– Ничего подобного, – не слишком убедительно пробормотал Питер Лорд. – Просто у меня есть здравый смысл.
– Время от времени… – в глазах Элинор неожиданно блеснули слезы, – там, в суде… я смотрела на вас. И это придавало мне мужества. Вы выглядели таким… обычным! – Она рассмеялась. – Вы уж простите меня за эту бестактность!
– Я вас хорошо понимаю, – сказал он. – Когда оказываешься в какой-нибудь кошмарной ситуации, единственное, что помогает держаться, – это думать о чем-нибудь обычном или смотреть на него. И вообще, в обыденных вещах есть своя неоценимая прелесть. По крайней мере, для меня.
Впервые с того момента, как они сели в машину, Элинор взглянула на своего спутника.
Нет, ее сердце не сжалось от мучительной нежности, как это всегда бывало, когда она смотрела на Родди. Нет, она не почувствовала этой щемящей боли, непостижимым образом смешанной с почти непереносимой радостью. Теплота и спокойствие – вот что она ощутила, глядя на Питера Лорда.
«Какое же милое у него лицо, – подумала Элинор, – милое и забавное. И такое успокаивающее».
Они все мчались и мчались.
И наконец подъехали к воротам, за которыми уютно прикорнул на склоне холма белый домик.
– Здесь вас никто не потревожит, – сказал Питер Лорд.
Повинуясь внезапному порыву, она положила руку на его плечо:
– А вы… вы будете навещать меня?
– Конечно.
– Часто?
– Все зависит от того, как часто вам захочется меня видеть.
– Пожалуйста, приезжайте… как можно чаще.
– Теперь вы поняли, дружище, что ложь, которую мне преподносят, не менее полезна, чем правда? – спросил Пуаро.
– И что же, вам каждый лгал? – спросил Питер Лорд.
– О да! – кивнул Эркюль Пуаро. – Как вы понимаете, у всех на то были свои причины. Но один человек, который обязан был говорить правду, человек очень чуткий и чрезвычайно честный по натуре, – именно тот человек озадачил меня больше всех!
– Сама Элинор! – догадался Питер Лорд.
– Вот именно. Все улики были против нее. Однако она сама, при всей ее щепетильности и нетерпимости ко лжи, ничего не предпринимала, чтобы снять с себя подозрение. Обвиняя себя если не в содеянном, то в желании это сделать, она была на грани того, чтобы отказаться от неприятной и унизительной борьбы за собственное спасение. Да-да, она готова была признать себя виновной в преступлении, которого не совершала.
Питер Лорд шумно вздохнул:
– Невероятно!
Пуаро покачал головой:
– Вовсе нет. Она сама себе вынесла приговор, потому что предъявляла к себе более высокие требования, чем большинство из нас.
– Да, это на нее похоже, – в раздумье сказал Питер Лорд.
Эркюль Пуаро продолжал:
– Практически на протяжении всего моего расследования вероятность того, что Элинор Карлайл действительно виновна, оставалась очень велика. Однако я, как вам и обещал, скрупулезно все проанализировал и обнаружил, что есть довольно серьезные основания, чтобы выдвинуть обвинение против другого лица.
– То есть против сестры Хопкинс?
– Нет. Первым мое внимание привлек Родерик Уэлман. Он тоже сразу начал со лжи. Сказал, что уехал из Англии девятого июля и вернулся первого августа. Однако сестра Хопкинс случайно упомянула, что Мэри Джерард отказывала ему дважды: в Мейденсфорде и еще раз, когда она виделась с ним в Лондоне. Вы выяснили для меня, что Мэри Джерард уехала в Лондон десятого июля, то есть на следующий же день после отъезда Родерика Уэлмана из Англии. Когда же в таком случае она успела объясниться с Родериком? Я призвал на помощь знакомого взломщика и, получив благодаря его искусству доступ к паспорту Уэлмана, обнаружил, что с двадцать пятого по двадцать седьмое июля он находился в Англии. Стало быть, он лгал.
Мне не давал покоя тот отрезок времени, в течение которого сандвичи оставались в буфетной без присмотра, – когда Элинор Карлайл находилась в сторожке. По логике в данном случае жертвой должна была бы стать Элинор, а не Мэри. Имел ли Родерик Уэлман мотив для убийства Элинор Карлайл? Да, имел. И весьма существенный. Она написала завещание, по которому ему доставалось все ее состояние. Путем искусных наводящих вопросов мне удалось выяснить, что Родерик Уэлман вполне мог узнать об этом факте.
– Так почему же вы решили, что он невиновен? – спросил Питер Лорд.
