— Какой прекрасный дом, и здесь очень тепло, — заметила она.
— О, дорогая, ты не должна была, — начала девушка в отчаянной попытке скрыть свое истинное состояние. — Ты не должна была одна спускаться вниз.
— Мое дорогое дитя, — сердито ответила миссис Айвори. — Может быть, я и стара, но, хочется верить, еще не в могиле. — Она подошла твердой, уверенной походкой. Ее маленькая фигурка излучала огромную внутреннюю силу. Подъем ее все-таки утомил, и она оперлась на руку внучки. Фрэнсис почувствовала, что она немного дрожит.
— Бабушка, ты себя убьешь, — беспомощно сказала она. — Что ты там делала? Разве я Не могла бы туда сбегать?
Миссис Айвори остановилась на ступеньках. Ей было трудно дышать, и она немного дрожала, но ее глаза просто пылали от ярости.
— Нет, ты не могла, — сказала она. — Ты милое дитя. В тебе сила и ум моей молодости, но ты не можешь смотреть и видеть вместо меня. Никто не может смотреть моими глазами. Никто не может за меня думать. О, Фрэнсис, если бы мне еще твое тело, я бы им всем показала!
В ее последнем замечании не было ничего эксцентричного. Габриель сказала сущую правду.
— Мадам!
Доротея стояла наверху и расширенными от страха глазами смотрела на Габриель.
— Мадам, — повторила она. Целое море невысказанных упреков звучало в ее голосе. — О, мадам!
Она спустилась на пару ступенек, и Габриель отпустила руку Фрэнсис, ухватившись за руку Доротеи.
— Все в порядке, — сказала она и засмеялась. — Все в порядке, Доротея. Никаких разговоров. Никаких обвинений. Отведи меня в мою комнату.
Доротея сделала все, что было приказано. Она наклонила широкую спину, опустила голову и подхватила на руки свою хозяйку, которая с удовольствием ей подчинилась. Габриель была крошечной. Она, как ребенок, обвила одной рукой шею Доротеи, и ее голова в вышитом капюшоне слегка покачивалась в такт шагам.
— Пойдите к доктору, мисс, пока я уложу мадам, — сказала Доротея, слегка обернувшись. — Он там совсем один. Бедняжка, он, наверное, думает, что попал в сумасшедший дом.
— Бедняжка, — передразнила ее Габриель и обронила короткий смешок, который был все еще ехидным и очень женственным.
Доротея унесла свою драгоценную ношу, а Фрэнсис поспешила через холл в комнату Филлиды. Доктор стоял перед дверью и разговаривал с Годолфином. Как только она подошла, они резко прервали разговор, и Годолфин энергично кивнул.
— Я все понял, — сказал он. — Я пойду и кого-нибудь найду. О, мой дорогой, не извиняйтесь. Я с вами согласен. Это совершенно необходимо и разумно. Все в порядке, предоставьте это мне.
Он, прихрамывая, ушел прочь, гордясь собственной полезностью.
— Вы нашли сиделку? — волнуясь, спросила Фрэнсис.
— Да, нашел, — сказал доктор с улыбкой. — Две прекрасные женщины уже едут сюда. Я даже подумал, не поехать ли мне самому за ними.
— Это так мило с вашей стороны.
— Что вы, что вы, — немного смущенно ответил он. — Мне нужно будет переговорить с ними наедине, и я подумал, что лучше было бы это сделать в машине. И, кстати, я… мне нужно их немного успокоить и сохранить хорошие отношения с агентством. Поэтому лучше было бы попросить этих людей в штатском, которые бродят по всему дому, отойти от этой двери. Тогда бы сиделки не подумали, что они в опас… тогда им не о чем было бы волноваться.
Он, волнуясь, смотрел на нее, и она поняла, какой он, в сущности, прекрасный человек.
— Это только меры сверхпредосторожности, — сказал он. — Обычный жест любезности по отношению к агентству.
— Вы хотите сказать, что им не стоит опасаться нападения извне? — пробормотала она.
— Им вообще нечего опасаться, моя дорогая, — сказал он. — Мистер Годолфин любезно предложил все это устроить. Он оказался очень полезным. Это тот самый Годолфин? А что он здесь делает?
Фрэнсис овладело дикое искушение сказать: «Он настоящий муж Филлиды» и посмотреть, что будет потом. Но она взяла себя в руки и осторожно ответила:
— Годолфин нам не родственник, но очень старый друг. Когда он вернулся, увидел, что с нами всеми происходит, и узнал, что папу задержали на карантин, то любезно предложил остаться и как-то нам помочь.
— Понимаю, — доктор был удовлетворен. — Какой замечательный человек, — сказал он, но она заметила, что его взгляд стал задумчивым, когда он посмотрел на дверь Филлиды. И Фрэнсис напряженно думала, что же могло сорваться с языка Филлиды в этом лихорадочном страшном бреду.
