— Она неверна, — отчетливо возразил Эллери.
Кнайсель вновь пожал плечами.
— Рассуждения ваши убоги, — прямо сказал Эллери — Они не содержат достаточного анализа вероятностей. И сдается мне... Послушайте, Кнайсель, вы что-то скрываете. Что именно?
— Вы ответите на этот вопрос так же полно, как и я, мистер Квин.
— Кто, кроме миссис Дорн, доктора Дженни и вас, знал об истинной природе ваших исследований и в особенности о ваших финансовых возможностях? Может быть, еще до смерти миссис Дорн это было кому-то известно?
— Вы вынуждаете меня стать догматиком. Я могу думать только об одном человеке, который был информирован миссис Дорн о нашей работе. Это адвокат миссис Дорн — Морхаус. Текст завещания ему был известен до мелочей.
— Глупо и невероятно, — заметил Сэмпсон.
— Нет сомнений.
— Но вам хорошо известно, — вступил в разговор инспектор, — что это мог быть кто-то из круга домашних или хороших знакомых миссис Дорн. Почему же вы указываете только на Морхауса?
— Никакой особой причины нет. — Кнайсель был раздражен. — Просто он кажется мне единственной логически верной фигурой. И я охотно соглашусь, что ошибаюсь, указав на него.
— Вы только что сказали, что миссис Дорн разговаривала о вашей работе с другими людьми. Вы уверены, что доктор Дженни ни с кем не разговаривал?
— Совершенно уверен, что не разговаривал! — выпалил Кнайсель. — Доктор Дженни был так же заинтересован в секретности работы, как и я.
— Одна маленькая мысль пришла мне тут в голову, — заметил Эллери. — Когда мы впервые допрашивали вас, вы сказали, Кнайсель, что познакомились с Дженни через одного общего знакомого, которому была известна тема ваших исследований. Мне думается, что этого джентльмена вы в расчет не приняли.
— Мистер Квин, я нигде не просчитался. — Кнайсель на секунду улыбнулся. — Этот человек не может стоять за данными двумя преступлениями по двум причинам. Первая — он умер два года тому назад, а вторая — он ничего не знал о природе моих занятий, так что не мог никому сказать.
— Исчерпывающе, — пробормотал Эллери.
— И к чему вы ведете? — спросил инспектор. — Каково ваше заключение, доктор Кнайсель?
— Моя теория предусматривает даже случайности. Этот человек после моей смерти будет распоряжаться всеми доходами, которые даст секретный сплав, во всех областях его применения. Вот куда ниточка тянется, инспектор. Так что если я внезапно умру...
Сэмпсон побарабанил пальцами по ручке кресла.
— Ну что ж, это неприятное предположение, согласен. Но в вашей теории нет ни грана доказательств.
Кнайсель холодно улыбнулся:
— Простите, сэр. Я не примеряю личину сыщика — нет, ни в коем случае. Но могу я предложить вам, инспектору Квину и мистеру Квину теорию для объяснения пока совершенно необъяснимых убийств? И есть ли у вас собственная теория расследования?
— Послушайте! — резко сказал инспектор. — Вы предполагаете выгодность для кого-то собственной смерти, то есть ставите в своей теории во главу угла СЕБЯ. Ну а что, если ваша теория неверна и убийства в Голландском мемориальном госпитале теперь прекратятся? Что тогда?
— Я охотно признаю свою ошибку ради преимущества сохранения своей научной шкуры, инспектор. Если меня не убьют — я был не прав. Если я убит — я прав... сомнительная сатисфакция. Но, так или иначе, инспектор, я требую защиты!
— О, вы ее получите. Вдвое больше против того, что просите. Нам вовсе не нужно, чтобы что-то с вами случилось, доктор Кнайсель.
— Надеюсь, вы понимаете, — вставил Эллери, — что, если даже ваша теория верна, миссис Дорн могла нашептать о вашем секрете более чем одному Морхаусу? Как по-вашему?
— Ну что ж... может быть. И что?
— Я просто следую логике, доктор. — Эллери заложил руки за голову. — Если это известно более чем еще одному человеку — этот таинственный незнакомец, назовем его мистер X, знает о доходности вашего дела. И в таком случае в защите нуждаетесь не только вы. Имеются и другие, доктор Кнайсель. Вы понимаете?
Кнайсель закусил губу.
— Да... Да! Будут и другие убийства...
— Вряд ли, — рассмеялся Эллери. — Однако один момент. Я весь в сомнениях... исследования по вашему сплаву не доведены до конца, говорите?
— Не вполне.
— Насколько близка разработка к завершению?
— Это дело нескольких недель — не более. В любом случае на этот период я в безопасности.
— Я не уверен в этом, — сухо обронил Эллери.
