы, доктор Ботвинк?
— Благодарю, миледи, я в полном уме. И смею вас уверить, что затронул я этот предмет не из простого любопытства, а потому, что он может представлять важность для нас обоих. Потерпите, пожалуйста, и ответьте мне на один-единственный вопрос.
— Хорошо.
— Весьма признателен. — Д-р Ботвинк поправил очки, заложил руки за спину и повысил голос, словно обращался к студенческой аудитории: — Мой вопрос всего-навсего таков: как вы понимаете следующую фразу, вложенную в уста человека из простонародья: «Я встретил сегодня такого-то (такую-то) и уж наговорил я ему (или ей)»?
— А кто этот человек — мужчина или женщина?
— Женщина.
— Тогда, — не колеблясь, заявила Камилла, — я сказала бы, что она сказала этому человеку нечто обидное.
Д-р Ботвинк потер руки.
— Прекрасно! А если сказали так: «Мы крупно поговорили»?
— Это, вероятно, означает, что и та женщина не оказалась в долгу. Если сказать просто «мы поругались» — это означало бы более сильный конфликт — нечто вроде скандала.
— Тонкое различие! Я всегда утверждал, что английский — самый выразительный язык в мире. Очень, очень вам благодарен.
— Это все, доктор Ботвинк?
