Среда началась с выстрела. Они услышали его за завтраком и одновременно бросились к двери.
На перекрестке стоял пыльный автомобиль с откидным верхом. По бокам находились близнецы Хемас — из ружья Томми все еще шел дым. Бледный элегантный мужчина в светлом габардиновом костюме и серой фетровой шляпе сидел за рулем и громко ругался.
Когда они бежали через дорогу, из своего дома на южном углу выскочил Берни Хэкетт. Они объединили силы около автомобиля.
— Что нашло на этих громил? — вопрошал незнакомец негодующим фальцетом. — Вооруженные хулиганы преградили дорогу моей машине и имели наглость приказать мне возвращаться туда, откуда приехал! Когда я отказался, они выстрелили в воздух и пригрозили, что следующая пуля попадет прямиком в меня!
— Вы проживете дольше, мистер, если научитесь не спорить с оружием, — ухмыльнулся Томми Хемас. — Мы бы не стали стрелять в него, судья.
— Рад это слышать, — промолвил судья Шинн.
— Может быть, проделали бы дырку в его шикарной шляпе, — сказал Дейв Хемас. — Бьюсь об заклад, она стоит больше десяти баксов.
— Скорее все тридцать пять, — пробормотал Ашер Пиг.
— Я же велел вам, ребята, не связываться с людьми, проезжающими мимо! — напустился на близнецов Берни Хэкетт.
— Конечно, велел, Берни, — отозвался Томми Хемас. — Но этот тип не проезжал мимо. Он направлялся к дому тетушки Фанни.
— В чем дело? — заверещал элегантный мужчина. — Разве это не общественная дорога? Я не превышал скорости и не нарушал никаких ваших чертовых деревенских правил! Может быть, кто-нибудь объяснит?..
— Успокойтесь, сэр, — сказал судья. — Могу я спросить, кто вы и почему хотели посетить Фанни Эдамс?
— Можете спрашивать что угодно, но будь я проклят, если отвечу вам!
— Разумеется, сэр, вы не обязаны отвечать. Но это упростило бы дело.
— Уверен, что мое имя ничего вам не скажет, — буркнул мужчина. — Меня зовут Роджер Казавант.
— Художественный критик? — спросил Джонни.
— Ну и ну! Этот парень обладает хотя бы первобытной культурой…
— Черт возьми! — выругался Феррис Эдамс. — Это я виноват, судья. Мистер Казавант звонил вчера вечером. Я собирался рассказать вам об этом сегодня утром. Он спрашивал тетушку Фанни. Естественно…
— Естественно, — повторил судья. — Примите наши извинения, мистер Казавант. Вы сидели за рулем всю ночь?
— Большую ее часть!
— Тогда, возможно, вы присоединитесь к нашему скромному завтраку?.. Нет, машину оставьте здесь. — Судья бросил взгляд на близнецов. — Ребята позаботятся о ней, можете не сомневаться. Все в порядке, Берни…
Оказалось, что Роджер Казавант звонил спросить у тетушки Фанни, не может ли он приехать и повидать ее.
— Полагаю, — продолжал критик, слегка умиротворенный приготовленными Милли Пэнгмен ветчиной и яйцами, — меня можно назвать ведущим авторитетом в области творчества Фанни Эдамс. Я признал ее гениальность гораздо раньше остальных и льщу себя надеждой, что сделал кое-что для процветания ее карьеры. Она великая художница, джентльмены! Один из величайших современных примитивистов. Фактически я ее биограф. Больше года назад я замыслил описать ее жизнь и место в современном искусстве, а она любезно дала согласие и обещала сотрудничать, поставив только одно условие — что последнее слово в вопросе содержания книги должно принадлежать ей. Вчера вечером я позвонил сообщить, что первый рукописный вариант закончен. Я хотел попросить разрешения привезти его, чтобы мы могли обсудить изменения, которые она захотела бы внести. Но вместо этого, — Казавант бросил сердитый взгляд на Ферриса Эдамса, — какой-то тупица отказался звать ее к телефону и стал бормотать какую-то чушь. Я по-настоящему встревожился. В конце концов, миссис Эдамс очень старая леди и живет одна. Я решил ехать немедленно, и, похоже, мои худшие опасения оправдались!
— Боюсь, что да, мистер Казавант, — сказал судья Шинн. — Фанни Эдамс была убита в прошлую субботу во второй половине дня.
Понадобилось некоторое время, чтобы восстановить апломб Роджера Казаванта. Он плакал горючими слезами и ломал красивые руки, произнося патетические фразы.
