Рыдания душили ее.
Пуаро снова ласково потрепал ее по плечу:
– Ну, ну… успокойтесь, пожалуйста… я понимаю… я все понимаю… право же, все. Я больше ни о чем не буду вас спрашивать. Мне достаточно, что вы признали правду. Я все понимаю, право же.
Грета Ольсон, которой рыдания мешали говорить, встала и, точно слепая, стала ошупью пробираться к выходу. Уже в дверях она столкнулась с входившим в вагон мужчиной.
Это был лакей Мастермэн. Он подошел к Пуаро и, как обычно, спокойно и невозмутимо обратился к нему:
– Надеюсь, я вам не помешал, сэр. Я решил, что лучше прямо прийти к вам и поговорить начистоту. Во время войны я был денщиком полковника Армстронга, потом служил у него лакеем в Нью-Йорке. Сегодня утром я сказал вам неправду. Я очень сожалею об этом, сэр, и поэтому решил прийти к вам и повиниться. Надеюсь, сэр, вы не подозреваете Тонио. Старина Тонио, сэр, он и мухи не обидит. Я действительно могу поклясться, что прошлой ночью он не выходил из купе. Так что, сами понимаете, сэр, он никак не мог этого сделать. Хоть Тонио и иностранец, но он сама доброта – он вовсе не похож на тех итальянских головорезов, о которых пишут в газетах.
Мастермэн замолчал. Пуаро посмотрел на него в упор:
– Это все, что вы хотели нам сказать?
– Все, сэр.
Он еще минуту помедлил, но, видя, что Пуаро молчит, сконфуженно поклонился и, секунду поколебавшись, вышел из вагона так же незаметно и тихо, как вошел.
– Просто невероятно! – сказал доктор Константин. – Действительность оставляет позади детективные романы, которые мне довелось прочесть.
– Вполне согласен с вами, – сказал мсье Бук. – Из двенадцати пассажиров девять имеют отношение к делу Армстронгов. Что же дальше, хотел бы я знать? Или, вернее, кто же дальше?
– А я, пожалуй, могу ответить на ваш вопрос, – сказал Пуаро. – Смотрите, к нам пожаловал американский сыщик мистер Хардман.
– Неужели он тоже идет признаваться?
Пуаро еще и ответить не успел, а американец уже стоял у стола. Он понимающе подмигнул присутствующим и, усаживаясь, протянул:
– Нет, вы мне объясните, что здесь происходит? Настоящий сумасшедший дом.
Пуаро хитро на него посмотрел:
– Мистер Хардман, вы случайно не служили садовником у Армстронгов?
– У них не было сада, – парировал мистер Хардман, буквально истолковав вопрос.
– А дворецким?
– Манеры у меня неподходящие для дворецкого. Нет, я никак не связан с Армстронгами, но сдается мне, я тут единственное исключение. Как вы это объясните? Интересно, как вы это объясните?
– Это, конечно, несколько странно. – Пуаро был невозмутим.
– Вот именно, – поддакнул мсье Бук.
– А как вы сами это объясняете, мистер Хардман? – спросил Пуаро.
– Никак, сэр. Просто ума не приложу. Не может же так быть, чтобы все пассажиры были замешаны в убийстве, но кто из них виновен, ей-ей, не знаю. Как вы раскопали их прошлое – вот что меня интересует.
– Просто догадался.
– Ну и ну!.. Да я теперь про вас на весь свет растрезвоню.
Мистер Хардман откинулся на спинку стула и восхищенно посмотрел на Пуаро.
– Извините, – сказал он, – но поглядеть на вас, в жизни такому не поверишь. Завидую, просто завидую, ей-ей.
– Вы очень любезны, мистер Хардман.
– Любезен не любезен, а никуда не денешься – вы меня обскакали.
– И тем не менее, – сказал Пуаро, – вопрос окончательно не решен. Можем ли мы с уверенностью сказать, что знаем, кто убил Рэтчетта?
– Я пас, – сказал мистер Хардман, – я в этом деле не участвую. Восхищаюсь вами, что да, то да, но и все тут. А насчет двух остальных вы еще не догадались? Насчет пожилой американки и горничной? Надо надеяться, хоть они тут ни при чем.
– Если только, – Пуаро улыбнулся, – мы не определим их к Армстронгам, ну, скажем, в качестве кухарки и экономки.
– Что ж, меня больше ничем не удивишь. – Мистер Хардман покорился судьбе. – Настоящий сумасшедший дом, одно слово!
– Ах, друг мой, вы слишком увлеклись совпадениями, – сказал мсье Бук. – Не могут же все быть причастны к убийству.
Пуаро смерил его взглядом.
– Вы не поняли, – сказал он. – Совсем не поняли меня. Скажите, вы знаете, кто убил Рэтчетта?
– А вы? – парировал мсье Бук.
