— В котором часу вчера вечером вы пришли в ратушу?
— Мы вышли из дома в половине седьмого, — сказал Коупленд, — и пошли по дорожке через наш сад и рощу.
— Там кто-нибудь был?
— Да. Там была Глэдис Райт, так ведь, Дина? Она одна из лучших наших помощниц и отвечала за программки. Глэдис находилась в вестибюле ратуши. Кажется, остальные девушки либо уже были там, либо пришли вскоре после нас.
— Вы можете мне точно рассказать все, что вы делали до момента убийства?
— Конечно, могу, — подхватил ректор. — Я убедился, что один экземпляр пьесы и велосипедный звонок, которым я должен был воспользоваться, лежат на своих местах, затем я сел в кресло на сцене, чтобы не мешать подготовке остальных и следить, чтобы никто из зрителей не заходил за кулисы. Я был там до тех пор, пока Дина не позвала меня поговорить с мисс Прентайс.
— Вы ожидали, что мисс Прентайс не сможет играть?
— Честно говоря, нет. Наоборот, она сказала мне, что палец её почти не болит. Это было вскоре после её прихода.
— Вам было сложно убедить её отказаться от игры на рояле?
— Да, на самом деле сложно. Она была настроена решительнейшим образом, но её палец оказался в очень плохом состоянии. Играть больной рукой невозможно, и я сказал ей, что буду очень недоволен, если она станет упорствовать.
— И, исключая это время, вы ни разу не покидали сцены?
— О! О да, я до этого подходил к телефону, когда мы пытались дозвониться до миссис Росс. Это было в половине восьмого. Телефон в ратуше соединён с нашим, а горничная Мэри глуховата и подолгу не берет трубку.
— Мы все были как ненормальные, — раздался голос Дины. — Эсквайр, Генри, папа и я — мы все стояли вокруг телефона и слушали указания мисс Кампанула. Хотя она не говорила, а рычала. На эсквайре не было брюк, только шерстяные розовые кальсоны. Мисс Прентайс подошла к нам, но когда увидела эсквайра, закудахтала, как курица, и убежала. Больше никто не обратил внимания на вид эсквайра, даже мисс Кампанула. Мы все так волновались из-за опоздания других актёров. Папа уже собирался идти домой, чтобы позвонить оттуда, когда мы наконец дозвонились до Мэри.
— Затем я вернулся на сцену, — добавил ректор.
— Я не могу сказать вам точно, что я делала, — сказала Дина. — Я была везде.
Она внимательно вглядывалась в окно.
— Вот идёт Генри.
— Почему бы вам не встретить его? — предложил Аллен. — Расскажете ему, как я вас тут третирую.
— Нет, вы не третируете, но я пойду, — сказала Дина. Она открыла окно и перелезла через низкий подоконник прямо в сад.
— Прошу прощения, — произнёс Аллен, когда окно захлопнулось.
— Она хорошая дочь, — грустно прошептал ректор.
— Вне всякого сомнения. Господин Коупленд, вы понимаете, в каком странном положении мы находимся? Если предполагаемой жертвой была мисс Прентайс, нам необходимо проследить за каждым её движением, её разговорами.., да если возможно, то даже за её мыслями в течение этих последних дней. Мы находимся в необычном положении, имея, несомненно, живую жертву при совершенном убийстве. Существует даже возможность, что убийца может предпринять вторую попытку.
— Нет! Нет! Это было бы слишком ужасно.
— Я уверен, что, как сказала ваша дочь, вы многое знаете об этих двух женщинах, то есть о фактической и, насколько мы понимаем, о подразумевавшейся жертве. Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь, что могло бы пролить свет на эту тёмную путаницу чувств?
Ректор сжал кулаки и устремил взгляд на огонь.
— Я очень сильно обеспокоен, — сказал он. — Но не вижу, чем мог бы вам помочь.
— Вы хотите сказать, что пользовались их доверием и что при обычных обстоятельствах никогда бы не рассказали того, что знаете?
— Разрешите мне самому объяснить. Как вам, конечно, уже известно, я слышал исповеди многих прихожан. Ни при каких обстоятельствах я не нарушу тайны исповеди. Это само собой разумеется. Более того, если бы даже я это сделал, то это ничего бы не дало. Я говорю вам это, чтобы вы не думали, что я имею ключ к тайне.
— Я признаю вашу точку зрения, — сказал Аллен, — и уважаю её.
— Я очень рад. Я знаю, что многие рассматривают таинство исповеди в англо-католической церкви как любительскую подмену римского ритуала. Это не совсем так. Римская церковь говорит: “Ты должен”; протестанты-нонконформисты говорят: “Ты не должен”; англокатолическая[12] церковь говорит: “Ты можешь!"
Но Аллен пришёл сюда не для того, чтобы спорить о различных церковных доктринах. Да и ни при каких обстоятельствах не стал бы этого делать.