— Говорите, во второй половине дня в субботу? Какая ирония судьбы! А когда именно?.. Нет, это уже слишком! Еще одно преступление, в котором повинно телевидение! Я собирался приехать сюда в пятницу вечером на уик-энд. Но в прошлую среду меня попросили участвовать в субботней телепрограмме, транслируемой из Чикаго — дискуссии о современном искусстве, — поэтому в пятницу вечером я вылетел туда. И в субботу с часу дня до половины второго я торчал в чикагской телестудии, сражаясь с непробиваемой тупостью двух так называемых университетских профессоров, когда вместо этой нелепой траты времени мог бы находиться здесь, спасая жизнь Фанни Эдамс!
Ситуация сверхбдительности в деревне, казалось, не доходила до Казаванта. Он продолжал ошеломленно твердить, что не видел в газетах ни слова о случившемся.
— Такой великий, Богом данный талант, — повторял он. — Суд, говорите? Значит, вам удалось загнать зверя? Отлично! Почему же газеты…
Отнюдь не возмутившись предупреждением, что ему могут не разрешить покинуть Шинн-Корнерс день или два, Казавант выпятил точеный подбородок и заявил, что целый легион головорезов не сможет выгнать его из деревни. Нужно столько сделать! Он должен ознакомиться с последними картинами Фанни Эдамс — ведь это его первый визит с прошлого августа, — взглянуть на картину, над которой она работала, когда ее настигла гибель — последние штрихи вдохновенной кисти… В конце концов, чтобы избавиться от него, судья Шинн попросил Ферриса Эдамса отвести гостя в дом Фанни Эдамс и оставить его там среди картин в шкафах.
— Это займет много времени, мистер Казавант?
— Конечно! Двумя днями тут не обойтись. Я должен сделать подробные записи…
— Ну, — вздохнул судья, — по крайней мере, вы не будете путаться под ногами…
* * *
Первым свидетелем в среду утром была Селина Хэкетт, мать констебля. («Раз уж мы занялись математической проблемой, — сказал судья, — то можем заодно исключить и старушку Селину!»)
Каждый вопрос приходилось выкрикивать в ухо старой женщине, и вначале ее ответы не имели никакого смысла. Но потом удалось вытянуть из Селины связный отчет о ее поведении в субботу. По ее словам, Берни задолго до полудня уехал в Кадбери. Селина покормила внуков ленчем около четверти первого — Джоэл прибежал от Пэнгменов и тут же убежал назад, — а после ленча она заставила Синтию и Джимми пойти с ней на маленький огород, который Берни посадил за гаражом, чтобы прополоть морковь, лук, латук и бобы. В два часа дождь загнал их в дом, где они оставались и после возвращения Берни из Кадбери, покуда Пру Пламмер не прибежала сообщить об убийстве тетушки Фанни.
— Хорошенькое дело! — с горечью добавила Селина Хэкетт. — Сын не может сразу рассказать о случившемся матери, и ей приходится узнавать это от соседки!
Она все еще сердито смотрела на констебля, когда Феррис Эдамс помогал ей подняться со свидетельского кресла.
Судья Шинн объявил краткий перерыв, покуда Берни Хэкетт провожал мать через дорогу к школе, где детей временно изолировали, и привел Сару Избел.
При виде дочери Мертон Избел приподнялся со складного стула. Но Орвилл Пэнгмен схватил старика за руку, а Хьюб Хемас что-то настойчиво прошептал ему, и он снова сел, бормоча себе под нос.
Покуда Сара Избел тихим голосом давала показания, присяжные разглядывали потолок, картины на стенах и собственные руки.
Никто не смотрел на Мертона Избела.
Сара заявила, что в субботу после ленча была с дочерью в мастерской на ферме Избелов, штопая платье, — никто из них не выходил из дому. Мастерская расположена в задней его части — раньше это была курительная, но мать (слово «мать» было произнесено еле слышно) переделала ее. До дождя она видела отца через окно — он пахал, идя следом за Смоуки, старой серой лошадью. Когда начался дождь, отец отвел Смоуки в конюшню, в углу которой находилась кузница, и до звонка Пру Пламмер Сара слышала стук молота по наковальне. Услышав новости, отец запряг Смоуки и Ралфа в фургон — у них нет автомобиля — и поехал в деревню.
Когда Эндрю Уэбстер заявил, что у него нет вопросов, Сара Избел быстро удалилась.
Феррис Эдамс вызвал Мертона Избела.
Старый фермер начал говорить достаточно спокойно. Когда дождь загнал его в конюшню, он воспользовался случаем, чтобы перековать двух лошадей. Нет, он не покидал конюшню… Мертон забормотал что-то о шведском железе, которое он привык использовать для гвоздей, и Джонни не смог разобрать, то ли железо стало невозможно приобрести, то ли Избел больше не мог его себе позволить… Морщинистое лицо, словно высеченное из гранита, странным образом ожило. Мускулы и нервы начали двигаться, как будто камень превращался в кипящую лаву.