Доктор уехал, пост дежурного заняла миссис Сандерсон, и во всем доме воцарилось временное затишье. Человек в штатском вернулся на свое место в холле, а Годолфин еще не приехал от инспектора Бриди.
Фрэнсис пошла к себе и присела на кровать. Она чувствовала страшную усталость. Она настолько устала, что было огромным облегчением просто сидеть и прислушиваться к своей усталости. Ей вспомнилась мать. Вот так однажды вторая жена Мэйрика сидела и прислушивалась к своей невыносимой боли. «Ты можешь быть выше своей боли», — сказала она испуганному ребенку, взобравшемуся к ней на постель, — «прислушайся к ней, и она уже не твоя. Тогда это боль сама по себе. Если в тебе поселилась боль, дитя мое, просто посиди и прислушайся к ней».
Фрэнсис прислушивалась к своей усталости и к тяжелой боли в сердце, которая была настолько реальной, будто кто-то и вправду сильно сжимал рукой сердце.
Такой ее и нашла Доротея. Она то благодарила Бога, то тихо ругалась. Служанка Подошла и тяжело плюхнулась в соседнее кресло.
— Простите, мисс, — довольно резко начала она, и в ее голосе все еще слышался весь пережитый ужас. — Я ничего не могу с собой поделать. Я сойду с ума.
— Доротея! — Фрэнсис вскочила с кровати, полная тревоги и раскаяния. — Прости меня, Доротея. Чем тебе помочь? Я совсем забыла, что ты уже не молоденькая. Отдохни, мы все сделаем сами.
— Это не от работы, работа — это пустяки. Вы сами сядьте, мисс. — Доротея тяжело дышала, и ее широкое морщинистое лицо побледнело. — Я сильна, как никогда. Так я и сказала племяннице, когда она приезжала вынюхивать, почему я не оставлю службу у мадам. Нет, я не об этом. Причина здесь, в моем сердце.
Она выразительно положила руку на мощную грудь, туго обтянутую строгим черным платьем.
— Она здесь, — повторила она и искоса посмотрела на девушку. — Я люблю мадам, — продолжила она после паузы. — Если бы она была моей матерью, я не смогла бы любить ее больше. Я с ней с юности, с пятнадцати лет. Я ее знаю. Она постарела на моих глазах.
Она молчала, и потрясенная Фрэнсис увидела, как слезы катятся из ее добрых глаз и медленно стекают по щекам. Слезы и морщины — невыносимое сочетание, но слезы Доротеи, этого оплота силы и здравого смысла, были для Фрэнсис чем-то совершенно ужасным. Слеза упала ей на руку, и она удивленно рассматривала маленькую каплю.
— Я совсем потеряла голову, — сказала она, сердито вытирая глаза. — Но, мисс Фрэнсис, милая, я так боюсь. Понимаете, уже не впервые она одна так бродит по дому.
— Что?!
— Тише, тише, милая, не волнуйтесь. — Теперь, когда слово было сказано, и секрет был раскрыт, Доротея была больше похожа на саму себя. — В этом ничего страшного нет, но я должна была об этом кому-то сказать, чтобы не сойти с ума. Я не могу об этом говорить с полицией, они придут и будут ее беспокоить, а она для этого слишком старая. Да я никогда бы и не сделала этого. Они до нее доберутся только через мой труп.
— Но, Доротея, что все это значит? Что ты хочешь этим сказать? Когда ты раньше видела, что она вот так бродит по дому? Ведь не той же ночью…
— Да, именно той ночью, когда умер мистер Роберт. Она бродила по дому в полной темноте. Она прекрасно знает дом, вы сами видите. Мы здесь прожили тридцать лет. Можно выучить дом за это время.
Фрэнсис резко села. Ее прекрасные глаза сузились, губы сжались.
— Будет лучше, если ты мне все расскажешь, — сказала она.
Доротея наклонилась к ней и понизила голос.
— Вы помните, как той ночью встретили меня перед дверью мисс Филлиды? — монотонно прошептала она, глядя на нее честно и прямо. — Вы тогда еще пожалели, что мадам сюда приехала, и я с вами согласилась. А потом я рассказала, что она очень рассердилась на мистера Роберта. Помните, я сказала, что она не хочет ложиться спать и сидит у камина, вспоминая прошлое?
— А-а, помню. Продолжай.
— Вот я и говорю. Я вернулась к ней, и мне показалось, что она немного успокоилась, но все-таки никак не соглашалась лечь в постель. Она придиралась то к тому, то к другому. Я ничего не могла с ней поделать. Через некоторое время я вышла и оставила ее одну. Это ее всегда раздражало, и я подумала, что хоть сейчас она придет в чувство. Я пошла на кухню за горячим молоком. Норриса не было, и я поговорила с миссис Сандерсон и Молли. Точно не помню, сколько я там пробыла, наверное, больше часа. Когда я вернулась со стаканом молока на подносе, то увидела, что везде темно.
