Я обвинил Нигеля в убийстве и сказал, что собираюсь заявить в полицию. Он слезно умолял меня этого не делать. Как бы Вы поступили на моем месте, Эндикотт? Я не питаю иллюзий насчет сына, я прекрасно знаю ему цену, знаю, что он – опасный человек, безжалостный, бессовестный мерзавец. Ради него я бы и пальцем не пошевелил. Но меня остановила мысль о моей горячо любимой жене. Согласилась бы она отдать его в руки правосудия? Думаю, я не ошибусь, если скажу, что она постаралась бы уберечь его от виселицы. Для нее, как и для меня, было бы страшной трагедией опорочить имя нашей семьи. Но одна мысль не дает мне покоя. Я не верю в перерождение убийцы. Он может совершить новые злодеяния. Не знаю, правильно ли я поступил, но я заключил с сыном договор. Он письменно признался в содеянном, и эта бумага хранится у меня. Я выгнал его из дому и приказал никогда больше не возвращаться. Он должен был начать новую жизнь. Я решил дать ему еще один шанс. Он получил хорошее образование, у него есть все возможности стать хорошим человеком.
Но он должен был вести честную жизнь, в противном случае его показания стали бы известны полиции. Я обезопасил себя, объяснив ему, что моя смерть его не спасет.
Вы – мой самый старинный друг. Я знаю, что моя просьба для Вас тяжкое бремя, но я прошу Вас выполнить ее ради моей покойной жены, которая тоже была Вашим другом! Найдите Нигеля. Если он живет честно, то уничтожьте письмо и его признание. Если же нет – то пусть свершится правосудие!
Искренне любящий Вас
Артур Стэнли».
– Ага! – глубоко вздохнул Пуаро. Он развернул второй листок.
«Я, нижеподписавшийся, признаюсь в том, что 18 ноября 195… года я убил свою мать, дав ей большую дозу мединала.
Нигель Стэнли
».
– Надеюсь, вы понимаете свое положение, мисс Хобхауз. Я вас уже предупреждал, что…
Валери Хобхауз не дала ему договорить:
– Да-да, я знаю, что мои показания могут быть использованы против меня. Я к этому готова. Вы предъявили мне обвинение в контрабандной торговле. Я не надеюсь, что суд меня оправдает. Мне грозит долгое тюремное заключение. Я знаю и то, что вы обвиняете меня в соучастии в убийстве.
– Однако чистосердечное признание может облегчить вашу участь. Хотя никаких гарантий я вам дать не могу.
– И не надо. Может, лучше уж сразу покончить все счеты с жизнью, чем томиться столько лет в тюрьме. Я хочу сделать заявление. Можете считать меня сообщницей убийцы, но я не убийца. Я никого не пыталась убить, у меня даже в мыслях такого не было. Я не идиотка. Я хочу, чтобы вы знали: Нигель убивал в одиночку. Я не собираюсь расплачиваться за его преступления.
Селия знала слишком много, но я могла бы все утрясти. Нигель не дал мне времени. Он договорился с ней встретиться, обещал признаться в порче рюкзака и конспектов, а потом подсыпал ей в кофе морфий. Еще раньше он стащил ее письмо и вырезал из него фразу, намекающую на самоубийство. Эту бумажку и пустой флакон из-под морфия, который он на самом деле не выкинул, а припрятал, Нигель положил у ее кровати. Теперь мне понятно, что он давно замышлял убить Селию. Потом он признался мне во всем. И я поняла, что должна быть с ним заодно, иначе я тоже пропала.
Примерно то же случилось и с миссис Ник. Он выяснил, что она пьет, испугался, что она проболтается, а поэтому подкараулил ее где-то и подсыпал ей в рюмку яду. Он всячески отпирался, но я знаю, что убийца – он. Потом была Пат. Он пришел ко мне и рассказал о случившемся. Сказал, что я должна сделать, чтобы у нас обоих было прочное алиби. Я тогда уже совершенно запуталась… выхода не было…
Наверное, если бы вы меня не поймали, я уехала бы за границу и начала новую жизнь. Но мне не удалось ускользнуть. И теперь я хочу лишь одного: убедиться, что жестокий, вечно смеющийся мерзавец отправится на виселицу.
Инспектор Шарп глубоко вздохнул. Все складывалось удачно, на редкость удачно, но он был удивлен.
Констебль лизнул карандаш.
– Я не совсем понимаю… – начал Шарп.
Она оборвала его:
– Вам не нужно ничего понимать. У меня есть свои причины так поступить.
Раздался мягкий голос Эркюля Пуаро:
– Из-за миссис Николетис?
Валери прерывисто задышала.
– Ведь она была вашей матерью, да?
– Да, – сказала Валери Хобхауз, – она была моей матерью…
– Я не понимаю, – умоляюще произнес мистер Акибомбо и тревожно посмотрел на своих рыжеволосых собеседников.