Он сказал:
— Я понимаю, что священник, который слушает исповеди, независимо оттого, к какой конфессии он принадлежит, должен рассматривать этот ритуал как нечто неприкосновенное. Я веду речь не об этом. Может быть, вас терзают сомнения, не рассказать ли мне о чем-то, что вы слышали от одного из ваших кающихся грешников вне исповеди?
Ректор в изумлении посмотрел на него, ещё крепче сжал кулаки и сказал:
— Я не думаю, что это в чем-то вам поможет. Просто я обременён воспоминаниями и ужасными сомнениями. Вы говорите, что убийца может опять нанести удар.
Я не думаю, что это возможно, и даже уверен, что этого не произойдёт.
— Почему? — удивился Аллен.
— Потому что я думаю, что убийца уже мёртв, — ответил ректор.
* * *
Аллен развернулся на своём стуле и несколько секунд молча смотрел на господина Коупленда. Затем он спросил:
— Вы думаете, что она сама это сделала?
— Я в этом уверен.
— Вы мне скажете почему?
— Полагаю, что я должен это сделать. Господин Аллен, я, к сожалению, не обладаю твёрдым характером и всю свою жизнь стараюсь избегать трудностей. Я знаю, что это очень нехорошо, и пытаюсь победить в себе эту слабость. Я колебался, когда должен был настаивать, тянул время, когда были необходимы решительные действия. Из-за этих самых настоящих грехов упущения я считаю, что несу моральную ответственность, во всяком случае, частичную, за это ужасное происшествие.
Он замолчал, все ещё продолжая смотреть на огонь.
Аллен ждал.
— В пятницу вечером, — вновь заговорил господин Коупленд, — в нашей гостиной собрался кружок книголюбов. Обычно книголюбы собираются в ратуше, но на этот раз из-за подготовки к спектаклю они пришли сюда. Председательствовала мисс Кампанула. Я заходил к ним на короткое время. Дина читала им вслух сцену из “Двенадцатой ночи”, а затем они продолжили чтение другой книги. Честертон, “Шар и крест”. Мисс Кампанула одолжила у меня мой экземпляр. Когда они закончили, она вошла ко мне в кабинет, чтобы вернуть его. Я был один. Это было приблизительно в четверть одиннадцатого.
— Так.
— Господин Аллен, мне очень трудно и неприятно рассказывать вам об этом инциденте. Действительно, я.., я не знаю, как начать. Возможно, вы не знакомы с делами прихода, но, я думаю, многие духовные лица могут сказать, что есть, к сожалению, такой тип прихожан, который доставляет много беспокойства приходским священникам. Я не знаю, поймёте ли вы меня, если я скажу, что часто это.., леди.., которые не очень молоды и у которых нет других интересов.
Теперь ректор покраснел по-настоящему.
— Думаю, что я вас понимаю, — сказал Аллен.
— Правда? Что ж, к сожалению, несчастная мисс Кампанула была активной.., представительницей такого типа. Бедная душа, она была одинока и обладала кипучим темпераментом, который, я уверен, она изо всех сил старалась усмирить, но я не мог иногда не думать, что на помощь ей надо звать доктора, а не священника. Я даже говорил ей об этом.
— Очень мудрый совет, сэр.
— Но она не прислушалась к нему, — тоскливо произнёс ректор. — Она рассчитывала в этом на меня, сэр, и боюсь, что я подвёл её.
— Так что же было в пятницу вечером? — деликатно напомнил Аллен.
— Да, да, я знаю. Я уже подвожу свой рассказ к этому. Но мне, право, очень трудно. Произошла ужасная сцена. Она.., она вбила себе в голову, что если Дина выйдет замуж или опять уедет… Дина — актриса, вы знаете.., то я буду так же одинок, как и она. Она говорила очень много. Я был слишком поражён и встревожен и терялся в сомнениях, что ей ответить. Я думаю, она не правильно поняла моё молчание. Я не могу точно припомнить весь порядок событий. Это было похоже на плохой сон, который до сих пор никак не закончится. Она очень сильно дрожала и смотрела на меня с таким отчаянием в глазах, что я.., я.., я…
Он зажмурился и добавил очень торопливо:
— Я взял её руку в свою.
— Это был абсолютно естественный жест, так ведь?
— Вы не говорили бы так, если бы видели его результат.
— Правда?
— Правда. В следующий момент она оказалась, откровенно говоря, в моих объятиях. Это было, без всякого сомнения, самое ужасное, что когда-либо случалось со мной. Она рыдала и смеялась одновременно. Я был как в бреду. Я не мог высвободиться. Мы никогда не задёргиваем штор в этой комнате, и я оказался в таком дурацком и даже смешном положении. Я был вынужден.., поддерживать её. И мне к тому же было жаль её. Как мучительно сознавать, что ты совершила ужасную ошибку! Она пребывала в истерическом восторге. Мне стыдно повторять вам все это, и потом, это звучит довольно грубо.