– Потому что мне снова солгали! И тоже очень неумно, по сути выдав себя ерундой! Сестра Хопкинс сказала, что уколола руку о розовый куст и в ранке остался шип. Я, конечно же, осмотрел этот куст – шипов на нем не было и в помине… Стало очевидно, что сестра Хопкинс лжет… и так глупо, так вроде бы бессмысленно… Я, естественно, сразу же взял это обстоятельство на заметку и стал выяснять, что она за личность. До этого момента сестра Хопкинс представлялась мне вполне надежной свидетельницей, с четкой позицией. Она была решительно настроена против обвиняемой, что вполне естественно, учитывая ее привязанность к покойной девушке. Но после этого ни с чем не сообразного заявления я более тщательно проанализировал ее поведение и показания и понял то, что раньше от меня ускользало. А именно: сестра Хопкинс что-то знала о Мэри Джерард и страстно желала, чтобы эти сведения выплыли наружу.
– А разве не наоборот? – удивился Питер Лорд.
– Это была только видимость! Она великолепно сыграла роль человека, который что-то знает и стремится это скрыть! Но, хорошенько пораскинув мозгами, я сообразил, что каждое произнесенное ею слово преследовало диаметрально противоположную цель. Моя беседа с сестрой О'Брайен утвердила меня в моей догадке. Хопкинс весьма ловко использовала ее в своих целях, а та об этом даже не подозревала.
Мне стало ясно, что сестра Хопкинс ведет свою собственную игру. Я сопоставил два этих ложных заявления – ее и Родерика Уэлмана. Возможно, ложь кого-то из них была вызвана, в сущности, чем-то совершенно невинным?
Относительно Родерика… я тут же сказал себе: да, тут ничего серьезного. Родерик Уэлман – натура легко уязвимая. Признаться в том, что у него не хватило воли – ведь он собирался пробыть за границей довольно долго! – в том, что он все-таки не утерпел и вернулся ради этой девушки. И мало того! Эта девушка вновь отвергла его! Нет, это слишком бы ранило его гордость. Поскольку все знали, что его не было в тот роковой день в Англии и, стало быть, он никоим образом не причастен к преступлению, он пошел по линии наименьшего сопротивления – чтобы избавить себя от лишних неприятностей (очень для него характерно!). Он попросту умолчал о своем двухдневном визите в Англию и сказал, что вернулся домой только первого августа – сразу же, как только узнал об убийстве.
Ну а чем была вызвана ложь сестры Хопкинс? И так ли уж она была невинна? Чем больше я размышлял, тем более странным мне казалось ее поведение. Почему сестра Хопкинс сочла необходимым солгать по поводу отметины на запястье? Что она хотела скрыть?
Я стал задавать себе вопросы. Кому принадлежал похищенный морфин? Сестре Хопкинс. Кто мог ввести его старой миссис Уэлман? Сестра Хопкинс. Но зачем тогда было привлекать внимание к его исчезновению? На это мог быть лишь один ответ (разумеется, в случае вины Хопкинс!) – потому что ею уже замышлялось другое убийство, убийство Мэри Джерард. Причем явно была уже подыскана жертва, на которую можно было потом все свалить. И очень важно было показать, что у этой будущей жертвы имелась возможность завладеть морфином.
Эти выводы позволяли объяснить и другие факты. Например, полученное Элинор анонимное письмо. Автор письма явно старался вызвать неприязнь по отношению к Мэри Джерард. Расчет был сделан, несомненно, на то, что Элинор тут же помчится в Хантербери, чтобы противостоять влиянию Мэри Джерард на миссис Уэлман. То, что Родерик Уэлман страстно влюбится в Мэри, конечно, предугадать было невозможно, но сестра Хопкинс тут же сообразила, как этим воспользоваться. Теперь у так называемой «убийцы», то бишь у Элинор, появился очень убедительный мотив для убийства.
С какой целью были совершены эти убийства? Зачем сестре Хопкинс потребовалось избавляться от Мэри Джерард? Передо мной в какой-то момент забрезжил свет – о, пока еще очень слабый, почти неразличимый в тумане. Я знал, что сестра Хопкинс имела довольно большое влияние на Мэри Джерард. В частности, именно она убедила девушку написать завещание. Однако завещание было не в пользу Хопкинс. Оно было написано в пользу Мэри Райли, проживавшей в Новой Зеландии. И тут я вспомнил случайную фразу одного из деревенских жителей – о том, что тетка Мэри работала больничной медсестрой.
Туман начал рассеиваться, свет становился ярче. Передо мной все отчетливей вырисовывалась схема задуманного преступления. Теперь можно было двинуться дальше. Я еще раз посетил сестру Хопкинс. И она и я блестяще разыграли друг перед другом комедию. В конце концов она позволила уговорить себя рассказать то, что жаждала выложить с самого начала! И все же она, пожалуй, слишком поторопилась! Но уж больно удобный случай подвернулся, и она не хотела его упускать. К тому же истина рано или поздно все равно должна была выплыть на свет божий. С весьма талантливо разыгранным сомнением она извлекла письмо. И тогда, друг мой, догадки перестали быть догадками… теперь я знал наверняка! Письмо выдавало ее с головой.