Салли Финн увлеклась разговором с Леном Бейтсоном, и Акибомбо с трудом улавливал нить разговора.
– Так кого же, по-твоему, – спросила Салли, – Нигель хотел скомпрометировать: тебя или меня?
– Скорее всего, обоих, – ответил Лен. – Но волосы он, наверное, снял с моей расчески.
– Простите, я не понимаю, – сказал мистер Акибомбо. – Значит, это Нигель прыгал по балконам?
– Нигель прыгуч как кошка. А я бы в жизни не перепрыгнул – вес не тот.
– Тогда примите мой искренний извинения за то, что я незаслуженно подозревал вас.
– Ладно, не переживай, – сказал Лен.
– Но ты, правда, здорово помог, – сказала Салли. – Как ты здорово сообразил про борную кислоту!
Мистер Акибомбо расцвел.
– Да вообще давно стоило понять, что Нигель страдал разными комплексами и…
– Ой, ради бога, не уподобляйся Колину! Нигель мне всегда был глубоко омерзителен, и теперь я наконец понимаю почему. Но ведь правда же, Лен, если бы сэр Артур Стэнли поменьше сентиментальничал и отдал бы Нигеля под суд, жизнь трех людей была бы сейчас спасена? Я не могу избавиться от этой мысли.
– Но, с другой стороны, его чувства тоже можно понять…
– Простите, мисс Салли…
– Да, Акибомбо?
– Может быть, если вы видите завтра на вечер в университете мой преподаватель, вы скажете ему, что я пришел к очень верный умозаключение? Потому что мой преподаватель часто говорит, что у меня в голове не-раз-бериха.
– Конечно! Обязательно скажу.
Лен Бейтсон был мрачнее тучи.
– Через неделю ты уже будешь в Америке, – сказал он.
На мгновение воцарилось молчание.
– Я приеду, – сказала Салли. – Или ты можешь приехать к нам учиться.
– Зачем?
– Акибомбо! – сказала Салли. – Тебе хотелось бы в один прекрасный день стать шафером на свадьбе?
– А что такое «шафер»?
– Ну, это когда жених… скажем, Лен, дает тебе на сохранение обручальное кольцо, и вы едете в церковь, очень нарядные, а потом он берет у тебя кольцо и надевает его мне на палец, и орган играет свадебный марш, и все плачут.
– Значит, вы с мистером Леном хотите пожениться?
– Ну да.
– Салли!
– Если, конечно, Лен не возражает.
– Салли, но ты не знаешь про моего отца…
– Ну и что? Тем более что я знаю. Твой отец полоумный. Ничего страшного, у многих отцы полоумные.
– Но это не передается по наследству. Честное слово! Как же я переживал все это время!
– Я немножко догадывалась.
– В Африке, – сказал мистер Акибомбо, – давно, когда еще не приходил атомный век и научная мысль, свадебные обряды были очень интересный и забавный. Хотите, я расскажу?
– Лучше не надо, – замахала руками Салли. – Я подозреваю, что нам с Леном придется краснеть, а рыжие краснеют очень густо.
Эркюль Пуаро поставил свою подпись на последнем письме, протянутом ему мисс Лемон.
– Все хорошо, – серьезно произнес он. – Напечатано без ошибок.
– По-моему, я не так часто ошибаюсь, – возразила секретарь.
– Нечасто, но все же бывает. Да, кстати, как дела у вашей сестры?
– Она подумывает отправиться в круиз. По скандинавским столицам.
– А-а, – сказал Эркюль Пуаро.
Он подумал, что вдруг… на корабле… Но сам он ни за какие блага мира не согласился бы на морское путешествие.
Сзади громко тикал маятник.
Хикори-дикори,
Часики тикали,
Хикори-дикори-док,
Мышонок в часы – скок-поскок, –
продекламировал Эркюль Пуаро.
– Что вы сказали, месье Пуаро?
– Да так, ничего, – ответил Пуаро.
Кокни – диалект, на котором говорят представители низших социальных слоев Лондона.
Фрустрация – психическое состояние (дезорганизация сознания и деятельности личности), вызванное объективно непреодолимыми и неоправдываемыми препятствиями на пути к желанной цели.
Оксфордская община – религиозное движение; члены общины выступают за публичное покаяние в грехах, нередко принимают активное участие в политической и общественной жизни.
В чем дело? Значит, эта малышка украла у меня компактную пудру? Ничего себе! Я пойду в полицию. Я не потерплю ничего подобного… (фр.)
Но пусть она вернет мне пудру (фр.).
Пошли, Рене, мы опоздаем (фр.).
«Хикори-дикори-док» – популярное детское стихотворение. Оно обыгрывается в связи с названием улицы, на которой располагался пансионат, – Хикори-роуд.