— Что вы имеете в виду? — повернулся к нему Кнайсель.
— Только то, что ваше исследование практически завершено. Что мешает гипотетическому убийце убить вас сейчас и завершить исследование самому? Или нанять компетентного металлурга?
— Верно. — Кнайсель, казалось, был сражен этой вероятностью. — Очень верно. Работу может довершить еще кто-нибудь. И это значит... это значит, что я не в безопасности... даже сейчас.
— Если только, — очень любезно добавил Эллери, — вы не уничтожите ваше исследование и сами следы его.
— Небольшое утешение — выбирать между работой, которой отдана жизнь, и самой жизнью.
— Хорошо известный роковой выбор...
— Но меня могут убить сегодня, прямо сегодня вечером... — Кнайсель сел прямо, застигнутый страшной мыслью врасплох.
— Не думаю, что дело обстоит так плохо, — утешил его инспектор. — И потом — вы будете под охраной. Извините. — Старик набрал какой-то внутренний номер. — Риттер! Тебе новое предписание. Ты должен взять под полную охрану доктора Морица Кнайселя с того момента, как он выйдет из моего кабинета... И еще... Оставайся с ним, Риттер, всю ночь. Нет, это не слежка — ты отныне личный телохранитель. — Он повернулся к ученому: — Все устроено.
— Очень мило с вашей стороны, инспектор. Ну, мне пора.
Кнайсель колебался, теребя в руках свою шляпу. Внезапно он встал и, не глядя на Эллери, быстро сказал:
— Всего хорошего. До свидания, господа, — и вышел из кабинета.
— Бездельник! Каков актеришка! — Лицо инспектора из бледного стало багровым. — Все нервы вымотал!
— Что вы имеете в виду, Квин? — спросил Сэмпсон.
— Так ясно как день! — воскликнул старик. — И его теория ясна в своей изворотливости. Послушайте, Генри! Разве вам не пришло в голову, что это для него поле очищено теперь, что это он — в наибольшем выигрыше от смерти Абигейл Дорн и Дженни, что это он и есть — мифическая четвертая партия, по его теории?! Другими словами, нет никакой четвертой партии — есть Мориц Кнайсель!
— Квин, разрази меня гром, а ведь вы правы!
Старик с триумфом обернулся к Эллери:
— И все эти словеса о некоем X, который убил Абби и Дженни и теперь покушается на него самого... Так ведь это чепуха полнейшая! Ты не думаешь, что я на верном пути, а, сын?
Эллери некоторое время молчал. Глаза его выражали полную усталость и изможденность.
— У меня нет ни малейших доказательств, — сказал он наконец, — для обоснования своего мнения, но полагаю, что и ты, и Кнайсель — оба вы заблуждаетесь. Не думаю, чтобы Кнайсель был на это способен, не думаю, что он и есть та четвертая — чисто гипотетическая, между прочим, — партия... Отец, если мы когда-либо и достигнем цели нашего расследования, в чем я серьезно сомневаюсь, то окажется, и попомни мои слова, что это гораздо более тонкое и ловко сработанное преступление, чем рисовал тут Кнайсель.
— Как ты можешь говорить и горячо и холодно одновременно, сын? — Старик почесал в затылке. — Теперь, после того, как ты так разочаровал меня, сказав, что Кнайсель — фигура совсем не той важности, ты наверняка должен рекомендовать мне не спускать с него глаз как с главного подозреваемого. Это будет похоже на тебя.
— Ты будешь удивлен, но именно это я и хотел сказать. — Эллери зажег сигарету. — И не пойми мое заявление неверно. Ты знаешь, что ты не далее как пять минут назад это сделал. Кнайселя нужно охранять так... как будто он махараджа из Пенджаба. Мне нужны детальные отчеты о всех личностях, которые приближаются к нему на расстояние менее десяти метров, обо всех разговорах с ним и обо всех видах деятельности этих личностей!
Так прошла среда, и с отчетом каждого сумеречного часа сенсационное двойное убийство в Нью-Йорке все более грозило навсегда обратиться в неразгаданное.
Расследование смерти доктора Фрэнсиса Дженни, так же как и смерти Абигейл Дорн, достигло критической стадии. В кабинетах, близких к высшим эшелонам полиции, было единогласно решено, что в течение сорока восьми последующих часов нужно принимать решительные меры.
Утром в четверг инспектор Квин проснулся после нелегкой ночи в невеселом настроении. Его мучил кашель, а глаза лихорадочно блестели — он был близок к настоящей простуде. Однако он игнорировал протесты Джуны и Эллери и, поеживаясь в своем тяжелом пальто, надетом несмотря на теплый для зимы январский день, побрел по улице по направлению к станции метро.