– Да, – кивнул Пуаро. – С некоторых пор – да. И это настолько очевидно, что я удивляюсь, как вы не догадались. – Он перевел взгляд на Хардмана и спросил: – А вы тоже не догадались?
Сыщик покачал головой. Он во все глаза глядел на Пуаро.
– Не знаю, – сказал он. – Я ничего не знаю. Так кто же из них укокошил старика?
Пуаро ответил не сразу.
– Я попрошу вас, мистер Хардман, – сказал он, чуть помолчав, – пригласить всех сюда. Существуют две версии этого преступления. Я хочу, когда все соберутся, изложить вам обе.
Глава 9
Пуаро предлагает две версии
Пассажиры один за другим входили в вагон-ресторан и занимали места за столиками. У всех без исключения на лицах были написаны тревога и ожидание. Шведка все еще всхлипывала, миссис Хаббард ее утешала:
– Вы должны взять себя в руки, голубушка. Все обойдется. Не надо так расстраиваться. Если даже среди нас есть этот ужасный убийца, всем ясно, что это не вы. Надо с ума сойти, чтобы такое на вас подумать! Садитесь вот сюда, а я сяду рядышком с вами, и успокойтесь, ради бога.
Пуаро встал, и миссис Хаббард замолкла.
В дверях с ноги на ногу переминался Пьер Мишель:
– Разрешите остаться, мсье?
– Разумеется, Мишель.
Пуаро откашлялся:
– Дамы и господа, я буду говорить по-английски, так как полагаю, что все вы в большей или меньшей степени знаете этот язык. Мы собрались здесь, чтобы расследовать убийство Сэмюэла Эдуарда Рэтчетта – он же Кассетти. Возможны две версии этого преступления. Я изложу вам обе и спрошу присутствующих здесь мсье Бука и доктора Константина, какую они сочтут правильной.
Все факты вам известны. Сегодня утром мистера Рэтчетта нашли убитым – он был заколот кинжалом. Нам известно, что вчера в двенадцать тридцать семь пополуночи он разговаривал из-за двери с проводником и, следовательно, был жив. В кармане его пижамы нашли разбитые часы – они остановились в четверть второго. Доктор Константин – он обследовал тело – говорит, что смерть наступила между двенадцатью и двумя часами пополуночи. В половине первого, как все вы знаете, поезд вошел в полосу заносов. После этого покинуть поезд было невозможно.
Мистер Хардман – а он сыщик нью-йоркского сыскного агентства (многие воззрились на мистера Хардмана) – утверждает, что никто не мог пройти мимо его купе (купе номер шестнадцать в дальнем конце коридора) незамеченным. Исходя из этого мы вынуждены заключить, что убийцу следует искать среди пассажиров вагона Стамбул – Кале. Так нам представлялось это преступление.
– То есть как? – воскликнул изумленный мсье Бук.
– Теперь я изложу другую версию, полностью исключающую эту. Она предельно проста. У мистера Рэтчетта был враг, которого он имел основания опасаться. Он описал мистеру Хардману своего врага и сообщил, что покушение на его жизнь, если, конечно, оно произойдет, по всей вероятности, состоится на вторую ночь по выезде из Стамбула.
Должен вам сказать, дамы и господа, что Рэтчетт знал гораздо больше, чем говорил. Враг, как и ожидал мистер Рэтчетт, сел на поезд в Белграде или в Виньковцах, где ему удалось пробраться в вагон через дверь, которую забыли закрыть полковник Арбэтнот и мистер Маккуин, выходившие на перрон в Белграде. Враг этот запасся формой проводника спальных вагонов, которую надел поверх своего обычного платья, и вагонным ключом, который позволил ему проникнуть в купе Рэтчетта, несмотря на то что его дверь была заперта. Мистер Рэтчетт не проснулся – он принял на ночь снотворное. Человек набросился на Рэтчетта с кинжалом, нанес ему дюжину ударов и, убив, ушел из купе через дверь, ведущую в купе миссис Хаббард…
– Да, да, это так… – закивала миссис Хаббард.
– Мимоходом он сунул кинжал в умывальную сумочку миссис Хаббард. Сам того не подозревая, он обронил в купе пуговицу с формы проводника. Затем вышел из купе и пошел по коридору. Заметив пустое купе, он поспешно скинул форму проводника, сунул ее в чужой сундук и через несколько минут, переодетый в свой обычный костюм, сошел с поезда прямо перед его отправлением через ту же дверь рядом с вагоном-рестораном.
У пассажиров вырвался дружный вздох облегчения.
– А как быть с часами? – спросил мистер Хардман.
– Вот часы-то все и объясняют. Мистер Рэтчетт забыл перевести их на час назад, как ему следовало бы сделать в Царьброде. Часы его по-прежнему показывают восточноевропейское время, а оно на час опережает среднеевропейское. А следовательно, мистера Рэтчетта убили в четверть первого, а не в четверть второго.
